Владимир Першанин - Не промахнись, снайпер!
За вершинами холмов наблюдать было трудно. Приходилось постоянно задирать голову, а за неимением биноклей временно снимали с винтовок оптические прицелы. Из-за этого каждые два-три дня винтовки приходилось пристреливать, уходя подальше от берега. Думаю, что свой боевой счет я мог бы открыть в первые же дни. Трое итальянцев задержались на берегу. Ярко освещенные восходящим солнцем, они представляли отличную мишень. Следуя приказу, я не стрелял. Лишь по очереди поймал в перекрестье прицела их лица и дал возможность безнаказанно уйти всем троим.
Спустя несколько дней меня вызвал комбат Ефимцев. Перед этим случился сильный обстрел, один из гаубичных снарядов взорвался рядом с его блиндажом. Погибли командир взвода, двое бойцов, а человек пять получили сильные контузии и переломы костей. Ефимцеву было под сорок, и он иногда называл меня «сынок». Я знал, что взводный являлся его земляком. Хороший парень, которого прочили на должность командира роты, воевавший в полку с весны. Ефимцев, хорошо выпивший, обнял меня за плечи и неожиданно сказал:
— Грамотный ты парень, а все в младших сержантах ходишь. Цепляй третий угольник.
Я знал, что повышать в звании до «сержанта» имело право полковое начальство, но Ефимцев приказал принести медные треугольники и сам лично нацепил на петлицы.
— Со штабом я решу, — отмахнулся он от моих возражений. — Ты знаешь, где эти уроды-макаронники сидят, ну эти гаубичные корректировщики.
К тому времени я изучил артиллерийские посты 75-миллиметровых пушек, минометов и гаубиц. Они начинали суетиться, вертеть оптику, высовываться, наблюдая за разрывами своих снарядов или мин. Наши артиллеристы отвечали скупо. Я знал, что они испытывают недостаток в боеприпасах и берегут их на случай вражеского наступления.
— Сынок, расшлепай этих наблюдателей, которые гаубицы наводят. Сможешь?
— Смогу. Только открывать огонь команды от начальника разведки не поступало.
— Он, видать, про вас забыл. Считай, что поступила. А в штаб полка я сегодня позвоню.
Мне надоело впустую глазеть на итальянцев, и приказ комбата пришелся по душе. Правда, ни мне, ни Малышко еще не приходилось стрелять снизу вверх через широкую водную преграду. Все это меняло обычную траекторию полета пуль, и не был уверен, что попаду в цель. Но с чего-то надо начинать.
— Попробую, — ответил я.
— Не пробуй, а уничтожь гадов, — потребовал комбат. — Завтра доложишь.
Отправляясь на свою снайперскую охоту, я начинал, по существу, службу заново. Лишь в теории знал нехитрый набор правил, а тренировался в стрельбе лишь на полигоне. Место, откуда буду стрелять по гаубичным корректировщикам, выбрал заранее. К сожалению, укрыться прямо напротив их окопа не имелось возможности. Стрелять из кустов вверх показалось очень несподручно.
— Мне что делать? — спрашивал Веня Малышко.
— Наблюдать за правым берегом.
— И все?
— Все. Ну, поможешь вытащить меня, если ранят.
Я погрузился в свои мысли, обсуждать дальнейшие действия не хотелось. Занял позицию на берегу ерика, за раздвоенной старой ветлой, толщиной не меньше метра. Веня пристроился шагах в десяти за другим деревом в неглубоком окопчике.
Медленно светало. На Дону вовсю плескалась рыба. Рассвет — самое активное время для рыбалки, но берега реки оставались пустынными. На многие десятки километров по Дону проходила линия фронта. Разглядеть меня за ветлой было трудно, хотя маскировались мы так себе, слабенько. Тогда не было принято обвешивать себя травой, заматывать винтовку на стволе камуфляжными тряпками. На голове я носил обычную пилотку, только без звездочки.
Итальянские наблюдатели уже сидели на своих местах. Ближе ко мне находились минометчики, до окопа гаубичных наблюдателей-корректировщиков было метров четыреста пятьдесят. Расстояние не такое уж большое, но я мог разглядеть лишь головы и плечи. Дежурил, видимо, офицер и рядовой солдат. Офицер носил шапочку-пилотку, рядовой — каску, обтянутую камуфляжной сеткой. Я поставил прицел на пятьсот метров и с полчаса выжидал, пока офицер, скорее всего лейтенант, высунется повыше. Ведь случалось, что итальянцы и на бруствер взбирались, то ли показывая свою смелость, то ли будучи уверены, что русские «иваны», загнанные в лес и глубокие траншеи постоянным артиллерийским огнем, стрелять не станут.
