Джонатан Фоер - Мясо. Eating Animals
Можем ли мы преодолеть нашу сентиментальность? Собак видимо-невидимо, они полезны, их легко готовить, они вкусны, непосредственное употребление в пищу их мяса гораздо более разумно, чем переработка его в белковые добавки, которые станут пищей для других живых существ, которые, в свою очередь, станут пищей для нас.
Тем, кто со мной согласен, предлагаю классический филиппинский рецепт. Сам я по нему не готовил, но иногда можно все понять и не пробуя, только по рецепту.
СВАДЕБНОЕ РАГУ ИЗ СОБАЧАТИНЫ
Убейте собаку среднего размера, опалите мех над горячими углями. Осторожно снимите шкуру, пока собака еще теплая, и отложите в сторону (может быть, она пригодится для приготовления другого блюда). Нарежьте мясо на кубики размером 2,5 см. Маринуйте мясо 2 часа в смеси из уксуса, соли, черного перца горошком и чеснока. Поставьте широкий казан на открытый огонь и обжарьте в нем мясо на растительном масле. Затем добавьте репчатый лук и нарезанный ананас и быстро обжарьте, часто помешивая. Влейте томатный соус и кипящую воду, добавьте зеленый сладкий перец, лавровый лист и соус «Табаско». Закройте крышкой и тушите на угасающих углях, пока мясо не станет мягким. Подмешайте пюре из собачьей печени и жарьте еще минут 5–7.
Простой совет любителю подсматривать: если не удается что-то увидеть впрямую, слегка отведите взгляд в сторону. Наиболее чувствительные к свету части нашего глаза (те, которые приспособлены для различения неясных, туманных предметов) находятся по краям той области, которую мы обычно используем для фокусировки.
Наше отношение к поеданию животных имеет ту же особенность — невидимую часть проблемы можно поймать лишь периферийным зрением. Размышляя о собаках и их взаимоотношении с животными, которых едим, мы пытаемся взглянуть на проблему с неожиданной стороны, не впрямую и, таким образом, сделать нечто невидимое видимым.
2. Друзья и враги
Собаки и рыбы плохо сочетаются. Собаки легко объединяются с кошками, детьми и пожарными. Мы делим с ними пищу и постель, берем с собой в самолет и водим к врачу, радуемся их веселью и оплакиваем их смерть. Рыб можно объединить с аквариумами, с соусом тартар, захватить палочками для еды, они находятся на дальнем конце человеческого внимания и эмоций. Они отделены от нас водной поверхностью и молчанием.
Очевидно, что разница между собаками и рыбами достаточно глубока. Словом «рыба» обозначается невообразимое множество, целый океан названий, более 31 000 различных пород. Собаки вовсе не определяются только породами, они становятся понятны и близки, когда независимо от породы имеют собственное, личное имя, например, Джордж. Я числю себя среди 95 процентов самцов-владельцев собак, которые беседуют со своими псами, а может быть, и среди 87 процентов тех, кто верит, что собаки им отвечают. Но довольно трудно вообразить, на что похож сокровенный опыт понимания рыбы, еще меньше мы этим интересуемся. Рыба чувствует изменение в давлении толщи воды, может откликаться на бесконечное множество химических веществ, которые выделяют тела других морских животных, и улавливает звуки, раздавшиеся в двенадцати милях от нее. Собаки здесь, рядом с нами, топают грязными лапами по нашим гостиным, храпят под нашими письменными столами. Рыбы всегда в иной стихии, безмолвные и без эмоций, безногие и с холодными глазами. Даже по Библии они были сотворены не в один день с остальными животными и с нами, и считаются самым первым и необыкновенно длинным этапом на эволюционном пути к человеку.
Испокон веку тунца — я буду использовать эту рыбу как символ всего рыбного мира, поскольку эту рыбу в Соединенных Штатах едят чаще всего, — итак, тунца ловили на удочку, то есть крючок и леску, которые полностью контролировал конкретный рыбак-одиночка. Пойманная рыба могла прямо на крючке истечь кровью и околеть или потонуть (рыба тонет, если не может двигаться), а затем ее тащили в лодку. Более крупных рыб (не только тунца, но рыбу-меч и марлина) часто только ранят крюком, и они, израненные, могут сопротивляться натянутой леске несколько часов и даже дней. При такой силе крупных рыб для того, чтобы вытащить одну-единственную, требуется двое, а то и трое мужчин. Когда-то использовали (и до сих пор пользуют) специальные инструменты типа киркомотыги под названием острога, чтобы подтянуть большую рыбу поближе к лодке, если она оказывается в пределах досягаемости. Если вонзить острогу в бок, в плавник или даже в глаз рыбы, получится кровавая, но эффективная рукоять, которая поможет вытянуть ее на палубу. Некоторые утверждают, что крюк остроги надо целить в наиболее уязвимое место, то есть под спинной хребет. Другие, к примеру, авторы учебника по рыболовству Организации Объединенных Наций, наоборот, не согласны с этим, они советуют, «если возможно, багрить ее за голову».
