Виктор Светиков - Вершины
Прижимаясь плотно к земле, к камням, еще хранящим дневное тепло, солдаты упорно стремились вверх.
Они сливались с землей, из которой черпали силы. Ни для кого на свете земля не означает так много, как для солдата. В те минуты, когда он приникает к ней, долго и крепко сжимая ее в объятиях, когда под огнем страх смерти заставляет зарываться в нее лицом и всем телом, она для него как мать. Черножуков до боли отчетливо представлял, как ползут его подчиненные, его товарищи, его братья к вершине, как бесшумны и рациональны их движения и как напряженно, ужасающе прямолинейно обдумывают они свои движения; все остальное для них сейчас не существует. Все функции организма служат только сохранению жизни, а стало быть, выполнению поставленной задачи. Остальное отметается, так как оно привело бы к ненужной трате сил.
Минуты уходят как капли в песок. Но сигнала о том, что высота взята, еще нет, хотя все складывается точно по разработанному плану. Вот-вот должен ударить Минаков, и тогда поднимутся со склона бойцы, чтобы в едином порыве смять ошарашенных неожиданным фланговым огнем душманов. Они уже там, где-то совсем рядом, судя по докладам командиров взводов.
Ничто так не выматывает человеческую душу, как ожидание. Если бы заброшенный на необитаемый остров перестал надеяться, а значит, ожидать, то ему бы не было так мучительно тяжело. Ожидание порой наваливается, как вода, которая давит на плотину. И вот наконец подошли заветные мгновения, после которых Виктор Видлога по рации спокойным голосом сообщает с высоты: «Командир, на Шипке все спокойно».
***
Утром следующего дня на развод не прибыл капитан Владимир Колосов. За ним и раньше наблюдалось подобное. Но, как правило, к занятиям офицер, по словам острословов, все же «подруливал». Причины опозданий находил одна другой убедительнее: чаще, чем у других, его соседи «забывали завернуть на кухне кран» и от этого страдала его квартира, кровяное давление иной раз могло резко подскочить, а через несколько дней катастрофически упасть, и прочее.
Ничего подобного на самом деле, как вскоре убедился Черножуков, с офицером не происходило, разве что давление действительно скакало вверх и вниз, как в цилиндрах двигателя внутреннего сгорания. Происходило это после очередного общения с «зеленым змием». Александр беседовал с офицером после подобных случаев, наказывал.
— На службе не пью, — хмуро ответил как-то Коло сов, — а дома имею право.
— Не имеете, черт бы побрал! — взорвался Черножуков. — Не имеете! Ведь вы же воспитываете людей, которые, извольте не сомневаться, перегар за версту чуют.
— На службе не пью... имею право... — снова повторял капитан.
И эти слова острой болью пронзали Александра. Колосов казался ему то человеком, которому ничего объяснять не нужно, то таким, которому ничего нельзя объяснить. Словно у него периодически расщеплялось сознание.
Но в то утро капитан Колосов не только опоздал на занятия — вообще не пришел в часть. Об этом комбату через полчаса после развода доложил новый заместитель по политчасти лейтенант Черненко. А вскоре позвонил и сам Колосов, сообщил, что по состоянию здоровья не может прибыть на службу.
Посланный к нему врач констатировал: депрессивное состояние после чрезмерного употребления алкоголя. Это известие Черножуков слушал под непрестанный монотонный шум дождя за окном. Он его не успокаивал, хотя известие и не ошарашило своей неожиданностью. Скорее, наоборот: подтвердило неприятные догадки. Что в таком случае нужно делать? Какое решение принять?..
И вновь с грустью подумалось о надежных друзьях — Андрее Борисове, Викторе Видлоге, Володе Минакове... Они бы дали совет. Ему даже показалось, что при них-то Колосов пить бы бросил. Он вдруг почувствовал себя одиноким. Одиночество же, физическое и душевное, порождает тоску, а тоска еще больше усиливает одиночество. Капли дождя матово светились на оконном стекле, точно слезы, пролитые из-за него и для него...
Размышляя о проступке подчиненного, его пагубном пристрастии, Александр все более убеждался в том, что Колосову не место в офицерском строю. Десятки людей в его подчинении, которые, конечно же, не могут не видеть потухших глаз этого командира, его помятого, не по летам состарившегося лица, не чувствовать несущегося от него винного перегара. Все это — плохо. И, может быть, хуже всего — дурной пример, который, к сожалению, тоже заразителен. Если хорошее в человеке мы взращиваем ценою долгих усилий, то плохое порой приживается моментально.
