Рэй Брэдбери - Постоялец со второго этажа

Рей Брэдбери

Постоялец со второго этажа

Он был постояльцем. Каждый день я встречал его за ланчем. Одевался он очень аккуратно, в полосатый костюм из индийского льна, на голове носил соломенную шляпу, хрусткую, как кукурузные хлопья. После ланча он отправлялся в нижнюю часть города к парикмахеру. Тут комбинация: мистер Винески и окна с цветными стеклами в холле у моей бабушки — я любил смотреть через них и видеть на улице разноцветных людей. Они появлялись во многих других моих рассказах: люди пурпурные, люди серые, «китайцы», «индейцы» (за красным стеклом). Так вот, тут у меня скомбинированы постоялец, раздумья, кто он такой, окна с цветными стеклами и наблюдение за тем, как бабушка разделывала цыплят. Соедините все эти метафоры и получите рассказ.

Он помнил, как тщательно и умело, ласкающими движениями, бабушка проникала в холодное взрезанное нутро цыпленка и извлекала оттуда удивительные вещи: влажные, глянцевитые, с мясным запахом кольца кишок, мускулистый комочек сердца, желудок, а в нем зернышки. Как искусно и изящно надрезала цыплячью грудь и пухлой ладошкой обирала с нее медали. Одни из них шли в кастрюлю с водой, другие в бумажку — наверное, бросить потом собаке. За этим следовал ритуал набивки чучела вымоченной и приправленной пряностями булкой, а завершала дело, проворными тугими стежками, блестящая хирургическая игла.

При всех чудесах хирургии, однако, ни одна птица после операции не возродилась к жизни. Цыплят немедленно препровождали в преисподнюю, пытать острым вертелом, раскаленным жиром и кипящей водой, до той поры, пока за праздничным столом не собирались прочие хирурги с грозными скальпелями в руках.

За одиннадцать лет, прожитых Дугласом, он редко сталкивался с впечатлениями более захватывающими.

Чего стоила одна только коллекция ножей.

Будучи не при деле, они покоились в скрипучих ящиках большого кухонного стола. Это был волшебный стол, откуда бабушка — седовласая старая колдунья, однако не злая, с милым, добродушным лицом — извлекала атрибуты для своих магических операций. Для рассекания и исследования цыплят и прочей дичи они представлялись важнейшим инструментом.

Шевеля губами, Дуглас насчитал в общей сложности двадцать ножей различных форм и размеров. И каждый был отполирован так тщательно, что в нем виднелось четкое, хотя и искаженное, отражение рыжих волос и веснушек Дугласа.

Пока бабушка занималась расчленением животных, внуку полагалось вести себя тихо. Стоять по ту сторону стола, вытягивать шею и наблюдать было можно, но не болтать языком: это разрушило бы чары. Когда бабушка трясла над птицей серебряными судками, воображалось, будто оттуда сыплются не соль и пряности, а дробленая мумия и индейские кости, а беззубый рот ее выпевает заклинания.

Пружина любопытства сжималась и сжималась, и наконец Дуглас набрался храбрости ее отпустить.

— Бабушка, а я внутри такой же? — Он указал на цыпленка.

— Как что, детка?

— Как он, внутри?

— Да, примерно такой же, только немного красивей и аккуратней.

— И сам живот у меня больше, — добавил Дуглас, гордый своим животом.

— Да, — подтвердила бабушка. — Больше.

— А у дедушки живот еще больше, чем у меня, бабуля. Он на него локтями может опираться.

Бабушка засмеялась и покачала головой.

Дуглас сказал:

— А Люси Уильямс, с нашей улицы, у нее…

— Помолчи, дитя! — прикрикнула бабушка.

— Но у нее…

— Забудь о Люси! Это другое дело. Помалкивай, и все тут.

— Но почему у нее другое дело?

— Еж иголкою вот-вот болтливый рот тебе зашьет, — отрезала бабушка.

Дуглас тут же отошел, но вскоре вернулся в задумчивости:

— Бабушка, а откуда ты знаешь, что у меня внутри?

— Знаю, и все. Ну, ступай себе.

Дуглас, хмурясь, потопал в гостиную; в голове вертелась мысль о том, многого ли стоят знания, полученные от взрослых, если они ничем не подкрепляются. Взрослые правы, и все.

Звякнул колокольчик.

Сбежав в холл, Дуглас разглядел через стекло парадной двери соломенную шляпу. Злясь оттого, что колокольчик не умолкает, он распахнул дверь.

— Доброе утро, мальчик, а хозяйка дома?

С длинного гладкого лица красно-коричневого цвета на Дугласа смотрели холодные серые глаза. Посетитель был высок и худ, в руках держал чемодан и портфель, под мышкой — зонтик; тощие ладони прятались в теплых перчатках, голову венчала чудовищно новая соломенная шляпа.

Дуглас помотал головой:

— Она занята.

— Я пришел по объявлению. Хочу снять у нее верхние комнаты.

— У нас уже живут десять пансионеров, свободных мест нет, уходите.

— Дуглас! — Бабушка, неспешно пересекшая прихожую, внезапно выросла у Дугласа за спиною и поздоровалась с незнакомцем. — Проходите, пожалуйста. Прямо по лестнице. На мальчика не обращайте внимания.

— Ничего.

Посетитель, не улыбаясь, прямой как палка, ступил за порог. Дуглас следил, как они с бабушкой скрылись наверху, слышал бабушкин голос, объяснявший условия аренды. Стукнул чемодан, бабушка вскоре сошла в прихожую, чтобы взять из шкафа постельное белье, нагрузила его на Дугласа и велела мигом отнести в только что сданную комнату.

У порога Дуглас помедлил. Посетитель пробыл в комнате всего ничего, но она уже изменилась. На кровати лежала соломенная шляпа, зонтик, прислоненный к стене, походил на мертвую и окоченевшую летучую мышь со сложенными крыльями. Дуглас прищурился, рассматривая зонтик. Незнакомец стоял посреди комнаты, опустив на пол чемодан.

— Вот. — Дуглас разложил белье на постели. — Мы садимся за стол ровно в двенадцать, если опоздаете, суп остынет. Его готовит бабушка, и он остынет.

В кармане курточки Дугласа звякнули отсчитанные новым жильцом десять центов.

— Мы подружимся, — заверил жилец.

Это было забавно: у человека в кармане одни центы. Целая куча центов. Ни серебра, ни десяти-центовиков, ни четвертаков. Одни новенькие медные центы.

Дуглас поблагодарил.

— Когда поменяю на десятицентовик, кину в копилку.

— Копите деньги, молодой человек?

— Собрал шесть долларов и пятьдесят центов. Теперь будет шестьдесят. Это на август, поеду в лагерь.

— А сейчас мне нужно помыться, — сказал длинный и странный новый жилец.

Помнится, Дуглас как-то проснулся около полуночи. За окном бушевала буря, дом содрогался от холодного ветра, в окна стучал дождь. Небо разорвала бесшумная, жуткая вспышка молнии. Дуглас сохранил в памяти этот страх. Страх, который испытываешь, когда во внезапном свете видишь собственную комнату незнакомой и пугающей.