Хоупфул - Тарас Владимирович Шира
В эту же церковь он и поехал, хотя была одна и поближе – наверное, с той, самой первой, все же были связаны хоть какие-то детские воспоминания.
Пройдя через массивные ворота, Женя оказался внутри. Еще на входе он обогнал других людей, зашедших одновременно с ним – обернувшись, он увидел, что те крестятся у входа.
Сделав пару шагов назад, Женя тоже перекрестился. Ему стало неловко от того, что он не помнил, крестятся ли слева направо или наоборот, но подсмотреть он не успел – зашедшие с ним уже разбрелись по залу.
Женя ощущал себя не в своей тарелке – прохаживаясь между иконостасом, он чувствовал себя праздношатающимся туристом, пришедшим на экскурсию.
Женщины в косынках становились на колени перед иконами, некоторые, что-то шепча, беззвучно сотрясали плечами.
Женя прочитал пару историй святых, написанных под иконами в больших позолоченных рамках. Что еще делать – он не знал, поэтому просто блуждал и мысленно, как считалку, читал «Отче наш».
У выхода он обернулся.
– Я, конечно, не идеальный, – Женя мысленно обратился куда-то в конец зала. – И делал многое неправильно. И продолжаю делать, – он смущенно переминался с ноги на ногу, как будто говорил это не про себя, а вслух и перед огромной аудиторией. – Но в общем-то… зла никому не желал. И не желаю.
Когда двери церкви захлопнулись за спиной и Женя вышел на освещенную солнцем улицу, он вроде даже почувствовал какое-то облегчение и спокойствие, о котором ему еще тогда твердила бабушка. А может, все это было самовнушением.
Впрочем, с приходом домой и наступлением темноты это облегчение сменилось уже на привычную и ставшую ему знакомой апатию и безразличие.
Открывая уже неизвестно какую по счету бутылку пива, Женя падал на диван и включал телек.
ГЛАВА 31
poison [pɔɪzn] – сущ. яд, отрава
happiness [hæpɪnɪs] – сущ. счастье
unrequited [ʌnrɪkwaɪtɪd] – прил. безответный, безвозмездный
Надев спортивный костюм, мятым комом висевший на краю кровати, Женя залез в старые кроссовки и, перешагнув два мешка с мусором, уже неделю терпеливо ожидающих своей утилизации, вышел из дома.
Он и не помнил, когда ходил куда-то в таком виде – врожденное и довоспитанное журналами и пабликами «ВКонтакте» чувство стиля заставляло Женю надевать джинсы и пиджак почти в любом случае, если только он не шел выбрасывать пресловутый мусор.
«Депрессия одета в треники», – подумалось ему, когда он выходил со двора.
Простое человеческое счастье, оказывается, не такое уж и простое.
Счастье – слишком дорогой наркотик. А все потому, что у него нет однозначного рецепта. Ментальное эфемерное экстази. Наверное, на поиски его рецепта махнули рукой даже средневековые алхимики, решив искать формулу чего попроще – например, философского камня. Несмотря на легальность, счастье считается одним из самых редких и молниеносно вызывающих зависимость наркотиков (в среднем одной – двух инъекций вполне хватает, чтобы испытуемый плотно подсел и стал испытывать абстинентный синдром). Проще говоря – попробовал однажды и уже не соскочишь. Да и дилер уж очень непостоянный – может пропадать днями и неделями. А потом раз – и объявится, когда ты уже удалил его номер из телефона. Объявится вечером в пятницу, чтобы бесследно исчезнуть в субботу днем. С опухшей головой и ощущением стремительно уходящего праздника ты будешь бегать в бесплодных попытках его найти, но все будет бесполезно. Старые места закладок можешь не ворошить – там ничего не будет. Счастье уже где-то в другом месте, до которого тебе еще идти и идти.
А может, оно и к лучшему – беспричинное и бесконечное счастье напрочь атрофировало бы все нейроны и рецепторы, превратив все население Земли в солнечных юродивых с широко открытыми глазами и придурковатыми улыбками. Все вели бы себя как в антиутопии Олдоса Хаксли. Ларс фон Триер снял бы продолжение «Американского пирога», а Чак Паланик влюбился бы в пейзажные рассказы Паустовского.
