Иван Василевич - Подвиг живет вечно (сборник)
Слушать Гравицкого было интересно и полезно.
После его слов исчезло представление об изолированности белой эмиграции в Турции от других стран. Это не так. Врангель имел возможность насылать своих эмиссаров в Париж, в Берлин, в Мюнхен, в Белград, Варшаву, Прагу. И делал это. Где-то там, в странах Восточной Европы, создавались монархические союзы, контрреволюционные группировки, борющиеся между собой за лидерство и создающие свои «сферы влияния» и свои газеты; где-то генерал Краснов пытается сколотить из остатков белой армии несколько корпусов, чтобы в подходящий момент двинуть их на Петроград; где-то возникают новые офицерские союзы; бывший командующий «западной добровольческой армией» Авалов-Бермонт, проживающий в Гамбурге, планирует поход на Москву; великие князья Николай Николаевич и Кирилл Владимирович никак не могут поделить несуществующий престол; но ведь его им обещают?! Эсеры и кадеты, Керенский и Милюков собирают «коалицию»; вся пестрая эмигрантская публика пытается объединиться, сплотиться, но из этой затеи пока ничего не получается.
Макошин внимательно слушал. Но тревога почему-то не покидала его. Трубка часто гасла, генерал то и дело вновь разжигал ее, с волнением затягивался и тонкой струйкой выпускал дым сквозь пышные светлые усы.
Пытался курить кальян, но стеклянный пузырь меня раздражает. Куришь, словно клизму ставишь. Тьфу!
И неожиданно взял серьезный тон:
— Я мог бы познакомить вас, Константин Алексеевич, с генералами Секретевым, Клочковым, Зелениным… С высшими офицерами. Мои друзья. Вернее, единомышленники.
— В каком смысле — единомышленники?
— Думаю, вот парадокс. Они рады были бы встретиться с вами! Мы ненавидим Врангеля и готовы хоть сегодня перейти на службу в Красную Армию. Если нас примут, разумеется. И не расстреляют.
— Примут.
Голос генерала звучал естественно. А Макошин задумывался все сильнее: лжет или говорит правду? Почему он назвал именно тех генералов, которые были опорой Врангеля? Не могли же они за каких-нибудь четыре месяца разочароваться в своем кумире до такой степени, что готовы признать Советское правительство? А может быть, в белом стане идут пока еще невидимые постороннему глазу процессы?
Подумав, генерал взял перо, лист бумаги, потом что-то стал быстро писать. Протянул исписанный листок Макошину.
— До нынешнего дня мы колебались, — произнес он как-то торжественно, — теперь колебаниям конец!
— Что это? — спросил Константин.
— То, что я задумал давно: «Обращение к войскам белых армий». Его хоть сегодня подпишут генералы, названные мной. Читайте!
Макошин прочел: «Отныне мы признаем нынешнее правительство Российской Советской Республики и готовы перейти на службу в Российскую Рабоче-Крестьянскую Красную Армию, так как идеология белого движения потерпела полный крах…»
Макошин почувствовал, как на лбу проступила обильная испарина. Нервы были на пределе. Это всерьез или?..
— Мы можем, как я уже сказал, хоть сегодня подписать и опубликовать обращение, разослать в войска, — продолжал генерал все тем же крепнущим голосом. — Но теперь подобная поспешность была бы непростительной глупостью. По здравому размышлению пришел вот к чему: «Обращение» должно быть бомбой, разорвавшейся во врангелевском стане. Я хотел бы уехать с вами в Россию. Поверьте. Очень хочу. Но придется на какое-то время остаться здесь, чтоб опубликовать «Обращение», когда вас и вашего судна уже не будет в Босфоре.
Что генерал имеет в виду, вновь загадка…
— Вы надеетесь, что после опубликования «Обращения» Врангель оставит вас в покое? — Макошин хотел уточнить позицию Гравицкого.
— Смешно было бы надеяться. Наша единственная задача — спасти обманутых людей. Их место на родине, а не на заграничных свалках. Мы отрезвели. Понимаете? И если даже пожертвовать придется собой, я готов. Так и передайте Дзержинскому и Фрунзе. Я останусь здесь как бы вашим уполномоченным по репатриации. Привычка доводить любое дело до конца. И доведу. У вас усталый вид, Константин Алексеевич. Прилягте на диван, вздремните.
— Не извольте беспокоиться, — сказал Макошин. — А отдыхать некогда. Я должен уйти…
5Решено было считать, будто пароход «Решид-паша» должен перебазировать с Лемноса корпус Слащева в какое-то другое место. Присутствие на борту генерала Гравицкого и его бодигаров — личной охраны — имело целью исключить нападение греческих кораблей на турецкое судно.
«Личная охрана» — Макошин и два его товарища — Веденеев и Зайцев.
Поздно ночью «Решид-паша» тихо покинул бухту Золотой Рог и вышел в Мраморное море. Макошин и генерал находились на верхней палубе. Веденеев и Зайцев остались в каюте. Южная ночь плотно окутывала берега и море. Только звездное небо ярко сияло, дымилось, и его струящийся блеск порождал ощущение оторванности от мира.
