Кристофер Мур - Венецианский аспид
– А как бы мы помогли? Средства наследства вам недоступны, госпожа. И даже от ухажеров они перестали поступать, когда пошли слухи, что из игроков не выиграет никто.
– Мы им поможем тем, что сами поведем дело, Нерисса. Как доктор права и секретарь суда.
– Но, госпожа моя, только мужчины могут быть законниками.
– Да, но мы будем в платьях таких, что предположат, будто мы имеем то, чего нам не хватает, – в пустых гульфиках. Когда в одежды молодых людей мы нарядимся, то из нас обеих, ручаюсь, бо́льшим франтом буду я, и шпагу буду я ловчей носить, не семеня, а по-мужски шагая, ломающимся голосом подростка о драках говорить, как хвастунишка, и мило врать, как много важных дам томились по моей любви, зачахли и умерли, отвергнутые мной[259]. – Она хихикнула.
– Несомненно, милая Порция, и наглость вашей натуры, а также ничем не подкрепленная самоуверенность еще пуще убедят их, что вы – лучший из нас мужчина.
Тут в дверях возник лакей и откашлялся.
– Госпожа, там посетитель к вам. Просит встретиться с ним у входа для челяди.
– Господин благородный? – уточнила Порция. – Ну так введите тогда его в вестибюль, и я к нему шикарно спущусь.
– Нет, госпожа, не господин, а явился он к госпоже Нериссе. Он клоун.
– Клоун?
– Да, госпожа. В клоунском костюме. Имя не говорит.
– Сейчас буду, – сказала Нерисса.
Не было ее где-то с полчаса. За это время Порция обнаружила, что ей как-то особенно трудно подобрать себе туфли к ужину.
А когда Нерисса вернулась, по лицу ее струились слезы.
– Порция, о госпожа моя, мне так жаль. Ваша сестра.
– Что? Что с ней, Нерисса?
– Дездемона умерла.
* * *Когда гондола с Бельмонта уже скользила к пристани у дома Шайлока, я заметил одного из громадных евреищ Тубала, не знаю, какого именно, – он заслонял собой дверной проем. Само по себе зрелище отнюдь не тревожное, вот только с его лапищи свисала на шнурке дубинка, а подплывали мы под таким углом, что я увидел и второго громилу – он стоял у боковой двери Шайлока в такой позе, словно готов ее вышибить.
– Ни слова, – сказал я гондольеру. – Узел мой кинешь на пристань. – Я метнул монету ему под ноги и пробежал по всей лодке, прыгнул и приземлился на брусчатку, перекатился и вскочил, один кинжал уже у меня в руке. Джессика только успела приотворить дверь.
Кинжал я послал под колено громиле, а когда его скрючило от боли, я ногами вперед пролетел над его спиной прямо в дом, мимо Джессики, испуганно отшатнувшейся. Попал бедром на стол, проскользил по нему, выхватывая второй кинжал, и уже твердо встал на ноги.
– Харчок! Боковая дверь! – скомандовал я, как раз в тот миг, когда та взорвалась снаружи и разлетелась на своих петлях. Кинжал я метнул в мякоть ноги второму громиле, и он ввалился в дом, выставив перед собой длинный мясницкий нож. Харчок, сидевший у очага, теперь стоял над громадным евреищем с таким удивлением, точно обнаружил живую змею у себя в миске овсянки на завтрак.
Я развернулся к тому, который пытался войти через парадную дверь. Меня этому научил друг мой Кент: как правило, людей таких размеров гораздо важнее сперва остановить, а не пытаться их убивать с первого удара.
Третий свой кинжал я держал за лезвие, изготовя его к броску.
– Этот будет тебе в глаз, мальчонка, – сказал я. – Валяй, дернись – и я тебя отправлю в ваш кошерный рай с поразительным проворством.
Он перестал ерзать, дабы встать на ноги, и замер на месте; что кстати, ибо я не был уверен, что попаду в цель, так давно я не разминался. Промахнись я, он бы забил всех нас до смерти. Я услышал, как Джессика тихонько ахнула, глядя мне за плечо, – там другой громадный евреище уже подымался на ноги.
– Харчок, стукни его, – крикнул я.
Взгляд от моего евреища я оторвал ровно настолько, чтоб заметить, как Харчок разбил тяжелую трехногую табуретку о голову братца с ножиком. По комнате разлетелись щепа, растопка и мелкие брызги крови. Поверженный брат обмяк на полу, вполне без сознания, а то и вполне мертвый.
За оставшийся кинжал я держался крепко.
– Харчок, подай-ка мне кинжал из ноги того парня. И у этого из-под колена вытащи.
– Кукан! – произнес Харчок, заметив, что я вновь воссоединился со своим жезлом. Куклу на палке я сунул себе под камзол, пока мы плыли. – Мой маленький дружочек.
– Тащи кинжалы, слюнявый ты дредноут, – сказал ему Кукан, несколько запыхавшийся от всех этих кувырков и прочего.
Харчок обошел стол с окровавленным ножом в одной руке и посмотрел на евреище, громоздившееся в дверях.