Правда, есть люди, которые вдоволь обеспечены этим неосязаемым наркотиком под названием «счастье» – а может, просто испытали однажды сильнейший трип и теперь пишут книги о том, где его достать. Неизвестно, насколько эти книги оказываются полезными, но как правило, после выхода почти всегда становятся бестселлерами. А еще эти же люди проводят семинары – сотни глаз разной степени горящести устремляются на просветленного оратора. Его эйфорию впитывают, слова записывают, а за мимикой тщательно следят, чтобы повторить то же самое дома, у зеркала.
В магазине Женю уже узнавали и улыбались приветливо-укоризненной улыбкой. Такой обычно приветствуют постоянщика-алкоголика. Наверное, заходящий в алкогольный отдел среди бела дня помятый парень в спортивном костюме не мог напоминать никого другого. А особенно если учесть, что этот белый день – среда, и вообще, четвертый по счету день, когда этот самый парень приходит сюда за этим нехитрым алкогольным набором, то все кажется вполне логичным. Делая вид, что всего этого он не замечает, Женя сгреб с полки несколько бутылок пива и бутылку водки.
Одно время он хотел пойти работать барменом – напрочь забывая все то, о чем распинался лектор на полуторачасовой лекции по анатомии, он точно не забывал, сколько бейлиса и самбуки надо добавлять в «Хиросиму».
Друзья как-то подарили ему «Библию бармена», и наверное, это была одна из немногих книг, которые Женя прочел до конца. Приходили друзья, и он устраивал целые шоу с поджиганиями, ударами роксов об стол и выстраиваниями пятислойных коктейлей. Шкафчик над плитой при ближайшем рассмотрении представал набором юного химика, не расстающегося со своими реагентами. Гостям нравилось представление, да и когда ты пьешь, пусть и третий день подряд, коктейли собственного производства, язык не поворачивается упрекнуть себя в подростковом алкоголизме. Эстетика происходящего зельеварения неплохо успокаивала совесть. Та не протестовала – ну и правда, не водку же спрайтом запивает, а можно сказать, пробует что-то новое и расширяет кругозор.
Если увлечение не становится страстью, оно уходит. Ничто в этом мире не постоянно, даже если смешивать алкоголь в конечном итоге надоедает. Женя оставил в своем репертуаре коньяк с колой и текилу со швепсом. Они стали его напитками выходного дня, хотя раньше их смешивание казалось ему таким же неуместным, как на поминках принести гостям по «Лонг-айленду» вместо стопки водки.
Заведующей Женя сказал, что простыл – ему даже не хотелось придумывать более-менее убедительное оправдание. С позавчерашнего дня ему четыре раза позвонил Макс, один раз Настя и шесть раз Саша. Саше он отвечал, односложно соглашаясь, молча в трубку и выдавливая: «Да все хорошо, приболел просто» – в ответ на озабоченное «Что случилось?».
Сегодня он уже не отвечал никому.
Подходя к кассе, он хотел было бросить что-то в духе «да отпуск у меня», чтобы хоть как-то оправдаться, но передумал. В любом случае зрелище оставалось бы жалким. Да и кому какое дело.
Протянув несколько рублей сдачи стоящему у входа алкоголичного вида старику, Женя пошел домой. Старик пробормотал вслед что-то бессвязно-благодарное.
«Вот она, современная паперть, – подумал Женя. – Интересно, когда он понял, что просить милостыню, стоя на ступеньках ликероводочного магазина, куда прибыльнее, чем делать это у церкви?»
Металлические панели рекламного щита над Женей с шумом сменили изображение.
«Онкология. Выход есть». Двое улыбающихся врачей с плаката напомнили Жене пару с плаката фитнес-центра – те же улыбки, только вместо вызывающих шортиков и оголенного пресса они были одеты в белоснежные халаты.
Женя несколько секунд смотрел на них, пока панели, не сделав оборот, превратились в рекламу квартир в новом жилом комплексе, без выхлопных газов и с чистой окружающей средой.
Квартира встретила его душным запахом пота и мокрого ковра, на который он сегодня пролил остатки пива. Саша еще на прошлой неделе забрала свои вещи, после того как Женя сообщил, что хочет побыть один.
Квартира как-то вмиг посерела, и о прошлом женском присутствии свидетельствовали лишь несколько комнатных растений в миниатюрных горшочках да пара съехавших магнитов со Смешариками и Спанч Бобом на холодильнике.
Позавчера отключили горячую воду, и на плите стояла большая кастрюля с остывшей водой – уже второй вечер Женя хотел помыться, но все никак не мог собраться с силами.
Кастрюля была дедовской, самодельной – таких, как любит говорить
