Николай Бондаренко - Летим на разведку
— Ты все шутишь?
— А почему бы мне не пошутить? Летчик у меня мировой, домой доставит знаю точно!
На высоте две тысячи шестьсот метров пройдена линия фронта. Над своей территорией стало как-то сразу веселее. Но показания приборов совсем никуда не годятся. Температура воздуха у земли высокая — начал сильно греться работающий мотор. Стрелки приборов температуры воды и масла наползают на красную, запретную черту. Того и гляди, откажет второй мотор. Ермолаев сбавил немного газ. Высота падает быстрее, но и аэродром все ближе и ближе. Плотность воздуха у земли высокая — для полета хорошо, но левый мотор так нагрелся, что стал совсем плохо тянуть. Лашин смотрит за показаниями приборов и через каждые две минуты говорит Ермолаеву расстояние до аэродрома Мечетный.
— Шесть километров осталось. Доверни вправо двадцать градусов, чтобы садиться с ходу! — говорит он.
— Хорошо. Доворачиваю. Шасси выпускать по моей команде!
— Понял.
Высота двести метров. С этой небольшой высоты видны на аэродроме капониры, самолеты, землянки. Видно посадочное «Т». Юрий, довернув вправо, старается сесть с ходу.
— Выпустить шасси! — дает он команду Лашину.
— Выпускаю… Смотри хорошенько, Юра, — говорит Лашин и ставит рукоятку шасси на «выпущено».
Из-за сопротивления выпущенного шасси стала резко падать высота, которая и так очень мала.
— Не хватает высоты! Включаю правый мотор! — громко крикнул Ермолаев.
Включено зажигание. Из выхлопных патрубков правого мотора вырвался сноп искр, а затем с выстрелами — пламя. Резкая тряска — и мотор неуравновешенно заработал.
— Хорошо, хорошо! Посадочные щитки выпускать некогда!
— Добира-аю! — громко тянет Ермолаев и производит с недолетом метров двести отличную посадку.
— Дома, братцы! Дома! Чего еще лучшего желать? — послышался восторженный голос Хабарова.
Срулив самолет с посадочной полосы влево, Ермолаев остановил его и выключил моторы.
Катит «санитарка», бегут техники, летчики и все, кому просто интересно поглазеть, — знакомая авиационная картина.
Не успел экипаж покинуть кабину, как техники уже сняли нижний капот правого мотора. На траву течет горячее масло. В левой части картера видна пробоина. Из нее торчит шатун и выходит слабый, похожий на пар, дымок.
— Обрыв шатуна, — дает заключение подошедший сюда старший инженер полка инженер-майор Мазалов.
— Да, обрыв… Но будет мотор, товарищ инженер-майор, и завтра к вечеру будет готов к полету самолет, — говорит техник Николай Мармилов.
— Мотор будет. Идите за трактором и ставьте самолет в капонир.
— Да какой там трактор! Все равно нам на стоянку идти. Бери, ребята! Покатили! — послышался голос техника Георгия Долгопятова.
А в это время товарищи поздравляют Юрия с первым боевым вылетом. И… оборванным шатуном. Стоит Ермолаев весь мокрый и счастливый и благодарно смотрит на свой экипаж.
— Доложу командиру эскадрильи Генкину, — говорит Лашин, — что ты сегодня отлично сдал экзамен на боевую зрелость. Молодец, Ермолайчик! — Он вынул платок, вытер им лицо, белокурую голову и добавил: — Пошли докладывать майору Соколову о выполнении задания.
…Закончился боевой день. У КП полка построение летного состава. Валентик командует:
— Равняйсь! Смирно! Летчик Ермолаев, выйти из строя!
Ермолаев печатает три шага вперед и поворачивается кругом.
— Товарищи, — говорит взволнованно Валентик, — мы сегодня были свидетелями того, как в трудной боевой обстановке — при отказе мотора за линией фронта и преследовании истребителями — летчик младший лейтенант Ермолаев со штурманом Лашиным и стрелком-радистом Хабаровым, проявив отвагу и мужество, отлично выполнили боевое задание на разведку. Товарищ Ермолаев, поздравляю вас с первым успешным боевым вылетом. От лица службы объявляю благодарность!
— Служу Советскому Союзу! — четко ответил Ермолаев.
— С сегодняшнего дня вы — боевой летчик. Становитесь, товарищ Ермолаев, в строй. А вы, товарищ майор, — обратился Валентик к начальнику штабв, передайте мое приказание начстрою Кошевому, чтобы он записал благодарность в личное дело Ермолаева.
— Есть!
* * *Боевая работа нашего полка продолжается. В одном из боевых полетов погиб командир третьей эскадрильи майор Железный. Генкин, Покровский и я, совсем еще неопытный в командирских делах, шагнули вверх по служебной лестнице. Я стал командиром звена разведчиков. Это наложило на меня новые обязанности.