– Я ножик вытащу – будет больно, – сказал ему мой огромный олух без всякой угрозы. – Изи-ни.
Громадного евреища, похоже, вид существа в форме человека, превышавшего его габаритами, тревожил почти так же, как кинжал у себя под коленкой.
– И он, и я – мы оба тебя убьем, если твоя рука с дубинкой дернется, Хам, поэтому будь храбр, дабы не оказаться убитым дважды.
– Я Яфет, – промолвил здоровенный иудей.
– Мне наспускать йеровоам еврейской спермы, желтошляпый фигляр. Дернешься – помрешь.
Яфет ахнул, когда Харчок выдернул кинжал у него из-под колена. А стоило ему отойти, как на Яфета сбоку налетела Джессика с полупустой винной бутылкой, и та завершила свою дугу в воздухе, отскочив от лба громадного евреища. Не разбилась, но громила попятился на несколько шагов на улицу.
– Отличная попытка, солнышко, – сказал я. – Не могу ничего сказать о толщине его шляпы или плотности его тыквы, но у нормального парняги мозги бы точно разлетелись.
Она улыбнулась и сделала книксен, хотя от последних нескольких минут приключения ее еще потряхивало.
– Забирай своего брата и вали домой, – сказал я Яфету. – Расскажешь Тубалу, что́ тут случилось. И передай, что между ним и увечьями больше нет никаких слоев. Если через два часа он еще на Ла Джудекке, и он, и вся его семья к утру будут плавать мертвыми по каналу. Вы оба в том числе.
Жалко хромая, Яфет обошел дом и выволок брата за ноги из боковой двери. Хам при этом постанывал – очевидно, Харчок его все-таки не прикончил.
– Спысиб, – сказал Харчок, когда Яфет понес брата прочь.
– Харчок, на пристани лежит узел с одеждой, будь добр – притащи, пока его себе не забрал прилив.
– Это потрясно было, Карман.
– Ступай, парнишка. Нам этот узел очень нужен.
Шайлок стоял посреди комнаты, не шевелясь. Ровно где и был, когда я вплыл в дом.
– Так что, – спросил я, – Марко Поло отыскал путь домой?
– Да, – ответил старик. – Дукаты он мне вернул с процентом.
– Вот и славно. А шкатулки мне оставил?
– Да, – ответила Джессика. – Как ты просил.
– Тубал был мне другом много лет. И теперь прислал этих мальчиков меня убить? Он бы не стал так поступать из злобы. Должно быть, ему заплатили.
– Без булды, Шайлок, – сказал я. – Чистый расчет.
– А ты проворней, чем я думал, – промолвил Шайлок, печально сам себе кивая.
– Его колдун подлечил «кошачьим сиропом», точно, потому и быстрота у него волшебная, – рек Кукан.
– Правда? – спросила Джессика, распахнув глаза.
– Не-а, я вам головы морочу. Я ж просто деревянный лоботряс, – сказала кукла, пристукнув еврейку по попе и звякнув при этом бубенцами.
Явление двадцать третье
Процесс
ХОР:
Когда война порождает торговлю, а торговля есть закон, прибыль правит благоразумьем, а правосудие хромает. И вот узрите – Венецианский суд, внушительное строение на Большом канале, и среди юристов, сенаторов, граждан и взыскующих правосудия стоят чужеземные купцы и сановники – они здесь наблюдают нормы права в действии, сам хребет республики, гарантии для их честной торговли с городом-государством вод. И тут же, среди разряженных дураков и переодетых в мужское дев Шайлок жаждет своей сладкой мести – клинком, выкованным из иронии.
– Это кто такие будут? – спросил Харчок. Мы стояли с Джессикой в пиратском костюме у задней стены залы суда.
– Один помпезный псих, который никак не может не ломиться сквозь четвертую стену, наподобие огромного тупоумного тарана, – ответил я. – Не обращай внимания.
Судебный пристав всех призвал к порядку. Над ним, на помосте, восседал Малый совет, в центре – сам дож в роскошной мантии золото-с-серебром и в шляпе, больше всего похожей на белый перевернутый гульфик с золотой каймой.
– Здесь ли купец Антонио Доннола? – спросил дож.
– Я, ваша светлость, здесь[260], – произнес Антонио, выходя из-под большой арки у нас за спинами. С одного боку его сопровождал Бассанио, с другого – Яго. Яго? А он почему это на свободе, расхаживает тут, как бродячая чума в сапогах? Да еще и вооруженный, мать его ети?
– Мне очень жаль тебя, – сказал дож. – Имеешь дело ты с каменным врагом, бесчеловечным, на жалость не способным; нету в нем ни капли милосердия[261].
М-да, Шайлока он тут изобразил несколько предвзято – будь я каким-нибудь иностранным купцом, желающим вкусить хваленой венецианской юриспруденции, я б точно задумался: «Желтый колпак в суд надевать мне явно не стоит, а то эти ебучки как пить дать швырнут на растерзанье псам». Кукан дернулся у меня под камзолом, прося дозволенья выступить перед судом с этим заявлением.
