Джон Кинг - Человеческий панк

— Его слегонца порезали, — говорит Мо, он остановился рядом по дороге к выходу. — Порезали, потом зашили.

— С точностью до наоборот, — говорит его дружбан. — Зашили, потом порезали.

— Порезали, зашили, потом опять порезали.

Они ржут, я сижу, изо всех сил изображаю удивлённую рожу. Мо наклоняется вперёд, а Дэйв разглядел парочку девочек-подростков, проходящих мимо окна, длинные паучьи ножки стучат по дорожке, слой кожи цвета белил обтягивает кости. Им не больше пятнадцати, Дэйв пожимает плечами, повернувшись к нам.

— Его зашили, когда он покупал наркоту у паки в Рединге, — говорит Мо. — Потом его порезали. Он поехал назад, и пошёл в Уэксемский парк, где его зашила местная медсестра из Бангладеш.

Я смотрю на Дэйва. У него новый «Стоун Айленд», другой цвет и стиль. Не знаю, откуда он его взял. Спрашиваю Дэйва, кто это был, и чем он махал, ножом или бритвой.

— Забей. Вообще-то выкидуха. Чувак пересмотрел кино.

— Блядские паки, продают наркотики и работают в больнице. Они везде.

Если бы я покупал пиво на всех, я бы от души харкнул Мо в кружку. Медсестры — это важно, это часть системы соцобеспечения, придурки типа Мо их всех поувольняли бы, если бы могли, чтобы из зарплаты не вычитали лишние пять пенсов. Ну и мудак он.

— А, всё фигня, — говорит Дэйв. — Я плохо соображал и много говорил. Слишком много спида с алкоголем, слишком много коки. Сам дурак. Там всего два шва. Выглядит хуже, чем есть на самом деле.

— Ты вроде говорил, одиннадцать, — говорит Мо. — Одиннадцать швов из-за ебанутого вонючего паки.

Мо и его дружбан ржут и уходят. Дэйв смотрит им вслед.

— Дрочилы.

Мы тихо сидим, потягиваем пиво, смотрим на улицу. Я спрашиваю его, помнит ли он паб под названием «Грейпс», пока они не зажрались и не установили там большой экран.

— Ага, — смеётся он, откидываясь на стуле. — Нам наваляли по ушам рядом с ним. Мы валялись в канаве, как бухие бомжики. Крис пришёл и всех оттуда вытащил. Из-за чего мы тогда дрались?

Хуй его знает. Я вырубил Дэйва, когда мы поднялись на ноги. Он забыл. Потом я уехал, в Гонконг. Наверно, там не было каких-то серьёзных причин, просто ощущение, что надо сравнять очки. Хорошо, что он не помнит, как я его вырубил.

— Ты меня тогда вырубил, — говорит он. — У тебя всегда был хороший хук правой. Кстати, Мо правду говорил про швы. Одиннадцать, пидорас он. Останется шрам. Рука болит, пиздец.

Я рассчитался с ним, когда вернулся, выручив его там, на уличном бетоне, и отсидев шесть месяцев. Говорю Дэйву, что если хочет, можно съездить в Рединг, разобраться с парнем. А то оборзел ножом махать. Дэйв, с одной стороны, не трус, но с другой и не псих.

— Да фиг с ним. Я сам слишком сильно пошёл на него гнать. Ты правильно тогда сказал, когда мы нажрались и хотели пойти месить того придурка, который бросил вас со Смайлзом в канал, сразу как вы пришли. Месть для идиотов, особенно если всё вышло случайно. Знаешь, парень, который меня порезал, ничего такого не хотел. Буквально только что сошёл с поезда из России и ввязался в разборки. Когда мы с тобой последний раз пили? Черти сколько с тобой не трепались.

Ну да, месяцев шесть точно прошло. Типа того. Шесть месяцев — универсальное наказание.

Люк подходит и Дэйв двигается, он его заметил, только когда тот поставил передо мной кружку и сел. Дэйву нелегко, смесь выпивки и наркотиков, иной рецепт — не хуже билета на аттракцион, голова плавает отдельно от тела, только это не хиповской трип, это обычный вечер в пабе. Ему надо самому разобраться со своими проблемами, но я пытаюсь поговорить с ним, хотя он и не хочет слушать. Он плавает туда-сюда, видит истину и мелет чушь.

— Нет, блин, больше я безоружный из дому ни ногой. Зря я тогда его не взял. Это ты тогда так на меня смотрел после драки у фастфудного магазина, что я решил оставить нож дома. Я думал, у меня паранойя, как ты говорил, но я всегда был прав. По жизни найдётся мудак, который решит на тебя напасть. Больше я эту ошибку не повторю.

И Дэйв выпадает в неадекват, но тайком поглядывает на Люка, который уткнулся в свою кружку. Что-то щёлкает в его мозгу, но он уже слишком далеко отъехал. Трясёт головой.

— Мне пора домой, — говорит он. — Похоже, я перебрал. Он смотрит на Люка.

— Чувак, я тебя знаю?

— Вряд ли, — отвечает Люк.

— Как-то знакомо ты выглядишь.

Дэйв наклоняется ко мне и шепчет в ухо, чётко и громко, он уже не контролирует громкость, Люк наверняка слышит.

— Это кто?

Я ловлю взгляд Люка и понимаю, что ему не хочется связываться, говорю Дэйву, что это друг Чарли Пэриша.