А вскоре пришло радостное известие: меня наградили орденом Красного Знамени.
Из-за отсутствия Покровского и меня экипаж Петра Моисеева выполнял ежедневно по два-три боевых вылета на разведку. Моисеев, с которым я соревнуюсь (в нашем полку и во время войны было организовано соревнование), опередил меня по количеству выполненных успешных боевых вылетов почти вдвое. Мне надо было срочно наверстывать упущенное.
В мой экипаж назначен новый штурман. Младший лейтенант Зиновьев. Борис Зиновьев — очень сообразительный, в совершенстве знающий свое дело штурман. Кроме того, он — большой остряк. Любит подтрунить над ребятами, умеет дать удивительно меткие, накрепко прилипающие прозвища. Вместе с тем Зиновьев хороший, верный товарищ. Правда, мне и Баглаю как-то непривычно, что в нашем экипаже новый человек. Но что поделаешь, война есть война.
…Первое боевое задание в район Донбасса.
Помню, когда мы покидали КП, капитан Василий Игнатьевич Мазуров предупредил меня:
— Бондаренко, за линией фронта не лезьте на рожон.
— Я не лезу, товарищ капитан. Но задание, которое вы дали, нужно же выполнить?
— Задание нужно выполнить, а на рожон лезть не надо, — предупредил еще раз Мазуров.
Прибываем на стоянку самолетов. Осматриваю машину. Запускаю моторы. Выруливаю на старт и взлетаю. Убираю шасси и после уборки шасси убираю посадочные щитки, выпущенные для облегчения взлета. Но они не убираются. Такого фокуса я на Пе-2 еще не встречал.
— Баглай, посмотри, что там с щитками, — прошу стрелка-радиста.
— Что ты сказал? Не понял. С какими щетками?
— Не щетки, а щитки! Щитки посадочные посмотри, Петя!
— Понял. Сейчас.
После небольшой паузы снова в наушниках голос Баглая:
— Командир, щитки выпущены полностью. Все нормально.
— Тебе нормально, а мне ненормально! Я пошел на посадку!
Зиновьеву все это не понравилось. И когда мы идем на запасную машину, он прямо говорит нам:
— Вороны вы пуганые, а не лётчики…
— Ступай к начальству, докладывай и освобождайся от пуганых!.. Не нравлюсь — ищи другого летчика!.. — вспылил я.
— Ладно, не будем шуметь… — миролюбиво пробурчал он себе под нос.
Взлетаем на запасной машине. И хорошо выполняем боевое задание.
Со временем эта размолвка стерлась в памяти, мы привыкли друг к другу и стали жить душа в душу. Борис отлично ориентируется в воздухе, грамотно ведет разведку и, как мы шутили, чует свой аэродром по запаху наркомовских ста граммов.
Летаем в основном в те же районы, в которые летали и раньше. Под крыльями наших самолетов проплывают Таганрог, Мариуполь, Осипенко, Сталино и другие шахтерские города.
30 августа 1943 года освобожден Таганрог. Мы еще не знаем, что жизнь, боевая работа уже навечно связывают нас с этим городом.
Немцы отступают. Наша помощь наземным войскам не требуется, и на бомбардировочные удары полк не летает. На разведку же тылов отступающего противника я и Моисеев «ходим» почти каждый день.
У наших самолетов подработан ресурс моторов. Стали появляться отказы.
Однажды после взлета на задание и набора высоты четыре тысячи метров из расширительного бачка водяной системы правого мотора стала бить фонтаном вода. Ясно, что высотный полет выполнять невозможно. Возвращаюсь. Но стартех Щербинин не верит мне.
— Не может этого быть! — с ноткой удивления говорит он.
Тогда командование отправляет меня вместе со стартехом на облет этой машины, чтобы тот проверил все сам. Вместо того чтобы дать исправную машину в проводить на задание, меня заставляют (вот еще развлечение!) катать над Павловкой стартеха.
Взлетаю. Набираю высоту четыре тысячи метров. Сильно парит правый мотор. Если продолжать набор высоты, мотор от потери воды и недостаточного охлаждения перегреется и заклинит. Я умышленно выполняю глубокие виражи, а Виталий Гордеевич трясет меня за плечо и кричит:
— Не надо, верю, снижайся!
— Тебя бы за линию фронта сейчас прокатить. Что бы ты там сказал? гневно отвечаю ему.
Ненужная, а точнее сказать, обидная подозрительность по отношению к летчикам, особенно у тех, кто сам не летал на боевые задания, в нашем полку существовала. Некоторым товарищам почему-то казалось, что они Родину любят крепче, чем мы.
