Наглое игнорирование. Другая повесть - Николай Берг
На всякий случай перелез в кузов к Кутину – стрелять оттуда удобнее, если что. Погнали живо, прибыли быстро, благо рядом.
Комбата нашли во дворе, где стоял десяток каких-то странных, словно игрушечных, пушечек. Сроду подобного не видал. Нет, приобретенный давеча Эрликон тоже был невеликим, но там было видно – это оружие. Худенькое, но злобное, а тут не то самоделка, не то детская игрушка. Черт поймет! И смешной раструб на конце какого-то нелепого ствола – словно труба жестяная от самовара, вот ей-ей. При том вполне себе стальная станина, что-то вроде орудийного замка, колеса такие, нормальные, но маленькое все и щиток тонкий и куцый, совсем не похожий на добротные щиты немецких пушек. Потрогал – весит эта нелепица килограмм сто.
– Вас ис дас? – спросил веселого комбата.
– Это дас ист квас. В смысле – куколка.
Берестов поднял бровь. Его беспокоило то, что госпитальеры сидят и ждут, а он вместо пушки тут какое-то кустарное изделие жестяночной артели щупает.
– Так немцы называют – Пупхен. Куколка в переводе, – похвастался разведчик своими знаниями.
– Фихня какая-то, – поморщился Берестов.
– А вот и нет, мы такие уже отсылали на изучение, да и сами пробовали. Гранатомет станковый, не хухры-мухры, 88 миллиметров. Между прочим, и бьет прилично – метров на восемьсот гранату зафуфырит. Так что бери, пока я добрый и щедрый!
Начштаба покосился и пробурчал, что странно как-то – видеть такую доброту.
– А вот и нет. Мы в батальоне все великодушные и широкой души люди, не то что вы там, живорезы. Ну ладно, не гляди так, в Москве решили все гранатометы в одну графу валить, – так что мне трофей указывать один черт, что это штуку, что панцершрек, что офенрор, что одноразовый фауст. В общем – против танка самое оно. Пробиваемость брони как у фауста, но летит дальше. Сейчас сержант покажет, как управляться.
Позванный Кутин осмотрел машинку, покрутил головой. Вроде как и пушечка, но уж больно игрушечная. Высокомерный паренек – сержант с юношеским пушком на румяных щеках – ввел наводчика в курс дела, ловко показал, как открывается затвор, как наводить, пользуя ручки с деревянными накладками, словно у Максима, как заряжать гранату. Все просто и понятно, совсем для дураков – табличка на щите для наводчика, как наводить в Т–34 и какое брать упреждение.
– Цвет хороший, немаркий, и на ту ирликону похож, – вынес вердикт немного озадаченный Кутин. Видимо, ничего более положительного в подарке он пока не увидел. Цвет и впрямь был неброский – охристо-кофейный.
Играючи вкатили Куколку в кузов, закинули десяток деревянных ящиков, где в каждом в аккуратных гнездах лежали три гранаты, отказались от угощения и скоро уже грузили добро и личный состав госпитальеров в кузов. Кутин предложил было бахнуть в подозрительную рощицу для проверки, но Берестов отрицательно помотал головой. Толку от такого бабаха будет ноль, а черт знает, что там в роще сидит. Мало ли – там и впрямь немцы, влепят из пулемета или чего еще, что у фрицев еще осталось – и получится некрасиво. Терять кого-либо из медиков начштаба категорически не хотел – больно уж старательно отбирал людей.
Когда все загрузили, оказалось, что Маши не хватает только. Девчонка кокетничала с распушившими хвосты разведчиками, видно, потому и задержалась. Подошедший Берестов услышал только, как медсестричка отбрила, видимо, пытавшегося ее запугать сидящими в роще фрицами:
– Вот уж испугалась! Насмотрелась я на них в Сталинграде! Чего говорить, первый мой раненый на фронте – немцем оказался!
– Ведь заливаешь! Офицер, конечно? – подначил ее водитель броневика.
– И ни капельки не заливаю. Ну да, им оказался немецкий офицер. Удивлены, да? Первый выход на поле боя. Слышу, кто-то стонет, подползаю и вижу – немецкий офицер, пожилой такой: «Не надо пух-пух, у меня четыре киндер и мутер в Германии». У него оказалось тяжелое ранение в бедро, первая мысль – йода налить в рану, но клятва Гиппократа «перевесила». Перебинтовала я его и оттащила к нашим. Бойцы надо мной потом подшучивали долго.
– Сильна! – с уважением кивнул разведчик, остальные заулыбались.
Маша собралась сказать еще что-то, увидела подошедшего капитана и застеснялась, покраснела. Берестов сдержал улыбку, кивнул на грузовик. Девушка припустила бегом, ей помогли залезть в кузов. Капитан козырнул помогшим ребятам и отправился следом, а разведчики продолжили разглядывать рощицу в бинокль.
Сержант Калинин, командир минометного расчета
– Прут, как сельдь по Двине! Весло вставишь в косяк – так вертикально плывет! – с нотками нелепой радости сказал наводчик.
Он сидел на стопке ящиков из-под мин, перекособочившись из-за раненой руки. Еще утром получил пулю в плечо, но после перевязки уходить не захотел и остался на батарее. Сложно сказать – почему, может быть, хотел в меру сил помочь сослуживцам, которые сейчас были в странном положении – такой слоеный пирог тут заварен, что куда там, перемешались и наши, и немцы, и черт знает кто еще, публика толпами бродит, и поди пойми – то ли это военнослужащие, среди которых было полно всякой шушеры, включая и одетых в гражданскую одежду фольксштурмистов, с легкой руки самого же наводчика, бывшего местным Теркиным, называемых «фальш-штурмом», то ли немецкие беженцы, драпающие к американцам и сдуру надеющимися, что их там мармеладом с профитролями накормят, то ли всякие хранцузы, халанцы, хламанцы и прочие иродопейцы, которых пригнали сюда в Германию на работы и которые теперь перли домой толпами.
Попадались и свои, русские, которые как раз категорически русскими быть не хотели – семьи полицаев, продавшихся казаков и прочий мусор. Навстречу им такими же толпами топали острабы, наконец-то избавившиеся от рабской доли. До кучи добавлялись и освобожденные из концлагерей военнопленные – тощие и заморенные наши, одетые в такое тряпье, что старорежимный нищий бы побрезговал, и всякие другие «пленные враги» Германии, которые не в пример были и одеты хорошо, и сыты довольно. Политрук говорил, что неподалеку танкисты освободили из концлагеря несколько тысяч датчан, норвежцев и даже их говнокомандующего, бывшего, конечно.
Среди этого вселенского переселения народов (немецкие города все стояли в руинах, разгромленные американской и английской авиацией, и казалось, что все их жители, все люди теперь живут на дорогах, как цыгане), ломились на запад советские части, рвавшиеся добить Берлин
