Хоупфул - Тарас Владимирович Шира
Однажды в стеллаже среди залежей старых советских книг с пожелтевшими страницами он нашел книгу какого-то психолога – имени он уже не помнил.
В одном из самых первых разделов, посвященном воспитанию детей, психолог учил относиться к детям как к ровесникам, или во всяком случае, к полноценным личностям, со своими сильными и слабыми сторонами. Но Женино внимание привлекло другое – следующим предложением тот самый психолог (с той секунды уже горячо уважаемый Женей) черным по белому писал, что прибегать к физическому наказанию в процессе воспитания детей абсолютно недопустимо. Было приятно знать, что твои мысли разделяет не какой-то твой бунтующий товарищ, которому тоже попадает дома, а взрослый и умный дядька с бородой. С большими глазами Женя прибежал к маме, тыча пальцем в спасительный абзац.
К его удивлению, ее это не сильно впечатлило – не выпуская чашку из рук, она равнодушно пробежала страницу глазами.
– Ну вот пускай своих детей он так и воспитывает, – резюмировала она. – Я посмотрю, в кого они вырастут. С вами же невозможно по-другому.
Эти несколько фраз начисто перечеркнули все труды именитого психолога. Если бы фотография психолога со сложенными на груди руками на первой странице ожила, то лишь бессильно бы этими руками и развела. Оплеухи и крики так и не исчезли из арсенала маминого воспитания.
Потом эта книжка куда-то пропала – то ли сам Женя положил ее куда-то отдельно от других книг и сам забыл куда, то ли мама запрятала ее куда подальше с целью обезопасить неокрепший детский ум от влияния чужеродных западных ценностей.
Поэтому приходилось сбегать дальше. Психолог из книжки, конечно бы, вздохнул, но в целом, наверное, поддержал бы Женю. «Они не оставили тебе выбора», – сказал бы он из-под густых усов.
Потом Жене становилось стыдно: он представлял свою маму с телефоном в руке, нервно кусающей ногти и, наверное, в тысячный раз отдергивающей с окна занавеску, чтобы посмотреть во двор.
– Бля, да сам прибежит, – басил уже успевший хорошо поддать дядя Коля. – Хули ты за ним носишься? Щас жрать захочет и придет.
Была в этом и своя правда – жрать хотелось сильно. Основной причиной скорого Жениного возвращения в отчий дом был как раз-таки голод, начинающий мучить его уже в середине дня.
Дядю Колю он боялся – тот был похож на бульдога с налитыми кровью глазами, не хватало только слюнявой оттопыренной губы. Как и бульдог, до поры до времени он мог сидеть спокойно, даже как-то меланхолично, не обращая внимания на происходящее вокруг.
Но это было временно – и мама с Женей это знали. Вспыхнуть он мог от любой мелочи: непомытой кружки, закончившейся туалетной бумаги, новости о повышении налогов по телевизору – красные тряпки для него были повсюду. В это время было лучше, не глядя ему в глаза и не делая резких движений, склонить голову и медленно пятиться из комнаты – опять же как в том руководстве по обращению с агрессивными бульдогами. О том, чтобы попросить его помочь с уроками, не могло быть и речи – пару раз Женя пробовал, но терпения дяди Коли хватало на несколько минут. Это напоминало игру «Кто хочет стать миллионером», только в Женином случае все четыре варианта ответа были неправильными. А еще он не помнит, чтобы Максим Галкин или сменивший его Дмитрий Дибров орали матом на ошибающихся игроков.
Иногда к ним приходил его друг – из той же когорты, что и дядя Коля. Впрочем, ничего удивительного – правило о притягивании подобного подобным еще никто не отменял. Имени того друга он не помнил – он вроде бы даже его вообще не называл. Дядя Коля обращался к нему какой-то кличкой, а мама так вообще с ним не разговаривала.
Друг дяди Коли много матерился, кашлял и весь был в татуировках. Таких татуировок Женя раньше не видел. Размазанные синие звезды, будто выдавленные на его коже протекающей шариковой ручкой, и какие-то фразы, значения которых он не знал, а спрашивать не решался.
