Марк Хелприн - Солдат великой войны
Пленные наравне с охранниками плавали в воде, открывали глаза, в надежде увидеть рыбу. Суданцы плели круглые сети, забрасывали их в воду, а потом тащили к себе, но европейская рыба никак не хотела в них ловиться, а если и попадалась, то совершенно случайно, и ее тут же бросали в общий котел. Тогда из картофельной похлебки получалась рыбно-картофельная. В марте и апреле, когда колонна проходила в непосредственной близости от итальянского фронта и Адриатики, многие ударились в бега. Болгары особо и не пытались их остановить, но если пленный, а такое случалось часто, проблуждав несколько дней под холодным дождем, возвращался, совершенно оголодавший, впадали в дикую ярость и убивали его выстрелом в голову.
У Алессандро и мысли о побеге не возникало. Он все еще приходил в себя от полученных ран. Передвигался с трудом, тело покрывали свежие шрамы, и ему не хотелось снова рвать кожу, продираясь сквозь заросли кустов или скатываясь по каменистой земле. Он гадал, как теперь выглядит, потому что не смотрелся в зеркало уже много месяцев. Когда просил других описать себя, слышал в ответ: «У тебя шрам от щеки до уха». Больше никаких особенностей они не находили, да и вообще не знали, как он выглядел прежде. Один суданец сказал ему по-английски, что он выглядит, как маленькое животное, которое едва спаслось из когтей льва, а шрамы, по словам суданца, были розовыми, как солнечный закат после песчаной бури.
Недалеко от их лагеря стояла церковь, куда болгары водили группы пленных, чтобы те полежали на холодном полу. Час или около того они лежали на спинах, глядя в купол над ними, прячущийся в сумраке, или поворачивали головы к портретам на цветном стекле. В эти минуты молчали даже болгары, да и суданцы тоже, хоть и были мусульманами. Вместо этого, лежа на спинах и ворочая глазами, они словно поднимались вверх и плавали там бок о бок со светящимися святыми и младенцами, запеленатыми в яркую белизну.
Святые и дети, казалось, застывшие в стекле, двигались легко и непринужденно, как и свет, проникающий сквозь них. В своей неподвижности они обладали жизненностью, от которой у Алессандро захватывало дух. Он буквально слышал слова Гварильи: «Бог позаботится о моих детях». Воспоминание о руке отца, в последний раз коснувшейся его руки, заставило его сжать пальцы в кулак. И Ариан плавала в круге серебра, жидком, как вода, в которую суданцы забрасывали сети.
* * *Болгары ели лепестки шиповника с овечьим сыром, луком, оливковым маслом, солью и перцем. Если ягоды еще не созрели, то шиповник уже расцвел. Его кусты непроходимым барьером разделяли залитые солнцем поля, окружали каждый дом и амбар, росли из разбитых каменных стен.
Оливковое масло и сыр полагалось только болгарам, пленные ели цветы незаправленными. Нежные цветки с таким тонким запахом вкусом сильно уступали эскариолю, и от них могло вытошнить. Поскольку пленным требовалась еда, болгары разрешали им выходить на ее поиски за пределы лагеря, но расстреливали тех, кто возвращался после наступления темноты. Двое бедолаг думали, что сумерки – это день, и их жизни оборвались под горькие улыбки остальных пленников. После этого живые предпочитали возвращаться до того, как солнце скатывалось к самому горизонту.
Алессандро побрел к западной стороне озера в поисках чего-нибудь съестного. Хотя он ослаб от голода, ему нравилось бродить одному среди полей, яблоневых садов и синей воды. Иногда он ложился в траву и спал час или два, заглушая голод.
В полдень его отделяли от лагеря четыре часа пути, а ничего съедобного он так и не нашел. Он снова лег, решив проснуться в два или три часа, чтобы успеть вернуться к шести или семи, и это ничем ему не грозило, поскольку солнце садилось только в девять, но заснул так крепко, что открыл глаза только в шесть. Не понимал, где находится, не соображал, что произошло. Обгорев до такой степени, будто провел эти часы в пустыне, он пошел к озеру. Вода плескалась о берег мелкими волнами высотой в палец. Положив руки на два камня, лежащие чуть ниже поверхности, сунул голову в воду. Напившись, сел на берегу, пытаясь окончательно проснуться, и наконец-то осознал, что сделал.
Даже если бы он побежал, а сил бежать у него не было, ему все равно не успеть в лагерь до наступления сумерек. Поэтому оставалось разве что пройти тысячу километров по вражеской территории до Сербии. Или двинуться прямиком к Адриатике. Любой из маршрутов тянул на подвиг. Он выбрал Италию.
