Николай Струтинский - Дорогой бессмертия
Тут мой дружок буквально выпалил:
— Могу петь петухом.
Дружный хохот снова огласил лес.
— Как настоящий?
— Да.
Яков продемонстрировал свое петушиное искусство, трижды пропел «ку-ка-реку».
— Действительно не отличишь. Это, пожалуй, пригодится, — обнадеживающе заговорили партизаны.
Через несколько дней нас послали на боевое задание. Яков и я шли с несколькими автоматчиками. Потом Якова оставили в кустарнике, а сами направились к железнодорожному полотну. В условленное время раздалось певучее «ку-ка-реку». Двое немцев, охранявших участок дороги, почуяв птицу, остановились возле переезда, стали прислушиваться. Партизаны тем временем подошли к мосту, под его фермы подложили взрывчатку. Вот уже невдалеке послышалось пыхтение паровоза. Над тяжелогруженым составом повисли белые облачка пара.
— Шнур? — скомандовал старший. Раздался оглушительный взрыв — мост рухнул. Вагоны с грохотом вздыбились, весь состав свалился под откос…
Рассказ Банацкого отвлек товарищей от печальных дум. Незаметно день сменили сумерки.
— Пора! — скомандовал Банацкий. — Пойдем напрямик, иначе наткнемся на пикеты. Ядзя следует за мной, Ростислав — замыкающий.
Поздно ночью друзья подошли к окраине села Кричильск. Павел остановился.
— Может, заглянуть в отчий дом? — нерешительно обратился он к попутчикам.
— Зайди, обрадуются твои… А мы побудем возле хаты. Только не долго!
Ночь выдалась темная. От реки Горынь тянул холодный ветерок. В памяти пробежало беззаботное детство и юность, проведенные в этих живописных местах. А ныне по родному клочку земли приходится идти с оглядкой. Недалеко от порога заскулила собака, она узнала хозяина и бросилась ему на грудь. Павел ласково гладил юлившего пса.
— Ну, постой, хватит, Барбос. — Потом он постучал в окно.
— Кто? — кликнул настороженный женский голос.
— Это я, Татьяна, открой, — негромко промолвил Павел. Он вошел в открытую отцом дверь.
— Все живы, здоровы! Милые мои!..
— Все, все, родной… — вторили в возбуждении отец и Татьяна. Растроганная приходом мужа, жена поведала ему о том, как бандиты дважды врывались в дом.
— Мне и детям грозятся смертью, если ты не вернешься домой, — всплакнула Татьяна. — Предупреждали: «От нас не скроется! Мы его найдем!»
Не зажигая света, Павел подошел к спавшим в кроватках детям. Он целовал сонных Катю, Леню и Валю, прижимал их головки к своим щекам, нежно поправлял одеяло: «Спите, родные, спите…».
Как много хотелось сказать жене! Но у Павла оставались считанные минуты, его ждали. Спросил, хватает ли харчей, не болеют ли дети.
— Не тужи, Татьяна, скоро будем вместе, — успокаивал Павел жену. — А сейчас мне пора.
— Куда же так скоро?
— Задерживаться опасно, коли приметят нас на рассвете — беда. Будь здоров, отец, до встречи, Татьяна.
Павел поочередно их расцеловал. На скулах под кожей ходили желваки.
— А с душегубами обязательно встретимся!
— Павел!.. — со слезами на глазах повисла на его шее Татьяна. — Не уходи! — умоляла.
— Опомнись, Татьяна, — вмешался отец. — Он же не волен собой распоряжаться. Дождемся его здоровым и невредимым.
Татьяна понимала: если бандиты узнают о возвращении мужа, ему несдобровать. И только при одной этой мысли она сразу согласилась.
— Корюсь твоей воле… Только немного провожу.
Подошли к реке. Перед ними открылась даль, синяя и спокойная. Горинь лениво текла в спокойных берегах. Татьяна шепнула мужу:
— Тут я видела лодку. Поищу.
К счастью, лодка оказалась на месте. Бесшумно усевшись в нее, партизаны попрощались с плачущей Татьяной и переправились на противоположный берег. Небо на востоке заалело, близилось утро. Ядзя, Павел и Ростислав миновали Гуту-Степанскую и подошли к заветному лесу. Через несколько дней они добрались до своего отряда.
* * *Крестьяне позже рассказывали, кем был в действительности Грищенко.
— Всю жизнь воровал, таким путем и нажил себе хозяйство, — с гневом отзывались о нем старожилы.
