Владимир Першанин - Бронекатера Сталинграда. Волга в огне
В тот день немцы надеялись вступить в город. Советское командование прозевало мощный бросок, войска оказались не готовы к отпору. С запозданием объявили воздушную тревогу. Зениток хватало, но дезорганизованность привела к тому, что лишь за один воскресный день 23 августа от бомбежки в Сталинграде погибло 30–40 тысяч мирных жителей.
Секретарь обкома Василий Чуянов, получив известие о том, что немецкие танки стоят у города, кинулся обзванивать штабы, где толком ничего не знали даже генералы. Более того, они не нашли ничего более разумного, как попросить совсем не военного человека, секретаря обкома:
– Сделайте, что возможно, для отражения немецкого удара до подхода наших войск.
Чуянов сделал. В бой против бронетанкового корпуса бросили рабочих-ополченцев, бойцов 10-й дивизии НКВД, курсантов и несколько зенитных батарей, расчеты которых состояли из девушек-зенитчиц.
Никто из них практически не имел опыта борьбы с танками. Эти разрозненные части, в том числе восемнадцатилетние зенитчицы, погибли почти целиком. Но выполнили свой долг и не дали немцам с ходу ворваться в город. К ночи подошли регулярные части и вступили в бой.
Бои на окраинах шли три недели, и лишь 15 сентября немцы сумели ворваться в разрушенный, горевший Сталинград. Во главе 62-й армии, оборонявшей город, уже стоял новый командарм, молодой, энергичный генерал Василий Иванович Чуйков. Бои приняли ожесточенный характер. Несмотря на упорное сопротивление наших войск, вскоре был взят центральный вокзал. Очевидцы вспоминали, что на город хлынула масса моторизованной пехоты, танки, шла непрерывная бомбежка позиций советских войск.
Немцы не считались с потерями, что было для них не характерно. Слишком категоричную позицию занял Гитлер. Вскоре штурмовые части вышли на берег Волги возле центральной переправы, захватили большую часть берега от устья реки Царица вниз по Волге.
Все эти дни горел не только город, но и Волга. Многочисленные бензохранилища, баки с нефтью, танкеры были взорваны, и в Волгу стекали целые потоки солярки, нефти, бензина. Пароходы, катера, вывозившие беженцев, буквально прорывались сквозь огонь горящей реки. Лишь бы не подвел двигатель, иначе конец! А сверху вели непрерывную бомбежку и обстрел судов немецкие самолеты 4-го воздушного флота генерала фон Рихтгофена.
Во второй половине сентября сформировалась линия фронта, занимавшая узкую полосу на обрывистом берегу Волги. Тылом считалась отмель под обрывом, где возводились причалы, размещались склады, медсанбаты, штабные службы.
Моряки, прибывшие на бронекатерах, не знали, что 62-я и 64-я армии, защищавшие город, отрезаны друг от друга. Фронт 62-й армии имеет в глубину 200–300 метров, и сражается она практически в окружении, получая подкрепление только водным путем ночами через Волгу под непрерывным огнем противника. Учитывая обстановку, корабли Волжской военной флотилии были подчинены Сталинградскому фронту.
Волга стала, по существу, второй линией фронта, и потери на воде были огромными. Кто бывал в Сталинграде, знает, что правый берег представляет собой цепь холмов (самый крупный – Мамаев курган), на которых были расположены десятки немецких артиллерийских батарей.
Река была как на ладони, а ночная темнота помогала переправе лишь отчасти. Над Волгой, и без того освещенной пламенем пожаров, непрерывно взлетали осветительные ракеты. И не только из ракетниц, но и яркие «люстры» на парашютах, выпущенные из минометов и сброшенные самолетами.
Крепко помогала наша артиллерия, укрытая в пойменном левобережном лесу, но огонь ее был недостаточно эффективен. Он велся с расстояния 3–5 километров до цели, снаряды шли с большим рассеиванием, и немцы на протяжении всего сражения держали переправы под прицелом.
Что касается военных кораблей, то это были в основном катера и небольшие тральщики. Они делали что могли, гибли и воевали до самого ледостава, когда в декабре Волга окончательно встала.
Такова была обстановка, когда под селом Райгород остановились для ремонта три бронекатера. Еще несколько прибыли в Сталинград ранее и уже принимали активное участие в боях за город.
Костя Ступников до войны жил в рабочем поселке на окраине Камышина. За оврагом возвышались новые здания, несколько заводов, порт, а поселок, разбросанный по склонам оврага, больше напоминал деревню. Мелкие дома-мазанки, слепленные в основном из глины, укрепленные бревенчатым каркасом и дранками. Огород, где сажали картошку, овощи, тыквы, несколько фруктовых деревьев. Еще загончик для двух коз и курятник с десятком кур. Вот и все хозяйство.
