Иван Аксенов - Готы
Несмотря на раннее дневное время, на Арбате уже можно было видеть некоторых из тех, кто обычно собирается там вечерами. С неудовольствием смотрел Благодатский и на неформалов, и на плохих художников, и на обычных праздногуляющих. Торопился в туалет. В Макдоналдсе быстро проходил в конец, в небольшую туалетную комнату: останавливался возле низко висевшего писсуара, доставал член и мочился: сильная темно-желтая струя била в синий комочек, который лежал внутри писсуара на решетке и освежал воздух: Благодатский наблюдал за тем, как его моча превращается в зеленоватую пену и исчезает в дыре писсуарной трубы. Когда застегивался — видел рядом с собой толстого пьяного мужика: стоял покачиваясь, не мог нормально вытащить и лил прямо себе на штаны. Благодатский тщательно вымывал руки, некоторое время рассматривал свое лицо в широком зеркале: поворачивался левой и правой стороной. Затем — покидал Макдоналдс.
При выходе — натыкался на двух небольших гопников, которые — трясли за что-то пацаненка-неформала, одетого под панка. «Гопота, суки», — думал Благодатский. — «Справлюсь, если что? Да они наверняка — зассут. Авось зассут…» Закидывал пакет с книгами за плечо, вторую руку сжимал кулаком и засовывал в карман. Подходил. Говорил:
— Э, хули делаем? А ну-ка, съебали по-быстрому!
— Тебе чё надо? — поворачивался один к Благодатскому, оглядывал его: оценивал. Видел — нервно напряженную руку в кармане, словно сжимающую что-то, видел пацана в пиджаке и со злым лицом. Не отводя взгляда от ожидающего Благодатского — говорил своему напарнику:
— Ладно, Колян, хуй с ним. Валим отсюда. Мы тебя, гандон, еще поймаем, — пугали пацаненка и уходили.
Благодатский решал — не идти к станции метро «Арбатская», решал — ехать со «Смоленской». Не глядя на пацаненка-неформала сворачивал за угол Макдоналдса, в двух шагах от него — закуривал. Сжатую кулаком руку снова совал в карман — чувствовал еще напряжение прошедшей встречи и близость гопников. Стоял возле станции метро: у свободно болтавшихся туда-сюда тяжелых дверей с надписью: «Вход», докуривал. Чувствовал вдруг, что дергает кто-то его за пиджак. Поворачивался: видел пацаненка. Маленький, грязный, с растерянным лицом стоял он перед Благодатским, раскрывал рот и, по-видимому, не знал — что сказать.
— Тебе чего, пацан? — спрашивал Благодатский.
— Я ничего… я — это…
— Уебывай на хуй отсюда, — дружелюбно улыбался ему Благодатский, хлопал по плечу, выбрасывал окурок и заходил в метро. Ехал домой — в общагу.
Приезжал, заходил в комнату. Бросал на кровать пакет с книгами. Приветствовал вернувшегося после учебы и писавшего что-то за столом товарища:
— Ну что, не умер?
— Не умер, — привычно отвечал Неумержицкий: друг Благодатского по комнате. Благодатский называл Неумержицкого — Неумержидским, и постоянно повторял: что он никакой не поляк, а — еврей. Неумержицкий оскорблялся и ругался из-за этого с Благодатским.
— Как там в институте?
— Нормально в институте. Лекции и семинары там, а бухла и ебли как не было — так и нет. Ты где ночью был? В ментовку забрали, надеюсь?
— Хуя. Ебался я ночью, подцепил готочку на кладбище и ебался!
— Что, прямо на кладбище ебался? Вчера ведь прохладно было даже вечером, а уж ночью — и подавно…
— Не, на хате. Мы к пацану в гости ездили, который в группе АТЗ играет. Слыхал про такую группу?
— Ну да. Химозная поебень.
— Ага. Он сам ничего, нормальный пацан. Только девка у него — стремная.
— А ты себе, можно подумать, модель нашел? — ржал Неумержицкий.
— Да нет, не модель, — отвечал Благодатский и понимал: вряд ли Неумержицкому пришлась бы по вкусу его ведьмочка. Злился:
— Тебе хорошо вот так говорить, у тебя девка нормальная и ебешься ты вдосталь. Не забывай, кстати, ты с ней встречаешься потому, что это я тебя с ней познакомился, а сам с ней — не стал.
— Не стал? Или — не смог? — продолжал ржать.
— Пошел на хуй, мудило, какая разница…
— Да ладно, ладно… Ты за книжками ездил, что ли?
— Ну да.
— Покажи — чего взял.
Показывал. Неумержицкий некоторое время молча листал книги, потом — спрашивал:
— Может, съездим сегодня на кладбище? Делать-то не хуй… Еще кого-нибудь там снимешь. Или той — вдуешь снова. Поехали, скучно. Я уже несколько недель — ни одного живого гота не видел. А еще — у своей фотоаппарат взял. Пофоткаемся.
