Эмпузион - Ольга Токарчук
Неожиданно его захлестнула волна воспоминаний, потому что эта вот мертвая женщина каким-то образом походила на его няню. В его памяти та была едва видимой, она проживала там как нерезкая фигура с нечеткими контурами, всегда чем-то заслоненная, нерезкая, на бегу, растянутая в полосу. Сейчас он игрался с ней, видел ее ладони, а на ее поморщенную кожу. Он хватал эту кожу своими двумя пальчиками, притворяясь, будто бы он – гусь (это называлось, что он ее щиплет), и таким образом выглаживал ее ладони, пока те не делались почти что молодыми. Он даже фантазировал, что если бы ее, всю Глицерию (это странное имя было тогда весьма популярным среди крестьянок из-под Львова) каким-то образом натянуть, поработать над ее самой внешней формой, то, возможно, и удалось бы няню спасти от старости. Но не удалось. Глицерия всегда была старой, а должна была стать еще старше. От нас она ушла, потому что ей все труднее было исполнять свои обязанности – стирать, готовить, гладить, убирать – дождавшись того момента, когда Мечислав в свои семь лет пошел в школу. Отец посчитал, что теперь няня не нужна, и что ее заменит интернат. И он отдал сына в школу с интернатом, определив перед тем с директором школы, господином Шуманом, все условия. К сожалению, молодой человек, которого отец и дядя называли в то время "Мечисем", долго в этом учреждении не удержался по причинам, которые впоследствии объяснял знакомым как "излишней впечатлительностью" и "определенной неприспособленностью", что для мальчика было ужасным унижением, а для отца – отчаянной попыткой найти хоть какой-нибудь смысл во всей разочаровывающей ситуации.
В соответствии со старинной поговоркой "Нет худа без добра", Мечись учился дома с приглашенным на постоянной основе преподавателем: одним, другим и третьим, что стоило отцу много денег и нервов, ибо учителя принадлежали к наиболее химерическому виду существ – им ничего не нравилось, и у них вечно имелись какие-то претензии.
Отец считал, что во всех национальных провалах, равно как и в воспитательных неуспехах, виновато слишком мягкое воспитание, которое несет с собой излишнюю чувствительность, "бабскость" и пассивность, которую сегодня модно называть "индивидуализмом". Этого он не любил. Считались только мужественность, энергия, общественная работа для всех людей, рационализм, прагматизм… А больше всего кму нравилось слово "прагматизм".
Отец был мужчиной пятидесяти с лишним лет, с темными, практически не поддающимися седине волосами и густой щетиной, которую он яростно сбривал, оставляя себе лишь красивые усы, которые обрабатывал и подкручивал фиксатуарами, изготовляемыми на основе звериного жира, в связи с чем Мечислав с детства помнил столь характерный для отца запах прогорклого жира. Это была его вторая запаховая кожа. Правда, вот уже несколько лет, как отец не закручивал усы, единственной косметической процедурой оставив опрыскивание после бритья английским одеколоном BayRum. Он был миловидным мужчиной, как говорилось во Львове. Приличным и полным достоинства. Он с легкостью мог повторно жениться. Но старший инженер Войнич полностью утратил интерес к женщинам, словно бы смерть супруги навсегда лишила его доверия к женскому полу, словно бы он почувствовал себя им обманутым и даже опозоренным. Родила ребенка и умерла! Какое бесстыдство! Но, возможно, никакая из женщин не могла уже сравниться с таинственной девушкой из Бржежан, единственной дочкой нотариуса, тоже вдовца.
Мать старшего Войнича тоже покинула этот мир преждевременно. Что-то было не так с этими матерями; похоже было на то, что они исполняют некую ужасно чудовищную работу, что они, окутанные в кружева, рискуют жизнью в своих будуарах и спальнях; что между постелью и латунными кастрюлями, между полотенцами, баночками с пудрой и стопками меню на каждый день в году они ведут смертельно опасное существование. В семейном мире Мечислава Войнича женщины жили невыразительно, коротко и опасно, потом умирали и записывались в памяти людей летучими и лишенными контуров формами. Все они сводились к некоей отдаленной и неясной причине, помещенной в этом универсуме на миг и только лишь в связи с биологическими последствиями того.
Когда Мечислав должен был еще идти в школу во имя лучшего образования и по-настоящему мужского воспитания, отец решил продать часть земель и имение жены, чтобы купить во Львове удобную, светлую квартиру, куда забрал Глицерию в качестве кухарки, служанки и няни – и с тех пор, как пристало порядочной, пускай и не полной семье, они сделались львовскими мещанами.
Это было хорошим решением. Инвестируя денежные средства в современность, отец повел себя весьма прагматично и обрел огромные выгоды от городской квартиры – его новые дела стали более активными, за ними было легче присматривать на месте, чем из ленивой галицийской провинции, где всякий выезд в город казался путешествием за море. Януарий Войнич был человеком предприимчивым и отважным. Часть денег от проданного имения он вложил в небольшой каменный дом и кирпичный завод в деревне под Бржежанами, а остальное вложил в акции местной железной дороги, что в сумме давало ему приличный доход, с которого ему было легко содержать себя и сына на вполне приличном уровне. При этом он был благоразумным и осторожным до границ скупости. Вещи покупал редко, зато самого лучшего качества.
Понятное дело, что случались попытки вновь его женить, но в мыслях Януария Войнича его покойная супруга сделалась существом настолько исключительным и идеальным, что все живущие на земле женщины могли быть разве что ее далекими тенями, персонами, не стоящими какого-либо внимания и даже раздражающими, словно бы они совершенно неуклюже пытались имитировать оригинальное явление.
Потому-то единственной женщиной, которую Мечислав Войнич более-менее помнил, которую видел с близкого расстояния и в подробностях, была именно Глицерия. Она немного заменяла ему мать, по крайней мере – в кухне, подсовывая вкусненькое, но, поскольку власть ее заканчивалась в коридоре и не простиралась дальше порога комнат, маленького Войнича любили-голубили только в кухне. Здесь женщина пробовала вознаградить сиротство мальчишки, наливая ему на блюдце немножко меда с гречихи ли отрезая от буханки горбушку с хрустящей корочкой и намазывая ее толстым слоем свежего масла. Еда всегда ассоциировалась у него с чем-то хорошим и добрым.
Все эти проявления теплых чувств юный Войнич воспринимал с благодарностью, у которой, возможно, даже имелся бы шанс переродиться в привязанность и любовь, вот только отец этого не позволял. К Глицерии он относился исключительно как к служанке, никогда с ней близких отношений не имел и даже был переполнен недоверием к этой пухлой, постаревшей женщине, скрывающейся в юбках, складках одежды и чепцах. Он презирал ее обильное тело, подозревая, что Глицерия их объедает, и потому платил ей меньше, чем следовало
