Эмпузион - Ольга Токарчук
Тут вмешался Лукас, который произнес краткую речь, направленную против суеверий. В его голосе звучал тон превосходства, при этом он обращался почему-то исключительно к Войничу. Как только все снова тронулись с места, он рассказал об истерии, о том, что под нею понимал Гиппократ. Он рассказывал про матку, что путешествует по телу женщины в поисках влаги, и Войнич осознавал, что, слушая все это, он сильно покраснел.
- Но вот когда женщина осуществит половое сношение, - терпеливо объяснял Лукас, - матка увлажняется и уже не должна бродить по телу. Потому телесное сближение является для женщины обязательным лекарством. Даже когда она того не хочет, ее следует лечить именно таким образом, предостерегая перед этой страшной болезни.
- А в этих слухах должно быть то-то от правды. Возможно, что и на самом деле когда-то кто-то сбежал в лес, какая-то безумная женщина, и так появился весь рассказ, - Войнич пытался призвать предыдущую интересную тему, но времени уже не было, потому что Опитц привстал и повернулся ко всем. Его освещенное карбидной лампой лицо выглядела довольно-таки жутко. Кустистые брови отбрасывали круные тени.
- Мои господа, - сообщил он, - мы на месте.
В темноте трудно было увидеть знаменитый по всей округе пруд или небольшое озерцо. Когда луна на миг вынырнула из туч, ее сияние разлилось будто ртуть, и только тогда все увидели скрытое в лесу водное зеркало. На берегу стоял весьма даже приятно выглядящий небольшой трактир с деревянным молом, выходящим прямиком в воду. Свет в окнах был настолько волшебным, что Войничу тут же вспомнились картинки из сказок или же с коробок различных лакомств – сказочный домик, обещающий покой и возвращение в самую счастливую страну детства.
Два человека как раз привязали лодку к пристани и потащили в трактир плоские корзины, наверняка наполненные рыбой. Откуда-то доносился чудный запах чего-то копченого и горячего, смешанного с запахом дыма из буковых поленьев.
В ночных путешественников, которые уже вошли вовнутрь, вступил новый дух. Они нетерпеливо проталкивались к столу, занимали места, не заботясь о порядке и базовых принципах вежливости. Пальто и куртки бросили на спинки стульев. Шерсть, пропитавшаяся сыростью, карбидом и керосином, отдавала свой запах, скрытый до сих пор между волокнами ткани, а теперь пробужденный теплом к жизни. Запах вздымался в разогретом воздухе тирольского трактира, обогащенный приятным оттенком горящего в камине дерева и шершавой, хотя и приятной прибавкой каменных стен.
Уставшие путешествием мужчины общались обрывками словечек, они явно не могли дождаться еды. За другими столами мест вообще не хватало, похоже, specialite de la maison28 было широко известно. Опитц хорошо сделал, что забрал их сюда. Голодные и нетерпеливые, они пока что заказали по кружке местного пива, которое постепенно успокаивало их настроения.
Пока же мы чувствуем запах их тел, которые вздымаются из свитеров вверх и соединяются с собой; каждый их них иной. Фроммер выделяет запах пыли, слегка мускусный, бумажный, сухой, словно бы шелестящий – это запах старой, пересохшей кожи, затасканного бумажника. Лукас пахнет резко – это запах страха и готовности к бою, невидимый ореол не исполнившегося воина, который, утратив физическую силу, принимает участие в войне с расстояния, выкрикивая приказы и комментируя ходы стратегов. Запах Августа совершенно иной – он распространяет органические испарения несвежей материи, которую через мгновение начнут надгрызать гнилостные процессы, разложение частиц тела; его окружает кисломолочный, чуланный запах забытых запасов пищи, запах, над которым уже теряет контроль, но еще подавляет одеколон совместно с изысканным мылом для бритья. Опитца окутывает туча карбида – это запах, от которого скрежещут зубы, а во рту прибавляется слюны. Из-под него ничего не пробьется. Зато Войнича распирает его собственный запах, хотя он об этом и не знает. Он сталкивает куда-то в фон все другие запахи, доминирует над ними, хотя тот, кто этот запах выделяет, сейчас чувствует себя затерянным и не уверенным в себе. Его феромоны словно бы электрически заряжены, похожи на запах шерсти лиса или убегающего от охотников козленка.
На следующий день, во время вылеживания при воспоминании об этом ужине, к Войничу возвращались неприятные рвотные рефлексы. Поначалу подали пиво, потом хвалили какую-то местную наливку, возможно, похожую на Schwärmerei, а когда, наконец-то, подали знаменитое главное блюдо, все испытывали такой голод, что поглотили его как только могли быстро, прося еще и добавки. Это были особенные ленты, напоминающие клецки: длинные, довольно тонкие и белесые, жилистые, словно они не были до конца сваренными. Соус был похож на бешамель, разве что несколько острый и пряный. Во рту эти ленточки хрустели, в сумме блюдо казалось очень вкусным.
Войнич безрезультатно допытывался подробностей, желая записать это блюдо в своем блокноте под названием "белые ленточки". Наконец, когда мужчины дискутировали о балканском кризисе, и каждый из них провозглашал собственные предсказания, хозяин трактира, некий герр Кудлик, завел его на кухню, где упомянутые выше корзины были опустошены, а в ведерках стояли остатки после приготовления этой "лапши" –форменные белесые хрящики.
Нет смысла затягивать выявление источников этого вкусного блюда, хотя Войнич долго размышлял, как представить все дело, чтобы ему поверили и отец, и дядя Эмиль: то ли обратиться к биологии размножения беспозвоночных, или же рассматривать эту вещь как совершенно нормальную с кулинарной точки зрения (разве чернина должна была быть чем-то лучшим?). Так вот, раз в году, именно в эту пору, репродукционный цикл некоего паразита пресноводных рыб достигал такого состояния, что размножившиеся в животах рыб эти паразиты разрывали их и выбирались наружу. Таким образом, по поверхности пруда плавали целые островки живых ленточек в некоем ритуале бездумного обмена семенем, взаимного оплодотворения, обстреливания спермой. И как раз в это время местные рыбаки огромными ситами вылавливали эти "белые ленточки", как их эвфемистично называли, и готовили из них знаменитое блюдо.
Так что Войничу трудно было следующим днем спокойно лежать на процедуре, он чувствовал, что его тянет на рвоту – это он представлял, как эти создания выглядят теперь у него в желудке. Сам процесс человеческого пищеварения представился ему настолько абсурдным, что теперь откровенно сомневался в том, станет ли продолжать вести свой блокнот с рецептами. Тогда он решился на небольшую прогулку по улочкам и закоулкам, которые уже достаточно хорошо узнал за последний месяц своего пребывания, потому-то очень быстро это ему и надоело. Потому быстрым шагом по прогулочной тропе он направился в сторону леса, прошел мимо санатория и вышел за церковь. Мечислав старался ни о чем не думать, лишь считал шаги, пока не запыхался
