Николай Струтинский - Дорогой бессмертия
— Нападем на бандитов или возвратимся на базу? — пристально вглядывался командир в мужественные лица бойцов.
— Дадим бой! — единодушно раздалось в ответ.
Базанов поставил задачу: двенадцать бойцов оседлают дорогу и любой ценой задержат подкрепление карателям, если оно появится из других сел. Остальные обойдут село и стремительно ударят с тыла.
Партизаны обошли село с противоположной стороны, подползли к крайним деревьям. За ними открылась поляна с одиноким домиком, возле которого суетились вооруженные люди. По команде Базанова медведевцы поднялись и без стрельбы устремились к селу. А когда бульбовцы заметили их бросок, смельчаки открыли автоматный огонь и с громким «Ура!» ворвались и Богуши.
Бандиты отступили к лесу. Прорвавшись сквозь дымовую завесу, народные мстители преследовали убегавших.
— Товарищ командир! — крикнул разгоряченный широкоплечий Николай Киселев. — Штабное имущество и документы захвачены!
— Отлично!
— Несколько «бульбашей» залегло за домами на краю села, — продолжал Киселев.
— Выкурить оттуда!
Во время «выкуривания» фашистских прислужников вражеская пуля оборвала жизнь партизана Воронина. Тогда находившийся рядом с ним Шевчук поднялся во весь рост, громко скомандовал: «Взвод, за мной!» На бегу дал несколько метких очередей из автомата. Бесстрашный поступок не только спас ему жизнь, но и ошеломил противника, который даже не разобрался, что в атаку бросился лишь один партизан. Часть «бульбашей» подняла руки вверх, другая — удрала к речке.
Короткий, по жаркий бой был выигран. Трофеи оказались богатыми. И лишь смерть боевого друга омрачила успех. Бездыханное тело гармониста Воронина, прибывшего в отряд Медведева с первой вооруженной группой советских патриотов, положили на самодельные носилки и перенесли на первую партизанскую заставу, а затем — в отряд, где его похоронили со всеми воинскими почестями. Над его могилой поднялся дубовый столбик с прикрепленной алюминиевой пластинкой, вырезанной из походного котелка. Надпись гласила:
«Здесь похоронен партизан Воронин, погиб от рук фашистов в борьбе за нашу Советскую Родину 6.III-1943 г.»
6. Подвиг
Над головой стояло безоблачное голубое небо. Ветки деревьев покрылись молодыми листьями. Их окутывала тишина. Только изредка разносилась птичья ссора, и снова все погружалось в безмолвие.
Отец заждался матери. Тоска и тревога поселились в нем. Он стал замкнутым и неразговорчивым. Но вот в отряде появились Павел Банацкий, Ядзя Урбанович и Ростислав. Их горячо обнимали, поздравляли с благополучным возвращением.
Когда первые восторги улеглись, раздались голоса:
— Где наша Ильинична?
— Что с ней?
— Где оставили мать?
Разве можно было скрыть правду? Ядзя почувствовала, как к голове прилила кровь, до боли давила тайна, переполнившая ее сердце. Вначале она крепилась, пыталась пересилить охватившее ее волнение, но, встретившись с близкими людьми, громко зарыдала и бросилась на грудь подошедшему отцу. Голос ее вздрагивал, она часто дышала.
— Больше мы не увидим Ильиничну, — приговаривала Ядзя сквозь слезы.
От неожиданно обрушившегося горя отец стоял в каком-то оцепенении. О чем она говорит? Разве Марфа погибла? Не может быть! И как бы не веря слезам Ядзи, крикнул:
— Где Марфа? Ну, говори же!
Потрясенный, обессиленный, он медленно опустился на пенек, закрыл натруженными руками широкое лицо и заплакал. Первый раз в жизни я увидел, как по его обветренным векам медленно катились слезы…
Известие о трагической гибели матери, женщины-патриотки, опечалило всех. Еще тяжелее стало, когда, наконец, осмыслили непоправимую беду, навзрыд заплакали дети — Катя и Вася.
Только к вечеру в лагере наступила необычная тишина. Мысль о потере родного человека не покидала никого. Ядзя снова появилась у чума и подробно рассказала обстоятельства гибели матери.
…Капитан Фролов направил Банацкого, Еленца и Ростислава встретить мать и Ядзю в условленном месте. На второй день они появились на хуторе, в который должны были возвратиться разведчицы. Хозяйка дома сообщила: на рассвете за ними в Луцк поехал ее муж. По всем расчетам они скоро должны быть здесь.
С дороги донесся грохот повозки. Стоявший часовым у дома Ростислав увидел на приближавшейся подводе мать и Ядзю. Хозяин правил лошадьми.
Когда подвода поравнялась с Ростиславом, он, счастливый, бросился в объятия матери.