С вторжением немецких оккупантов на Украину Грищенко поступил на службу в немецко-украинскую полицию. Гестапо сразу оценило его качества. И так как он жил у самого леса, где часто появлялись партизаны, фашисты задумали наиболее выгодно использовать предателя. Для видимости его арестовали, затем инсценировали побег. С той поры Грищенко «скрывался». Выслуживаясь перед фашистами, агент и привел жандармов в дом Загоруйко. Но они опасались открытой схватки с партизанами. Никто из них не решался войти в дом. Тут на помощь подоспел случай. Мимо проходила женщина, ее задержали и силой оружия принудили забежать во двор и крикнуть. «Немцы! Спасайтесь!?» Так жандармы надеялись всполошить партизан и в суматохе перестрелять их.
Избитый фашистами Загоруйко, пошатываясь, вошел в дом. Здесь его взору открылась страшная картина: на полу кухни корчилась от боли тринадцатилетняя дочь Антося с зияющем раной в груди. В какой-то миг проблеска сознания дочь узнала отца и еле пошевелила губами: «Та…ту».
В первые минуты Петр Авраамович точно одеревенел, его потрясло увиденное, он не мог шевельнуть рукой, ноги стали чужими, а в глазах, больших черных глазах, застыл ужас.
— Боже, что делать? Что делать? За что тебя казнили, доченька?!
Крупные слезы скатились по щекам, оставляя на них влажный след. Обезумевший от горя, Петр Авраамович разводил руками, он не знал, как облегчить страдания дочери. Потом быстро сбросил с себя латаный пиджак, сильным рывком оторвал кусок полотняной рубахи, неловко перевязал кровоточащую рану дочери, собрал последние силы, осторожно поднял ее и понес к своему брату Федору, проживавшему по соседству. Бледное, безжизненное лицо Антоси запрокинулось вверх. На ее красивых тонких губах проступила синева. Длинные черные ресницы оставались неподвижными, а золотистые волосы развевались по ветру…
Петр Авраамович чувствовал руку Антоси на плече, и ему все время казалось, будто она все крепче и крепче прижимается к нему. В нескольких шагах от дома брата лицо Антоси застыло, а ее рука безжизненно повисла в воздухе…
Загоруйко присел у забора с бездыханным телом дочери и, не выпуская его из рук, заплакал, как дитя, судорожно вздрагивая плечами.
— Как же я теперь без тебя… Антося… моя! Зачем тебя катюги лишили жизни? Доченька, ты слышишь?..
Подавленным и сразу постаревшим возвратился Загоруйко в дом. Горе неотступно следовало за ним. Оказалось, что осколками гранаты были ранены жена и сын Сергей. Им он ничего не сказал о смерти дочери…
Вот что произошло в то утро, когда моя мать возвращалась в отряд.
Собранные матерью и доставленные в отряд Ядзей сведения имели большое значение для партизанского отряда Медведева. Нам предстояло перебазироваться ближе к Ровно и Луцку. Эти города, по замыслу командования, должны были стать основными опорными пунктами отряда.
Вскоре после трагической гибели матери мы направились в Цуманские леса. Медведев отобрал более сотни человек для разведки, и, как только сгустились сумерки, отряд снялся с насиженных мест вблизи сел Рудня-Бобровская, Князь-село, Сивки, Левачи… С первой сотней партизан ушел в разведку и я. С тех пор как мы лишились матери, на моем лице не появлялась улыбка. «Месть, только месть!» — стучало в моем сердце. Во мне росло чувство ненависти к врагу, и я уверился — до последней капли крови буду драться за поруганную землю.
Перед тем как отправиться в путь, я подошел к отцу, стоявшему с поникшей головой. Мы крепко обнялись, трижды расцеловались. Внезапно у самого уха раздалось:
— И я с тобой, Коля.
Отец с укоризной посмотрел на Жоржа, но тот с настойчивостью продолжал:
— Вдвоем и легче и веселей. Я получил разрешение командования отряда идти вместе с вами.
Мы с братом переглянулись. Каждый был доволен таким исходом.
Сквозь молодую листву тополей загорались огоньки серебряных звезд. Они мигали, как будто чья-то невидимая рука их раскачивала, делала подвижными. Отряд шел всю ночь. Под утро пересекли реку Случь, а на второй день подошли к селу Карачун, вблизи железной дороги Костополь — Сарны. В дубраве остановились на привал. Валентину Семенову и мне поручили обследовать местность, нет ли поблизости немцев.
Вскочив в седла, мы помчались через кустарник к насыпи и там спешились. Поводья привязали к деревьям, стали внимательно просматривать местность. Никого не обнаружив, взобрались на насыпь, а затем не спеша спустились к тропинке. И вдруг — гортанный немецкий говор. Фашисты заметили нас, стали брать в кольцо. Видно, намеревались захватить живыми. Но поздно. Мы молнией метнулись к лошадям и ускакали в лес. Через несколько минут были в расположении своих.