В прежние времена рыбаки сначала отыскивали косяк тунца, а затем уж без устали тащили рыбу за рыбой удочкой, леской и острогой. Тунец, попадающий на наши тарелки сегодня, почти всегда вылавливается не простыми «удочкой с леской», но одним из двух современных методов: кошельковым неводом или перемётом. Поскольку я хотел разобраться в самых распространенных методах доставки на наши прилавки самых популярных морских обитателей, мое внимание привлекли именно эти основные способы лова тунца, но опишу я их позднее. Мне нужно еще многое обдумать, прежде чем окунуться в эту глубину.
Интернет переполнен видеороликами рыбной ловли. Под дерьмовый второсортный рок мужчины пыжатся так, будто только что спасли чью-то жизнь, хотя на самом деле с трудом втащили на лодку уставшего марлина или голубого тунца. А еще встречается видео некоего подвида дамочек в бикини, багрящих рыбу, и очень маленьких детей, багрящих рыбу, и людей, в первый раз взявших в руку острогу. За пределами этого странного, почти ритуального действа я, глядя на подобные видео, всегда возвращаюсь мыслью к рыбе, к тому моменту, когда острога оказывается между рукой рыбака и глазами несчастного существа…
Ни один читатель этой книги не станет, надеюсь, терпеть того, кто посмеет размахивать убийственным орудием вроде киркомотыги перед мордой собаки. Это так очевидно, что совершенно не требует каких-либо пояснений. И неужели отвращение к подобному действию нравственно неуместно, если применить его к рыбе, или мы настолько глупы, что считаем это непозволительным только по отношению к собакам? Скажите, долгие предсмертные страдания считаются недопустимой жестокостью по отношению к любому животному, испытывающему их, или это относится только к некоторым животным?
Может ли близость с животными, считающимися членами нашей семьи, остановить нас при выборе тех, кого мы собираемся употребить в пищу? Как далеки от нас в системе жизни рыбы (коровы, свиньи или куры)? Чем определяется дистанция — пропастью или просто одиноко стоящим деревом? Неужели все дело в близости или отдаленности от нас? Если мы когда-нибудь познакомимся с формой жизни более мощной и разумной, чем наша, и пришельцы станут рассматривать нас так же, как мы рыб, каковы будут наши аргументы против того, что нас можно есть?
Как ни странно, жизнь миллиардов животных и состояние крупнейшей экосистемы на нашей планете зависит от того или иного ответа на эти, на первый взгляд, абстрактные вопросы. Подобные глобальные заботы могут показаться очень далекими от реальной жизни. Мы больше волнуемся о том, что находится ближе к нам, и на удивление легко и быстро забываем обо всем остальном. На нас сильно влияет то, что делают другие, в особенности, когда дело касается еды. Пищевая этика так сложна потому, что отношение к пище связано одновременно с вкусовыми сосочками и вкусом, с индивидуальными биографиями и социальными историями. Современный Запад, в отличие от всех более ранних культур, пытается учитывать пристрастия отдельных индивидуумов, которые выбирают пищу на свой вкус, однако ирония в том, что крайне неразборчивое всеядное существо: «Я покладист; я съем все, что угодно», — может оказаться более социально адаптированным, чем человек, предпочитающий питаться, согласуясь с общественной пользой. Пищевые предпочтения определяются многими факторами, но в перечне этих факторов благоразумие (и даже сознательность) обычно стоят далеко от начала.
По отношению к поеданию животных существуют совершенно полярные мнения: или никогда не ешьте их, или же никогда не предавайтесь сомнениям, поглощая их; становитесь защитником животных или презирайте защитников животных. Эти противоположные позиции или близко связанное с ними нежелание занимать никакую позицию сходятся в одном — вопрос об употреблении в пищу животных не обойти. А вопрос этот — едим ли мы животных и как мы это делаем — намного глубже и важнее, чем кажется. История мяса, начиная от Книги Бытия и кончая последним счетом с фермы — это история о том, какие мы сейчас и какими хотим стать в будущем. Это главные философские вопросы, это промышленность, приносящая каждый год доход более 140 миллиардов долларов, это то, что занимает треть суши планеты, формирует экосистемы океанов и способно определять будущее земного климата. А мы все еще продолжаем рассуждать о границах спора — о логических крайностях, а не о том, что происходит на деле. Моя бабушка сказала, что не станет есть свинину даже ради спасения собственной жизни, и хотя она сделала это в чрезвычайной ситуации, многие люди, мне кажется, и в обычной жизни, делая свой ежедневный выбор, не задумываясь, выберут: «всё-или-ничего». Столь категоричный способ мышления мы вряд ли станем применять к другим этическим сферам. (Вообразите человека, лгущего всегда или, наоборот, не делающего этого никогда.) Я не могу сосчитать, сколько раз, когда я говорил кому-нибудь, что я — вегетарианец, этот человек не упускал случая указать на нелепость моего образа жизни или не пытался найти изъян в аргументах, которых я никогда и не приводил. (Я не раз ощущал, что мое вегетарианство имеет большее значение для подобных людей, чем для меня самого.)