Однажды он все же набрался смелости и спросил о происхождении этих необычных рисунков – дяди-Колин друг, зычно прогоготав, сказал, что последние восемь лет провел в командировке на экзотических островах, где ему их и нарисовали местные красотки. Женя поверил – их обладатель и впрямь был весь коричневый, только загар был какой-то не совсем морской – сильно желтушный и местами болезненно-серый.
Его приезд из-за границы они с дядей Колей отмечали весь следующий месяц, играя в карты на кухне, пока мама, стоя у плиты, жарила им котлеты и резала огурцы.
Друг дяди Коли почти всегда сидел в одной позе – с согнутой в колене ногой и вполоборота у открытого настежь окна. В него он постоянно курил и плевался – даже сидя у себя в комнате за закрытой дверью, Женя постоянно слышал эти отвратительные харкающие звуки. Однажды кто-то из соседей вроде даже попал под этот артобстрел и начал возмущаться – но появившееся в оконном проеме, как какая-то уродливая кукушка из настенных часов, лицо дяди-Колиного друга сразу убавляло боевой пыл несправедливо оплеванного. Друг дяди Коли не упускал любой возможности высунуться в окно, крикнуть какой-нибудь сальный комментарий проходившим девушкам или в пьяном угаре докопаться до проходившей молодежи – этим он напоминал Жене крота из автомата в детском центре, которого надо успевать бить молоточком, пока тот не скрылся – вот только бить по нему молоточком никто не торопился, как и сам дяди-Колин друг не спешил скрываться. На этом их интересы ограничивались. Из потребностей – накрытый стол и пара бутылок водки. Наверное, если представить пирамиду Маслоу, то такие, как они, комфортнее всего чувствовали бы себя на первой ее ступени. Там прохладно и можно сидеть с пивом.
В какой-то момент им с дядей Колей становилось скучно, и они звали Женю.
«Ты, главное, пацаном будь всегда, – облизывая пальцы, рявкал дяди-Колин друг. – А то уж больно ты сладенький».
– Да какой там пацан, – брезгливо морщился дядя Коля, запрокидывая голову под очередную стопку.
– А ты кем стать-то хочешь, щегол? – дяди-Колин друг продолжал сверлить Женю испытывающим взглядом желтоватых глаз.
– Милиционером, – потупился Женя. В то время он действительно хотел им стать. И даже немного рассчитывал, что его будущая профессия немного остудит пыл этих двоих.
Обоюдный взрыв смеха взорвал кухню.
– Бля, Колян, ну ты кого растишь? – смех дяди-Колиного друга был булькающий и неприятный. – Ты тут без меня мусоров, значит, рОстишь?!
Дядя Коля невнятно повел плечом.
– Запомни, – дяди-Колин друг наклонился к Жене. Смотреть ему в глаза было неприятно, и Женя не поднимал взгляд, предпочитая смотреть ему в область подбородка.
– Запомни, – повторил он. – В жизни надо только на себя полагаться. Никто тебе не поможет. Все суки кругом, кроме твоих близких. В рот тебе смотреть будут, а как только что-то начнет получаться, сразу захотят отобрать.
Неприятная смесь запахов из пива, лука и водки била в нос, но Женя молча выслушивал эти поучения. Показывать неуважение взрослым было некультурно. Даже таким.
В такие моменты мама всегда окрикивала дяди-Колиного друга, как окрикивают человека, которого считают человеком низшего сорта, но при этом опасаются – Женя чувствовал ее страх и неприязнь, и они передавались ему.
Одного с ними дома она Женю не оставляла, но даже в те моменты, когда она выходила из кухни, он чувствовал себя беззащитным, будто стоял не на кухне своей квартиры, а в незнакомой полуночной подворотне. Только в случае с подворотней оставался бы шанс тихонько проскочить мимо воинственно настроенных фигур и остаться незамеченным, здесь же этой возможности не было.
– Да бляди все они, – с таких слов на кухне начинался урок полового воспитания. – Вырастешь – не верь ни единому их слову. – Очередной смачный плевок полетел из окна. Жене иногда казалось, что его носоглотка жила отдельной жизнью. – А тебе девочки-то нравятся вообще? Или ты это, по мальчикам? – дяди-Колин друг неприятно щурился и хихикал, обнажая почерневшие зубы. – Уж больно ты сладенький.
В такие моменты Женя чувствовал на себе сальный взгляд его черных прожигающих зрачков –
