Владимир Богомолов - Момент истины (В августе сорок четвертого)
— И мне так думается, «зисок» с продсклада, — не совсем уверенно вступился Хижняк.
— Что же ты раньше молчал?
— Ручаться не могу. И вам ведь люди нужны, а не машина, — сказал Хижняк понимающе. — А они, может, сойдут, и тогда…
— Разворачивайся! На склад!
18. НА ФРОНТОВОМ ПРОДСКЛАДЕ
Как только машина подъехала к территории склада, Таманцев на ходу перевалился через борт и, пока Алехин, выйдя из машины, объяснялся у въезда с часовым, прошмыгнул в ворота.
На большой ровной площадке под брезентами, штабелями ящиков, бочек и мешков были сложены различные продукты. Все вокруг находились в движении: шофера и кладовщики, этот беспокойный полустроевой люд, более чем кто-либо исполненный сознания своей значительности и необходимости на войне, получатели из частей и солдаты в перепачканных мукой гимнастерках, что таскали ящики и мешки на весы, грузили в автомашины. В правом углу, у изгороди из колючей проволоки, с враждебной настороженностью уставилось стволом в небо зенитное орудие.
Возле штабеля мешков с мукой, у вереницы машин, ожидавших очереди на погрузку, Алехин разыскал начальника склада, пожилого майора, толстого, с большим выступающим животом, однако на редкость подвижного и энергичного. Узнав, что Алехин из контрразведки, он, оставив дела, провел его в просторную землянку, где помещался штаб склада, попросил двух сержантов-писарей выйти и только тогда, усевшись сам и усадив Алехина, спросил, что его интересует.
— «ЗИС» И 1-72-15 ваша машина?
— И 1-72-15?.. Моя. А что случилось?
— Пока ничего, — успокоил Алехин. — Она только что вернулась со стороны Алитуса: очевидно, из Мариамполя или же Каунаса. У нее еще сзади выломан кусок борта.
— В Мариамполь машина ходила. Какая — точно не скажу. И насчет борта не знаю: транспортом ведает мой заместитель… Сейчас выясним, — пообещал майор и поднялся.
— А шофера вы знаете?
— И 1-72-15?.. Борискин… Откровенно говоря, знаю его мало. Он у нас недавно, месяца два… Но плохого ничего сказать не могу. Шофер как шофер.
— Мне бы хотелось побеседовать с ним. И посмотреть книгу учета личного состава. Только чтобы без шума, — попросил Алехин.
— Понятно.
Выйдя из землянки, майор что-то сказал одному из писарей, затем вернулся и, по армейскому обыкновению спросив Алехина, не хочет ли он поесть, молча принялся рыться в стареньком канцелярском шкафу. Он, как видно, был нелюбопытен, лишних вопросов не задавал; во всех его действиях чувствовалась спокойная деловитость, и Алехин не мог это не оценить.
В дверь постучали.
— Войдите!
— Товарищ майор, ефрейтор Борискин по вашему приказанию прибыл…
Алехин увидел перед собой невысокого худого блондина с темными хитроватыми глазами на бледном немытом лице. На Борискине были грязные, промасленные шаровары и гимнастерка с солдатскими погонами, а на ногах старые, с порыжевшими голяшками хромовые сапоги; он быстро перевел взгляд с майора на незнакомого капитана и, по-видимому не ожидая для себя ничего хорошего, сразу насторожился.
— Садись, — предложил майор.
— Ничего… постоим. — Борискин снова быстро посмотрел на Алехина.
— Ты когда борт обломал?
— Это прошлой ночью на разгрузке. Я не виноват! «Студер» задним ходом разворачивался и врезал. А я тут ни при чем. Я докладывал помпотеху…
— Ладно. Проверю… Вот капитан хочет с тобой побеседовать. — Майор кивнул в сторону Алехина.
— Это насчет чего? — прищурился Борискин.
— Узнаешь, — сказал майор и, склонившись к уху Алехина, шепотом спросил: — Мне уйти?
— Почему? Оставайтесь… Садитесь, ефрейтор, — предложил Алехин, и Борискин уселся на табурете шагах в трех от стола.
Алехин как можно непринужденнее задал ему несколько общих вопросов: откуда родом, кого из родственников имеет, с какого времени в армии, доволен ли службой в части, много ли приходится ездить, куда и с каким грузом.
Борискин отвечал не спеша и довольно лаконично, с какой-то настороженностью обдумывая каждое слово и избегая при этом смотреть Алехину в глаза.
— Сегодня куда-нибудь ездили?
— Ездил… В Мариамполь. Мешки возил… Вот маршрутный лист. — Борискин с готовностью достал из кармана гимнастерки сложенный вчетверо помятый листок бумаги и, развернув, положил на стол перед Алехиным.