Парочка попалась очень дисциплинированная. На бруствер не лезла, а порой надолго исчезала из виду, блестели лишь стекла стереотрубы. И все же я дождался нужного момента, когда лейтенант поднялся повыше, потянулся, развел в стороны руки, разминая мышцы. В этот момент я нажал на спуск Пуля подняла фонтанчик земли чуть левее и метра на полтора ниже цели.
Артиллерист ничего не понял, звук выстрела летит в два раза медленнее, чем пуля. Завысив прицел, выстрелил снова. На этот раз пуля ударила в бруствер, и лейтенант исчез. Случилось то, чего я опасался. Мне следовало под любым предлогом добиться разрешения на пристрелку. Я не рассчитал правильно влияние водной преграды и траекторию полета пули вверх под углом двадцать с лишним градусов.
Досада, растерянность толкнули на необдуманный шаг. Я минут пять продолжал лежать на прежнем месте. На кручах поднялась суета, высовывались любопытные. Я поймал на мушку солдата в куртке, застывшего на тропинке, и выстрелил в него. Он свалился на подломленных ногах, как тот танкист, дернулся и замер, откинув в сторону руку с растопыренными пальцами. Я все это хорошо разглядел в оптический прицел. Зачехляя его, позвал Веню:
— Уходим!
Когда, пригибаясь, покидали место засады, там уже рвались первые мины. Срок от первого и до третьего выстрела оказался слишком велик, и вспышку засекай. Задержись мы еще на минуту, наверняка бы угодили под раздачу. Восьмидесятимиллиметровые мины рвались пачками и поодиночке. Мы были уже далеко, но итальянцы огонь не прекращали.
К минометам присоединились полевые орудия, а затем и гаубицы.
Лейтенант (а может, капитан?) непременно хотел отомстить за пули, выпущенные в него. Тяжелые гаубичные снаряды ухали, перекрывая остальные звуки, вырывая с корнем молодые деревья, порой ломая старые.
Мы спрятались в узкой отсечной траншее восьмой роты, где уже сидели с десяток красноармейцев и Максим Усов. У меня тряслись руки, я с трудом свернул самокрутку, потянулся к Максиму прикурить. Упавший сверху комок рыхлой земли больно ударил по руке, порвал самокрутку. Когда, свернув вторую, прикурил, сразу две мины взорвались метрах в десяти от нас. Молодняк распластался на дне траншеи. Максим сочувственно спросил:
— Успели, значит, выбраться? На вашем месте страсть что творится. Лупят без передышки. Хорошо хоть от роты подальше отошел.
Про убитого итальянца он ничего не сказал. Видел, что стрелял я в наблюдателей, но не попал. Пересидели обстрел, который длился с перерывами часа полтора, выслушали подковырку своего однофамильца, взводного Егорова, и отправились с Малышко в штаб батальона. Ефимцев, озабоченный своими проблемами, кивнул. Выговаривать за промах не стал. Ничего, в другой раз наблюдателей достанете. Даже похвалил за убитого итальянца:
— Так и надо! Пусть знают, что для каждого приготовлена пуля.
Веня наладился было поспать, все же встали в четыре часа утра. Но я, не чувствуя от досады усталости, повел напарника в степь. Отшагав километра три, устроились в укромном месте, и я сделал несколько выстрелов по самодельной мишени на расстоянии 450 и 500 метров. Почти все пули улеглись в круг сантиметров сорок в диаметре. Все ясно, надо делать поправку с учетом водной поверхности и то, что цель находится на высоте. Дельную мысль подсказал Веня:
— Я у пулеметчиков книжечку-инструкцию видел. Там таблица специальная есть по стрельбе через речки, в горах и прочее.
— Надо глянуть.
Безотказная до этого, хорошо смазанная самозарядка дала пару сбоев. Стреляные гильзы зажимало затвором. Они торчали, как окурки, очередной патрон не подавался. Здесь же разобрал СВТ. Так и есть! Внутрь попал песок, мелкие комочки земли, даже трава. Засорило взрывной волной, а может, черпанул, пока взад-вперед бегали да ползали. Понял, что для самозарядной винтовки надо шить чехол, иначе механизмы будут подводить.
Вечером Ангара собрал все отделение. Подробно разбирал мои действия. Поспорили, вычерчивая траектории полета пуль (всем придется стрелять через реку снизу вверх), поздравили меня с открытием счета. Итальянцы тоже не остались в долгу. После дневного артобстрела в батальоне погибли три бойца, а человек пять получили ранения. Счет не в нашу пользу. Зато начиная со следующего дня нам дали официальное разрешение вести огонь.
Это было связано с резким ухудшением обстановки в Сталинграде. По слухам, немцы взяли центральную часть города, тесня наши части к Волге. Через пару-тройку дней начала работать и артиллерия дивизии. Приказ, прочитанный нам, гласил, что каждый боец обязан действовать активно и бесстрашно. Сталинград немцам не сдадут никогда, но мы должны наносить непрерывные и эффективные удары, чтобы помочь защитникам города.