— Главное — проскочить Дарданеллы, — говорил, размышляя, Гравицкий. — Англичане бдительно контролируют их. Узкая щель. И вообще, скажу вам, по Дарданеллам проход ночью запрещен. Так же, как и по Босфору.
И, словно стряхнув тревогу, добавил беспечным тоном:
— Мы совершаем с вами, Константин Алексеевич, увлекательное путешествие. Не так ли? Как аргонавты в старину, только наоборот. Если бы «Решид-паша» шел не в чернильной темени, а при солнце, то увидели бы слева Принцевы острова с их пышными садами, где до недавнего времени любила отдыхать турецкая знать. В византийскую эпоху здесь веселился император. Теперь на остров Буюк иногда наведывается Врангель, проводит совещания в гостинице «Акация» с лидерами белого движения: членом ЦК кадетской партии князем Долгоруковым, генералами Шатиловым, Львовым, Кусонским, Алексинским, представителем торгового и промышленного капитала Ростовцевым. О чем совещаются? В Берлине создан Высший монархический совет во главе с Марковым, совет занят разработкой «норм временного управления Россией после падения большевиков». Так вот, Врангель и его «Русский совет», «Общество офицеров генштаба» после разрыва с англичанами и французами тяготеют к немецкому генералу Людендорфу, вносят свою лепту в разработку «норм».
Впрочем, я отвлекаюсь. Дальше на юге — Мизийский Олимп, покрытый вечными снегами, обиталище Зевса и его божественной свиты. Но мы пойдем не на юг, а на юго-запад, вдоль Галлиполийского полуострова, где так же, как и на Лемносе, находятся беженские военные лагеря. Нам предстоит проскочить мимо этого полуострова с его пристанью Галлиполи, мимо Чанаккале на анатолийском берегу — тут англичане; мимо Кумкале, где греки. Потом возьмем мористее, к западу…
Речь генерала лилась вполне беспечно, но Макошин видел, что Гравицкий, судя по всему, был озабочен. И не тем, что пароход могут остановить, задержать, проверить документы. Он опасался, что англичане или греки, задержав пароход при выходе из Дарданелл, сразу же сделают запрос в штаб Врангеля или в Галлиполи: почему пароход нарушает установленные правила? Чрезвычайные обстоятельства? А это уже было бы опасно!
— Я в некотором смысле на подозрении у Врангеля, — признался он. — Вот когда выйдем в Эгейское море, тогда будет легче. При неблагоприятном исходе дела капитан «Решид-паши» может попасть в тюрьму… Но это уже не мои заботы.
…Когда небо посерело, они прошли мимо Чанаккале, мимо огромных крепостных башен, опоясанных красным орнаментом — меандром. Башни были неправдоподобно огромные, круглые, толстые.
— Вот оно, Эгейское море! — сказал Гравицкий, резко выкинув руку вперед. Макошин видел перед собой только мутную лиловую пелену.
— А слева — Гиссарлыкский холм. Троада. Святой Илиоп… Там развалины Трои. А лесистый хребет за Гиссарлыком — гора Ида. Та самая, где сидел Зевс и наблюдал за ходом Троянской битвы.
Зевс от Иды горы, в колеснице красивоколесной,Коней к Олимпу погнал и принеся к собору бессмертных…
Все происходило именно там. Равная вихрям Ирида устремляется к Трое, священному граду. Бог ты мой, из каких битв мы вышли! Что в сравнении с ними Троянская! А вот поди ж ты — все то, что происходило на заре человечества, почему-то представляется в багряно-золотом блеске, в ореоле величия. Какие звезды наблюдали за гражданской войной?.. Мы — не ахейцы, не троянцы. Белогвардейский сброд, как называют нас в ваших газетах… Больше всего меня радует, что мы проскочили Дарданеллы! Проскочили! Чудо.
Макошин молча слушал, понимал: не эрудицией хочется блеснуть Гравицкому. В истории он ищет какие-то объяснения настоящему. Охваченный смятением, он хотел уяснить что-то для себя. Почему все кончилось катастрофой?
Не то чтоб он раскаялся — он не чувствовал себя виноватым: честно старался служить своему классу, вместе с солдатами гнил в окопах, а класс оказался несостоятельным, не смог удержать власть. Зато Рябушинский нагреб на поставках миллионы. Французы с презрением за всех сформулировали главное: если уж вы не смогли победить раздетых, разутых большевиков, имея в изобилии все, чем снабдила вас Антанта, то чего, какого чуда ждать от вас дальше? Вы разбиты, рассеяны, потерпели полное крушение… Вот почему даже сейчас, в Эгейском море, оскорбленный союзниками Гравицкий упорно продолжал редактировать и дополнять «Обращение к войскам белых армий». Это — документ! «Наша родина вышла из революционного хаоса и вступила на путь творческой созидательной работы. На международной политической арене Советское правительство является единственным защитником интересов России и ее государственного суверенитета…» Пожалуй, тут сформулировано самое важное, а точнее, обозначены непреложные факты.