— Похудели, мама. Небось, устали?
— Ничего, сыночек, вам не легче, а ведь вы еще не пожили на свете по-людски. А ты здоров? Что слыхать из отряда? Как наши?
— Я — как видите, папа и дети тоже здоровы, ждут вас. — Вспомнив о ее попутчице, Ростислав обратился к Ядзе: — Соскучилась по нас?
— Очень! — Девушка сняла с каштановых волос косынку, стряхнула с нее пыль и легко спрыгнула с подводы.
Перистые облака, отгорев багрянцем, давно растаяли. Верхушки деревьев сияли в лучах заходящего солнца. Настроение у всех было приподнятое, бодрое.
Хозяин распряг вспотевших лошадей, бросил им охапку сухого сока и вошел в дом. Он был доволен тем, что обещание, данное командиру Фролову, сдержал. Все вместе сели за стол, накрытый скудными яствами, подкрепились и стали благодарить гостеприимных хозяев.
— Сил прибавилось, не будем мешкать. Дорога ведь дальняя, — сказал Ростислав.
Провожаемые добрыми напутствиями партизаны оставили хутор. Расположились на отдых в лесу. Мать положила уставшую голову на колени сына, обняла их теплой рукой. Но не лежалось ей. Поднялась, обхватила русую голову Ростислава и размеренно, четко, но с какой-то грустью промолвила:
— Трудно придется малышам без меня, сыночек… — и затаила дыхание.
— Перестаньте об этом, мама! — недовольным тоном оборвал ее Ростислав. — Скоро будем в отряде.
— Ладно, ладно, сыночек. Сама не знаю, чего завела такой разговор. Конечно, надеюсь, судьба сохранит нас всех.
Хутора и села партизаны обходили со всеми предосторожностями, шли по непроторенным дорожкам, через кустарники и заросшие болота. На вторые сутки они добрались до села Гута-Степанская. Отсюда — по прямой дороге — до районного центра Степань оставалось всего двенадцать километров.
Жители Гуты-Степанской организовали вооруженное ополчение против банд украинских националистов. А советских партизан крестьяне принимали душевно. Вот и сейчас они предлагали остаться у них.
— Мы ведаем, кто беду приносит, — говорил высокий старый ополченец с длинными седыми усами. — Ни за что окаянные кровь проливают… Какая же на них управа? Кричат — мы за народ, а на деле сами ему могилу роют. Оно, конечно, дело такое, кто бьет, тому не больно. Вот и убивают наших детей, женщин.
Но пришлось отклонить приглашение жителей Гуты-Степанской, решили идти дальше, ближе к лесу, где, как предполагали, намного безопаснее сделать привал.
Над землей уже подымалось мартовское утро. С северной стороны хутора Островки, окруженного лесом, клином подходили вспаханные, еще не засеянные поля. Узенькая, чуть заметная дорожка вилась через поле. Облюбовав обнесенный низким забором домик, Павел Банацкий решил расположить в нем разведчиц на отдых.
— Как, место подходящее? — осведомился он у Еленца.
— Думается мне, вполне.
Вдвоем они вошли во двор, а остальные ждали в лесу.
На цепи бесновался большой рыжий пес. Пожилой мужчина выглянул в окно. Увидев вооруженных людей, хозяин не решился выйти из дома. Банацкий заметил его нерешительность и подошел ближе.
— Зашли поесть, деньги за продукты заплатим. В доказательство он вынул из кармана денежную купюру и потряс ею в воздухе. Тогда выглядывавший в окно хозяин открыл дверь, но все же продолжал недоверчиво коситься на пришельцев.
Тонкое лицо хозяина выражало скорбное недоумение, смешанное с глубокой тревогой. Он хорошо усвоил истину — не доглядишь оком, заплатишь боком. Поэтому несколько мгновений оставался неподвижным и даже угрюмым. Исподлобья посмотрел на Банацкого.
— Заходи, — пригласил хриплым голосом.
У хозяина дома Петра Авраамовича Загоруйко большая семья — жена и шестеро детей. Зимой он работал на лесоразработках, летом занимался сельским хозяйством, имел небольшой клочок земли. Старшие дети пасли скот, а жена хлопотала по хозяйству.
Павел Банацкий вызвал хозяина в другую комнату, признался, что они советские партизаны и просил разрешить им передневать в его доме.
— Советским отказа нет, — подобрел хозяин и тут же объяснил, что жена до войны, как многодетная мать, получала помощь от Советской власти, а нынче этого нет…
Еленец остался с хозяином, а Павел Банацкий пошел в лес за остальными. Деревья благоухали утренней свежестью. В этот час кругом было безлюдно, казалось, дремлющий покой нарушался только шагами Павла. Неожиданно он заметил человека, притаившегося за стволом дерева.
