Я посадил дерево - Никита Михайлович Раков
Глава.
Я ковырялся в супе большой металлической, смешно выглядящей в моей маленькой руке, ложкой. Не понимая, почему папа зол на меня, а кричит на маму, я передвигал вареную яичную кудрю вдоль тарелки. Картофельные скалы торчали в солёном (и немного перчёном) море, создавая опасности для попавших в эту смертельную бухту мореплавателей. Вот, например, чуть поодаль идёт торговый корабль из пряно-пахнущей восточной страны. На корабле люди желтовато-копчёного цвета кожи обнаружили предателя и подумывают сбросить его на необитаемом острове прямо за этими скалами. Но предатель – и не предатель вовсе, он не хотел ничего плохого, потому честно и смиренно отдался в заложники своему капитану, которому несколько лет назад он присягнул на верность.
Но я знаю, что в лабиринте этих острых скал они найдут лишь свою погибель, пробив большие дыры в бортах своего судна. Нет. Я отодвинул картошину чуть дальше. Они пройдут эти скалы, скребя бортами об острые куски камней, но услышат эхом раздавшийся вой. Чуть дальше за этими скалами, куда ни один корабль не доходил ещё целым, живёт подводный хищник, щупальцами своими он высасывает внутренности людей, пережёвывая их своим зубастым ртом вместе с костями. Кожу он не переваривает. Заложник станет невольным спасителем команды. Я наклонил на себя белую тарелку, выпив большую часть прохладного бульона. Теперь они оказались в неизведанном месте: вокруг лишь сумрачный пещерный мрак, звон камней раздаётся эхом, капитан кашляет солью, заложник пытается ополоснуть кровавые от верёвок руки, оставшийся одноногим юнга, плачет на скалистом берегу, не замечая расцарапанной спины. Мама позвала меня к себе.
Отец умер, когда мне было тринадцать. На своих вторых в жизни похоронах, я стоял над чёрным гробом и смотрел на его лицо. Обильные усы стекали вдоль губ, подбородок был выбрит, глаза закрыты. Пиджак и рубашка были стянуты так, будто отцу тяжело в них дышалось. Я знаю, что причиной смерти был сердечный приступ, но мама рассказала об этом лишь когда мне было семнадцать. Кажется, после смерти отца она плакала ещё три года без передышки и не могла проронить и слова. Наверное, поэтому она пересаливала всю еду.
Мне было шестнадцать, когда я решил сделать в своей комнате перестановку. Почти до верха я заставил всё цветами, которые только смог найти в квартире и жил так около года, спал на верхнем ярусе, над столом, под широкими листьями – намного приятнее закрывать глаза под дуновение диковатого ветра. День на третий какая-то птица (видимо, залетела через открытую форточку) начала будить меня по утрам. Не знаю, где точно она гнездилась, но червей она успешно откапывала из-под ламината, а мелких насекомых снимала с ветвей и листьев, так что мы подружились, хоть я её никогда и не видел.
Врачом я становиться не хотел, но у меня хорошо получалось учиться и сдавать экзамены. Из всех доступных специализаций я выбрал патологоанатомию, не знаю, почему. Со временем я понял, что эта работа мне нравится – мне нравится быть последним человеком в жизни отдельного организма. Вот жил он себе, копил на машину или даже купил себе дорогую, завёл себе жену, детей, собаку, трёхкомнатную квартиру, получил повышение, упал на лестнице, умер. И все его начальники, несексуальная больше жена, дети, которые не знали, чем он занимался в школе и собака, оставались позади, а я, одетый в халат и вооружённый скальпелем, расстёгивал его телесную оболочку, чтобы ему легче дышалось. Возможно, после моей смерти я окажусь за одним столом со всеми известными божествами, а мои пациенты будут жать мне по очереди руку. Я что-то вроде отца, только наоборот.
Отец умер, когда мне было тринадцать. На своих вторых в жизни похоронах, я стоял над чёрным гробом и смотрел на его лицо, представляя, как я провожу металлическим скальпелем вдоль глаженного пиджака, вспарывая хлопковые и кожные ткани. Возможно, где-то в этой тёплой скважине лежат ответы на вопросы, которые я ещё не успел задать.
Я встал, взял куртку, поцеловал маму в щёку на прощание и закрыл дверь, оставив музыку и свет включёнными.
Глава 6.
Колким стеклом песок летел в лицо. Я пытался укрыться, закрыть глаза, натянуть ко рту одежду, но это не спасало – ветер поднимал пустынные барханы в воздух, кидался ими и снова разбрасывал по земле. Не узнаю это место. Сзади меня оказался мужчина – это мой одноклассник, мы делали вид, что дружим в начальных классах, но он мне никогда не нравился – задирал меня, нахально себя вёл и был здоровых таких размеров. "Ну что, доигрался?" – не знаю, о чём он меня спросил, но мне было неприятно. Он пошёл дальше, оставив меня одного, а я понял, что пустыня вокруг меня – моих рук дело.
Я проснулся, снова уничтоженный бессонницей. Вокруг было что-то вроде дня – солнце светило через шторы, но за окном было тихо и казалось, что утро. А может, время уже шло к вечеру, световой день стал длиннее за последние недели. В любом случае, свою активность я должен был начать с чашки травяного бодрящего чая, а потом отправиться в лабораторию – ещё со вчерашнего дня у меня осталась мысль пересажать все цветы заново, чтобы они дали новые ростки. Возможно, новые вырастут здоровыми.
Первая часть плана была выполнена успешно и с ложкой сахара, вторая часть ждала меня за столом в виде множества горшков.
Часть растений я смог посадить из семян, что оставались у меня, с частью пришлось повозиться – высаживать их из тех же больных видов нельзя, так что я находил незаражённые элементы (кусочки коры, срез листьев, части волокна), если такие были, и проводил с ними нехитрые манипуляции. Со временем их тоже можно будет высадить. И вот я сижу перед кучей пустых горшков, грязными руками перебираю умирающие стебли и цветы,