— Давай, съездим… Эх, Неумержидский, жрать охота: сделай чего-нибудь быстренько, а? У меня ни сил, ни желания со жрачкой возиться…
— Хуй с тобой, сделаю, — отвечал Неумержицкий: готовил еду и ел вместе с Благодатским.
Ранним, еще светлым вечером приезжали на кладбище: Благодатский — в черном пиджаке и с хвостом волос, и Неумержицкий: невысокий, с простым кругловатым лицом, со светлыми тонкими волосами, остриженными в каре, в коричневой рубашке. Трамвай по обыкновению останавливался возле краснокирпичной кладбищенской стены — не доезжая немного до ворот, стоял несколько и ехал дальше. Убирали в рюкзак Неумержицкого — книги, которые читали дорогой. Выходили на остановке.
— Пиздато сегодня — тепло! — говорил Неумержицкий и щурясь смотрел на не успевшее сильно остыть красноватое осеннее солнце, которое сползало за крыши многоэтажек и заливало небо над ними пониже темно-голубого — густо-розовым.
— Хороший вечер, — соглашался Благодатский: входил в кладбищенские ворота, закуривал, вспоминал — прошлый вечер. Хотел опять: знакомств, ситуаций, отношений. Хотел — встретить Евочку. «Я бы ее — прямо здесь!» — так думал он, пока шли с Неумержицким — к Вампирскому склепу.
Приходили рано, когда никого еще не было. Возле Вампирского склепа валялся всевозможный мусор: бутылки, окурки, пакеты; Благодатский видел вчерашнюю банку с крышкой из-под салата. Доставали приобретенные у станции метро «Семеновская» спиртные напитки, откупоривали их и принимались пить.
— Бля, помнишь — тут ведь лестницу рядом видели? — вспоминал вдруг Неумержицкий.
— Ну да, и чё? — не понимал, для чего понадобилась товарищу лестница погруженный в ожидание и мечтание Благодатский.
— Так можно ведь — на склеп влезть! Потусоваться там, побухать. Пофотографировать. Полезли, хули бля!
— Полезли — пока все равно никого нет … — соглашался Благодатский: приносили валявшуюся неподалеку: около старой липы — подгнившую деревянную лестницу. Приставляли к стене склепа, осторожно взбирались на крышу: сильно цеплялись за ржавое грязное железо, усыпанное сентябрьскими листьями. Пачкали руки в крошечных лужицах рыжей воды, не успевших почему-то до конца испариться после последнего давнего дождя.
— Круто, — говорили они: впервые оказались выше, чем грустные серые ангелы и кресты на могилах, впервые видели кладбище — сверху. Разглядывали узоры, в которые слагались огражденные могилы и разделяющие их дорожки. Видели: свежие, с большими венками, черными лентами и свежей глиной — могилы; деревья, не казавшиеся оттуда уже такими высокими; головы ангелов с прямыми проборами, невидимыми снизу.
Неумержицкий делал несколько глотков и начинал фотографировать: кладбище — крупный план — вид сверху. Приседал, подходил к разным углам квадратной крыши. Использовал половину треугольной, державшейся на колоннах крыши — в качестве подставки. Говорил:
— Прямо, бля, аэросъемка!
Благодатский стоял рядом и молча рассматривал ангелов, надгробия и бродивших по центральной аллее работников кладбища, снаряженных тележкой, метлами и граблями: сметали и сгребали желтые грязные листья, складывали в тележку, везли к кладбищенскому мусоросборнику.
— А не увидят они нас? За такие шутки можно ведь крепких пиздюлей огрести… — показывал работников — Неумержицкому.
— Не ссы, не увидят. Они ходят тут, как — зомби. Ни хуя не видят дальше своего носа и ни хуя не слышат. Ты можешь поссать встать в двух метрах от них — они и то, скорее всего, ничего не заметят. Не ори главное и поглядывай на них время от времени: если чего — всегда успеем съебать.
— Ок, — отвечал не слишком веривший оптимизму товарища Благодатский.
Неумержицкий настраивал выдержку, вертелся по сторонам и щелкал фотоаппаратом. Говорил:
— Будут фотки — просто охуительные!
— Ты вроде бы меня собирался фотографировать… — кобянился вдруг Благодатский, прикладываясь к горлышку бутылки.
— Ну да, и чё?
— А ниче. Собирался, так и фотографируй меня, хули ты все деревья с крестами щелкаешь!
— Бля, ну и сука же ты, Благодатский. У нас типа чё — времени мало, торопимся куда? — злился Неумержицкий. — Хули ты все выебываешься — я да я. Кому ты на хуй нужен? С тобой даже девки ебаться не хотят, только дуры всякие на кладбищах… Будь поскромнее немного, люди к тебе сами потянутся. Хули ты…