— Пэриш? Какой, на хуй, Чарли Пэриш?

Он знает, кто такой Пэриш, он не раз бухал с ним, может, не знает его имени, я ему объясняю, и он кивает, изо всех сил трясёт руку Люка. Потом замолкает и встаёт, чтобы уйти, его кружка ещё наполовину полная.

— Я домой.

Он доходит до двери, останавливается и смотрит назад, хмурится и выходит в ночь. Дэйв озадачен, теперь лицо Люка будет крутиться у него в голове. Интересно, что он вспомнит завтра утром.

— Мужик не в форме, — смеётся Люк.

Я говорю ему, что это был Дэйв Берроуз, гопник, соульщик и футбольный фанат, он любит одежду, а остальным на неё плевать, но он тусовался с нами, вместе ходили на «подработку», мы так это называли. И если честно, Дэйв смотрит на мир под тем же углом, что и мы, разбирается в музыке и воспринимает её так же, просто когда в нас бурлила энергия, ему интереснее было потрахаться. Он наш человек. Хороший парень.

— Ну что, ещё по одной?

Люк бежит к бару с пятёркой, которую я ему дал, моя очередь угощать. Или ему очень хочется пить, или он алкаш. Я смотрю на барменшу, она плоская, как доска, шут его знает, о чём говорил Дэйв. Забавно, мы спорим с тех пор, как познакомились, не раз давали друг другу по ушам, но я за него переживаю. Смешно признавать, и может, Сара открыла мне глаза. Она правильно сказала. Может, люди, с которыми постоянно воюешь, и есть самые близкие, иначе не стал бы связываться. Я часто думаю о Саре, вообще-то мне не стоило бы с ней связываться — у неё ребёнок, проблемы.

— Барменша плоская, как блин, — говорит Люк. — Зато задница что надо.

Мы сидим и пьём до закрытия, Люк отстаёт с третьей пинты, мощно рвёт со старта, но силёнок хватает ненадолго. Через пять минут мы дома, визит Люка надо как следует отполировать. Я прыгаю на телефон, с той стороны голос, как обычно, спокоен, полон понимания и желания помочь, то же лицо, которое я ни разу не видел, изборождённое морщинами, мутные коричневые глаза. Когда он в хорошем настроении, есть свободное время, он любит пошутить, добродушно прикалывается над клиентами, но сейчас поздно и он собирается домой. Не могу его винить. Он вежливый, но жёсткий, слушает и записывает заказ, добавляет банку лай-мового уксуса, спрашивает адрес, говорит, посыльный будет у меня через полчаса. Я кладу трубку и представляю, как он стоит в кухне Чапатти, следит за ребятами, работающими в духоте, шеф-повара восседают, как они всегда делают, угощает посудомойщиков пинтой лагера из паба через дорогу. Я прямо вижу, как парень согнулся над раковиной, отскребает балти от котла, пытается счистить въевшуюся сажу.

— Расскажи мне про канал, — говорит Люк. — Мама говорит, вас с отцом сбросили в канал, и он оказался в коме. Она переехала к тёте, пока он лежал в больнице, и уже никогда его не видела.

Мы оба пьяны, и раз уж он уезжает завтра, я рассказываю ему, как нас избил Гари Уэллс и ещё трое. Говорю, что Смайлз упал в воду лицом вниз, что некоторые считают, он покончил жизнь самоубийством из-за этого. Что могли быть и другие причины. Он кивает. Смайлз много рассказывал Линде про себя, странно, он её толком и не знал, но может, ему проще было раскрывать душу перед девчонкой. Наверно, нам всем нужно выговориться время от времени.

— Мама говорила, отца часто бил дед. Поэтому я и не хотел никогда с ним знакомиться. Она думает, это сильно его напрягало, и то, что мама умерла. Жизнь плохо с ним обошлась, сначала нашёл тело матери, потом его били.

Это правда. Смайлзу мало повезло.

— И так было плохо, а тут однажды его брат рассказал ему, что мама перерезала вены, потому что старик трахался с женщиной, которую знал ещё до свадьбы, и в супружеской постели, время от времени, несколько лет. Представь себе. Старый мудак по-скотски с ней обошёлся, а когда она умерла, начал мучить сыновей. Ёбаный козёл. Мой дядя тоже должен был держать рот на замке. Отцу не надо было ничего знать. Некоторые вещи надо держать при себе.

Я ничего не знал, и на несколько минут полностью выбит из колеи. Слушаю, что говорит Люк, пока не звонят в дверь. Я открываю, забираю пакет, ставлю на ковёр в гостиной, приношу из кухни тарелки, ложки, ножи, вилки. Люк молчит, а я снимаю крышки, раскрываю картонки и раскладываю еду. Начинаю с фарла, огонь будто разъедает рот, из носа течёт, выжигает всё плохое. Люку достался «Мадрас». Я устал и ложусь спать, когда мы доедаем, голова кружится, пытается переварить то, что он рассказал, он остался сидеть на диване и смотреть шоу Джерри Спрингера, свингеры колошматят друг друга перед вопящей аудиторией, бедные чёрные и белые отбросы скандируют: «ДЖЕРРИ, ДЖЕРРИ, ДЖЕРРИ». Древняя как мир поебень. Я думаю о Сталине, наверно, я мог бы догадаться, что там произошло, что было что-то ещё, пытаюсь представить его чувство вины.