Эмпузион - Ольга Токарчук
Старый Гёрберсдорф. Вид с Черной горы.
Возвращавшегося в спешке на обед Войнича остановил один вид. Краем глаза на одномиз дворов он заметил мужчину, который склонился над каким-то предметом мебели, стоящим прямо на земле, словно бы этот человек его ремонтировал. Войнич остановился только через несколько шагов и замер. Осторожно, чтобы не спугнуть мужчину, он отступил и увидел точно такой же стул, который стоял в пансионате на чердаке – солидная работа с ремнями, прикрепленными к спинке и к ножкам. Мужчина что-то прибивал молотком, вероятно, он вытащил этот стул после длительного срока хранения без пользования. В какой-то момент их глаза встретились, и Войнич незначительно поклонился, прикладывая пальцы ладони к шляпе, которой у него не было. Мужчина на поздравление не ответил, а просто вернулся к прерванной работе.
На мостике переел пансионатом Войнич наткнулся на Фроммера, как обычно застегнутого под самое горло и засушенного. Выглядел он задумчивым и курил, стряхивая пепел в протекавшую под мостиком воду.
Если людей можно описать их вредными привычками, которым они поддаются, то в случае Вальтера Фроммера то был табак, от которого он весь пожелтел и высох. А курил он страстно, держа папироски между большим и безымянным пальцем, а длинные мундштуки сжимал в плоскую полоску, из-за чего ему приходилось втягивать дым сильнее, с большей размашистостью – тогда его щеки западали, а благородное лицо, окаймленное тщательно обстриженными пепельными волосами, неожиданно приобретало какой-то хищный оттенок. Некто, обладающий столь милой и неприметной внешностью вообще не должен курить. И вообще, его фигура приводила на мысль некое странное напряжение между размашистостью и скрытностью, словно бы этот человек все время должен был держать себя в ежовых рукавицах, ибо, если бы только позволил себе слабость, из его высохшего, окруженного клубами дыма тела высвободилось бы что-то невысказанное, безумное и ужасное, словно сказочный джинн, который бы вылетел из его рта и разом отрицалбы все, что Фроммер в своей жизни сказал и сделал.
Они обменялись традиционными вежливостями, побранили переменчивую погоду и выразили надежды на ее скорую поправку, поддерживая в прогнозировании, скорее, берлинскую фракцию.Вчерашний ужин они обошли молчанием. Войнич остановился возле Фроммера без особой охоты, потому что уже опаздывал, а теперь они вместе глядели на текущий под ними ручей. Неожиданно Фроммер отозвался:
- А вы знаете, я чувствую явное влияние подземного озера. Разве у вас, случаем, не возникало впечатления, будто бы эта подземная вода размывает здесь наши мысли? Мне сейчас сложно найти хотя бы одну, чтобы описать случившееся.
- Вы так считаете? – как-то неуверенно спросил Войнич.
- Еще мне известно, откуда здесь такая любовь к планированию и всяческому режиму. Без них все здесь расплылось бы. Нас насильно захватил бы туман, мы бы бессмысленно болтали, будто во сне. Раствор между кирпичами наших домов рассыпался бы, и швы на наших одеждах разлезлись бы.
Изумленный Войнич искоса глянул на него.
- Да, это странное место. Наполненное некоей тайной… - снизил он голос, готовый рассказать или хотя бы упомнить про ворковании, про чердачные помещения, про стулья и шляпе, про комнату супруги Опитца.
Фроммер проникновенно поглядел на молодого человека, словно бы требуя, чтобы Войнич подал ему какой-нибудь сигнал, чтобы каким-то значащим образом подмигнул.
- Вы хотите мне что-то сказать, герр Фроммер?
- Вы должны были бы поклясться хранить полное и абсолютное молчание, - произнес тот своим безразличным тоном и на жестковатом, но правильном польском языке, словно бы говорил о погоде.
Войнич, конечно же, согласился и предложил присесть на лавочке под домом.
- Нет, это обратит внимание других. Пойдемте. Я проведу вас в курхаус на обед.
И они вернулись на прогулочную тропу.
- Я уже говорил вам, только не сказал всей правды, - Фроммер снизил голос и признал: - Я - полицейский, герр Войнич. В Гёрберсдорф прибыл прошлой осенью после чудовищного преступления, произошедшего здесь в ноябре. А поскольку здоровье у меня слабое, начальство позволило мне здесь лечиться и одновременно вести следствие. На многое они и не рассчитывают, поскольку дело известно полиции уже много лет, вот только до конца его довести не удастся.
Войнич не понял:
- То есть как это "не удастся"?
- История повторяется уже много лет, но, вероятно, все это длится издавна, только перед тем все удерживалось в тайне, тем более, что убитыми были углежог, пастухи и местные жители низкого рода. Но в последние годы жертвами сделались лечащиеся здесь люди, поэтому дело в Бреслау было возобновлено.
- Зачем вы мне это рассказываете, герр Фроммер? Могу ли я как-то помочь в следствии?
- Ладно, скажу, ничего не скрывая: я опасаюсь за вас.
- За меня? Опасаетесь? Но что я, Боже правый, имею со всем этим общего? Думаете, будто бы я верю в те глупости про месть лесных тунчи? Во-первых, если бы все именно так и было, об этом писали бы все газеты. Во-вторых, если это продолжается уже много лет, убийца должен был бы быть старцем мафусаилового возраста…
- Либо же быть бессмертным, - бросил Фроммер, но тут же сменил тон на более предметный: вы издалека, здесь у вас никаких связей нет. Что бы вы ни сделали, всегда останетесь как бы "снаружи". Я следил за вами, вы именно такой тип. Никто особенно бы и не интересовался, если бы с вами что-нибудь сталось…
Войнич остановился и всем телом повернулся к Фроммеру.
- Вы ведь шутите, правда?
Тот даже не приостановился и ловко обошел Войнича, подходя к витрине кафе, где на красивых подносах лежали пирожные.
- Я веду следствие и со всем вниманием приглядываюсь ко всему, - сказал он. – Наблюдений собралось много, и постепенно я начинаю видеть целое. В нужный момент я сообщу, что уже открыл. Пока же прошу вас сохранять максимальную бдительность.
- Что вы открыли? Теперь-то вы от меня не убежите. Поначалу вы пробудили во мне любопытство, а теперь хотите