Двадцать минут шел на солнце, впереди показался холм, а на вершине появилось шесть всадников-болгар.
Их командир, знакомый Алессандро охранник, сказал, что тот идет не в ту сторону.
– Правда? – притворно удивился Алессандро.
– Даже если бы ты шел в правильном направлении, до лагеря ты доберешься слишком поздно, – командир достал из кобуры револьвер и прицелился в голову Алессандро.
– Если вы меня подвезете, я доберусь до лагеря вовремя.
– Если не подвезу, не доберешься, так что придется тебя пристрелить.
– Это правда, но если подвезете, пристреливать не придется.
– Все-таки я тебя пристрелю, потому что подвозить не собираюсь.
– Вы не собирались пристреливать меня, так что придется подвезти.
Какое-то время они скакали по дороге, а потом повернули в сторону от озера, и Алессандро спросил, почему они не едут в лагерь.
– Там может быть еда, – прокричал болгарин, перекрывая свист ветра.
– А если мы не вернемся вовремя?
– Ты все знаешь.
– А крюк вы учитывать не собираетесь?
– Нет.
Карабин на спине командира чуть ли не бил Алессандро по лицу при каждом движении лошади. Если бы Алессандро сдернул его и соскользнул с лошади, он бы разобрался с одним болгарином, а из винтовки мог пристрелить остальных. Если бы действовал быстро, все могло получиться. С другой стороны, был шанс вернуться в лагерь вовремя.
Пока он пытался найти решение, солнце, не останавливаясь, продолжало опускаться к горизонту, но принимать решение так и не пришлось, потому что они свернули к крестьянскому дому, окруженному деревьями.
Молодой крестьянин вышел из дома, шагнул им навстречу, поздоровался, словно зная, что они приехали, чтобы отнять у него что-то из еды.
– Где у тебя жратва? – прямо спросил один из болгар.
– Ничего нет.
– Врешь. Не такой ты худой, чтобы не врать.
– У меня широкая кость.
– Расстрелять ублюдка, – приказал командир.
Крестьянин пришел в ужас. Болгары и венгры воевали на одной стороне. Он не понимал, что командир говорит не всерьез. Этого не понял и один из болгар, потому что, пока другие смеялись, он вскинул винтовку и прострелил парню голову.
Из дома выбежала женщина, склонилась над мужем. Закричала, но не оплакивая мужа, а, к несчастью для нее, злобно и пугающе. Болгарин, убивший мужа, вновь поднял винтовку. Алессандро казалось, будто время остановилось, и волна тоски захлестнула его, когда две пули уложили женщину на землю.
Ребенок, маленькая девочка лет трех, быстро вышла из двери и уставилась на родителей.
Алессандро не стал ждать, что будет дальше. Может, они расстреляли бы ребенка, может – нет, но, если бы Алессандро ничего не сделал, он мог и опоздать. Он не хотел этого делать, хорошо зная: если сделает, его убьют, но, даже если бы и попытался сдержаться, его рука уже схватила карабин, и он скинул болгарина с лошади, придушив лямкой. Лошадь попятилась, болгарин упал на землю, и во всеобщем замешательстве Алессандро успел загнать патрон в казенную часть и выстрелить. Пуля попала в переднюю ногу лошади.
Стараясь удержать лошадей, болгары не могли схватиться за оружие, потому что лошади брыкались, вставали на дыбы, пытались сбросить седоков.
Перезарядив карабин, он выстрелил и убил еще одного болгарина, сбросив с лошади. Выстрелил снова, но лошадь дернулась, и пуля прошла мимо.
Два болгарина спешились и бросились к Алессандро, один с кинжалом, второй со штыком. Он свалил одного, но второй стащил его с седла, выбил из рук карабин, развернулся и направился к девочке.
Алессандро пополз к ней, и ему досталось как от винтовочных прикладов, так и от лошадиных копыт. Сквозь лес гнедых ног и поднятую пыль он увидел, как болгарин с кинжалом подошел к ребенку и занес оружие над головой. Девочка с коротко стриженными волосами смотрела на него темными глазками, напоминающими изюминки. Их взгляд поднялся вслед за кинжалом, а потом кинжал стремительно опустился, так быстро, что взгляд за ним не успел.
Алессандро закрыл глаза, думая, что сейчас убьют и его. И ошибся.
Они оставили его на земле, пока успокаивали лошадей. Раненый привалился к стволу невысокого дерева, судя по всему, рана не была тяжелой, убитый лежал кучей тряпья.
Два болгарина вошли в дом и вынесли несколько деревянных клеток. «Что в клетках?» – спросил раненый, рассчитывая на кроликов, кур или другую съедобную живность. Но там сидели четыре большие крысы.