Рассуждая о Колосове, Черножуков вспомнил и тот давний афганский случай. У одного из офицеров приближался день рождения. Закупив у афганца пару бутылок водки, а стоило это немалые деньги, он решил отметить праздник в тесном офицерском кругу. Черножуков не отказался, да и другие с готовностью согласились. Один Борисов заметил, что водка еще никогда до добра не доводила. «Пьяный человек, — говорил он, — глух и слеп, а в наших условиях быть таковым — преступление». «Моралист нашелся», — зло высказался кто-то из офицеров. Наверное, те две бутылки были бы в тот вечер выпиты, но сигнал сбора сорвал всю роту с места: на афганский кооператив совершено бандитское нападение, и местные власти обратились к командованию нашей части за помощью. Так офицеры роты вместо празднования дня рождения пошли в бой с душманами. А уж после всего этого ротный подошел к Андрею и крепко пожал ему руку.
Такая произошла история, о которой Черножуков да и другие офицеры помнили до сих пор. Собственно, для себя комбат уже решил, как быть с Колосовым. И все же надо посоветоваться с заместителями, с секретарем партийной организации, тогда и сделать окончательный вывод. Когда в твоих руках судьба человека, невольно становишься тугодумом.
Неприятность, как известно, не приходит одна. И в этом Черножуков вскоре убедился. Зазвонил телефон, и начальник штаба полка голосом, не терпящим возражений, приказал отправить одну из рот на строительство учебного объекта.
— Но идут занятия! — воскликнул Александр.
— Снять с занятий, — на другом конце провода послышалось раздражение.
Выполнив приказание, Черножуков нашел командира полка и упрямо, будто майор не знал всего, о чем говорил Александр, стал доказывать о недопустимости отрыва личного состава от боевой учебы. Горячился. Рассказывал, к чему это приводит. Но живые конкретные примеры из практики боевых действий не произвели на комполка нужного впечатления. Он ходил по кабинету, щурил глаза и молчал.
«Чего щурится? Чего молчит?» — злился Черножуков. Его удивляло, что азбучные истины непонятны командиру. А если понятны, почему не отменит приказание? В конце концов, выдохшись, Александр тоже замолчал, подперев взглядом потолок. В голове тоскливо рождались разные догадки.
— Приказ командира дивизии, — выдавил из себя нехотя майор. — А с вами, Александр Викторович, я согласен. Людей от боевой и политической подготовки отвлекать нельзя.
— Так надо было и сказать об этом генералу, — не удержался Черножуков, вспыхнув снова, как порох. И тут же прикусил язык, спохватившись, что поступил нетактично. Комполка в ответ на непосредственность подчиненного мягко улыбнулся и развел руками, дескать, бывает и такое.
— Товарищ майор, — упрямо сдвинул брови Александр, — разрешите обратиться к генералу?
— Обращайтесь, — задумчиво кивнул тот головой и снова замолчал. Известно, что существует много причин для молчания, но основная заключается в том, что вам нечего сказать.
Выйдя из штаба полка, комбат медленно прошел к беседке и сел. Моросящего дождя будто не замечал. Да, пролетели те звонкие лейтенантские денечки, не требовавшие больших душевных переживаний.
Постепенно мысли опять возвратились в Афганистан. Как тяжело было перед отъездом оттуда прощаться с людьми, к которым успел привязаться. Привязаться душой и сердцем. Не попади в Афганистан, не познай на собственном опыте, что такое боевая обстановка и как важно, чтобы человек был готов к ней, вряд ли стал бы он так мучительно больно переживать отрыв роты от занятий. И эти переживания привели его к бесповоротному решению идти к комдиву.
Рукопожатие генерала, более крепкое, чем можно было ожидать, понравилось капитану Черножукову. Он терпеть не мог людей с вялыми руками. К его удивлению, комдив тотчас же согласился с его доводами о том, что людей от учебы отрывать вредно.
— Даже очень вредно, — подчеркнул генерал. — Но как же тогда быть с совершенствованием учебно-материальной базы, улучшением бытовых условий военнослужащих? Это ведь тоже важно и необходимо. И никто, поверьте, никто нам тут не поможет, а дожидаться военных строителей, к сожалению, приходится слишком долго. Мы же не можем ждать. Без современной учебно-материальной базы безнадежно отстанем от требований времени.