— А кто еще сегодня ехал на вашей машине?
— Как кто? Никто.
— Может, подвозили кого-нибудь?
— Нет! У нас это не положено. Продуктовая машина! Порожнем разве когда офицера подвезешь, и то своего, из начальства. А гражданских ни-ни!.. Насчет этого бдительность…
Он говорил так убедительно, что можно было ему поверить. Можно, если бы Алехин своими глазами не видел, как Борискин вез на машине людей и получал деньги с крестьян.
Майор между тем отыскал в шкафу большую тетрадь в картонной обложке, став спиной к Борискину, разложил ее на столе, полистал и прочел что-то такое, отчего в лице его выразилось удивление. Сделав какую-то пометку, он пододвинул тетрадь Алехину; капитан уже догадался, что это форма четыре — книга учета личного состава.
Продолжая разговаривать с Борискиным, Алехин прочел: «…Водитель… ефрейтор… Борискин Сергей Александрович, 1912 г. р., б/п… образование 4 класса, в плену и под оккупацией не был… В 1936 году судим по ст. 162-й[13] п. „д“ на 5 лет… Награды: медали „За боевые заслуги“ и „За оборону Москвы“».
Отметку о судимости майор отчеркнул сбоку карандашом. Когда Алехин, просмотрев запись о Борискине, глянул на майора, тот, колыхнув грузный живот, понимающе вздохнул.
— Значит, сегодня вы никого не подвозили? — продолжал Алехин.
— Нет!
— Никого за всю дорогу?.. Припомните получше.
— Чего тут припоминать-то, — обидчиво сказал Борискин. — Один ехал — зачем мне врать?
…Чего от него хотят, он не мог понять, предположил же поначалу совсем иное.
Уже несколько лет он был в основном чист на руку, но сегодня на рассвете перед поездкой в Мариамполь, как на грех, не удержался и, когда кладовщик отвернулся, сунул в кузов под мешкотару коробку с американским пиленым сахаром. Сделал он это не оттого, что его тянуло украсть или выпить (страдая желудком, он пил редко и мало), а просто потому, что кладовщик этот, с шоферами и солдатами беспричинно грубый, перед начальством лисил, имел славу бабьего угодника, частенько выпивал и ходил в офицерском обмундировании — словом, преуспевал. Сахара же у него было несколько вагонов, и, по понятиям Борискина, он не мог не воровать.
И вот стоило после стольких лет праведной жизни украсть, как его попутали! — так он решил, когда вызвали к начальнику склада; он был уверен, что Алехин из военной прокуратуры. Попался! И как же это могло получиться?.. Видеть его никто не видел, в этом он не сомневался, сахар же был продан барыгам в Мариамполе, а оставшиеся грамм двести, завернутые в тряпочку, спокойно лежали в кабине под сиденьем. И неужто дознались, он и придумать не мог, как не мог понять, какое отношение к краже сахара имеют вопросы этого капитана; Алехин казался ему прожженным хитрецом: «Издалека подъезжает!»
Подвозить же по пути пассажиров запрещалось, а калымить тем более — по головке за это не гладили, — и Борискин все отрицал, сразу решив, что признаваться не следует. И, начав врать, он врал все дальше. А вежливость Алехина, та самая вежливость, которой Борискину в жизни перепадали жалкие крохи, еще более настораживала его.
Алехин же старался уяснить себе, почему Борискин лжет — с какой целью? Он с самого начала полагал, что неизвестные офицеры были случайными пассажирами машины И 1-72-15, и Борискин интересовал Алехина только как источник получения хоть каких-либо сведений об этих офицерах для их дальнейшего розыска.
Алехин еще минут десять бился с Борискиным, а тот упрямо врал, пока не начал смекать, что дело тут не в сахаре, а в чем-то другом, а поскольку он себя больше ни в чем существенном виновным не чувствовал, он помалу успокоился и стал несколько откровеннее. Однако сознаться во лжи было не так-то легко.
— Послушайте, Борискин. — Алехин поднялся и, улыбаясь, подошел к шоферу. — Вот вы утверждаете, что сегодня никого не подвозили. Так ведь?.. — весело спросил он, наблюдая за выражением лица Борискина. — Так!.. Однако не более как полчаса назад здесь, в городе, с вашей машины сошли двое офицеров…
Борискин посмотрел на Алехина, словно припоминая, озабоченно сдвинул брови и закусил губу, затем уставился глазами в землю и, почесывая затылок и стараясь скрыть некоторую растерянность, проговорил:
— Обождите, обождите… Ах да! — вдруг радостно воскликнул он, поднимаясь, и облегченно заулыбался. — Точно! Совсем забыл!.. По дороге попросились двое, и я их подвез. И чего тут плохого? Что ж им, пешедрала топать?