По вечерам поселок погружался в темноту, электричество дойдет сюда еще не скоро. Тускло светились в наглухо замазанных окошках керосиновые лампы, да и то зажигали ненадолго – керосин был дефицитом.
Семья Ступниковых жила бедно, как и большинство семей поселка. Четверо детей, дед с бабкой, а работал в основном только отец. Поэтому братья и сестры уже лет с тринадцати начинали подрабатывать, где удастся: нанимались к бахчевникам, пасли скот, а Костя несколько сезонов отработал в рыбацкой бригаде.
Несмотря на все трудности, тянулся к учению, любил книги и единственный из парней на их улице закончил семилетку (ходил за три километра в город), а затем даже поступил в техникум, где успел отучиться один год.
Перед войной едва не женился, но невеста вовремя прикинула, что ничего хорошего ее не ждет. Костя парень крепкий, рослый. Поговорить (да и пообниматься) с ним приятно, но ютится семья в убогом тесном доме, где, кроме отца с матерью, младших братишек и сестры, доживают свой век дед с бабкой. Молодым и приткнуться негде, разве что в отдельном углу, едва не на виду у всех.
– Знаешь что, Костя, – не выдержала невеста. – Ищи-ка ты себе другую, а в твоей халупе и без меня развернуться негде.
– Ты чего, Натаха? – не понял ее жених. – Пристройку сделаем.
– Из коровьего навоза…
В этом невеста была права. Заволжье ниже Саратова – сплошная степь. Леса мало, тем более строительного. Рубленный из сосны дом считался признаком большого достатка. В основном тесные дома лепили из самана, а камышовые и соломенные крыши трепал, разлохмачивал постоянный степной ветер.
– Подожди, Наташка. Я и деньги уже начал откладывать. В техникуме учусь, мастером стану.
– Не скоро ты им станешь, да еще в армию заберут. Мне уже девятнадцать, чего еще ждать? Скоро пальцами в спину тыкать начнут. Все ровесницы замужем, а эта, видно, совсем никудышная – никто не берет.
Если прямо сказать, то до красавицы Наташке было далеко. Обычная девчонка с конопатым, по-своему приятным лицом и рано созревшими округлыми формами. Но кроме Кости, заглядывались на нее и другие парни. Хозяйство у Наташкиного отца крепкое, сама не дура, и подержаться есть за что.
Вот так и закончилось неначавшееся сватовство. Наталья вышла замуж за сына кожзаготовителя, зажиточного, по меркам нищего поселка, мужика, имевшего просторный дом, лошадь, домашнюю скотину и построившего молодым отдельный флигель. Теперь, встречаясь на улице, Костя старался обойти бывшую невесту стороной, а та вообще в его сторону не смотрела. Хорошо одетая, в сумке покупки – денег в новой семье хватало.
Но вскоре началась война, и все это несуразное сватовство стало казаться ерундой по сравнению с огромным несчастьем, свалившимся на всех. До конца путины военкомат рыбаков не трогал. Бригада без выходных, с утра до ночи, плавала с сетями, и каждый день увозили на пристань корзины с рыбой, переложенной льдом.
Забрали на фронт отца, двоюродных братьев, почти всех молодых парней в поселке. И как в воду канули. Молчание, редкие письма, сплошь замазанные цензурой. Что в них секретного или откровенного, понять было невозможно. Разглядывали листки на свет, пытаясь прочесть, но краска у цензоров была качественная.
К осени пошли похоронки, а больше всего сообщений «пропал без вести». Иногда складывалось так, что вообще ничего не поймешь. Приходила похоронка, следом известие, что пропал без вести, а потом затертое, невесть когда отправленное письмо от сына или мужа, что, мол, жив-здоров, воюет. Неразбериха была полная, как и сообщения по радио с фронтов.
То бубнят, что отбросили немецкие войска от какого-то крупного города, расколошматили дивизию и кучу танков, а спустя неделю новое сообщение – бои идут уже восточнее. Значит, взяли фрицы этот город.
Костина тетка бегала, как полоумная, выла, ходила в военкомат – у нее пропали без вести оба сына, а муж как в воду канул – ни писем, ни сообщений. Сытый военком объяснял: муж и сыновья воюют, не до писем. Когда тетка ему окончательно надоела своими причитаниями, приказал часовому вообще не пускать ее в военкомат.
– От дел только отрывает!
На этом безрадостном фоне по-дурацки хвастливыми выглядели письма соседа по улице Женьки Сиротина, который попал в летную школу, хвалился, что уже летает, а фашистов-гадов наши соколы били и бить будут. Мол, вы обо мне еще в газетах прочитаете. Бабы, уже потерявшие своих сыновей, только головами качали, а мать Женьки оправдывалась:
