Герард Реве - По дороге к концу
— У них есть имена? Я имею в виду, ты как-нибудь назвал рисунки? — спросил я.
Нет, названий у них не было.
— Но должны быть, — уверял я. — Давай посмотрим.
И Томми карандашом, хорошим, четким почерком начал записывать в блокнотик названия, которые приходили мне в голову, когда он вытаскивал и показывал очередной рисунок, нумеруя каждый из них.
— Ты ведь и рисунки нумеруешь, я надеюсь? — спросил я тогда. — А то таким макаром ты скоро уже не будешь знать, какое название какому рисунку соответствует.
Нет, он все прекрасно запомнил.
— Ну, это твои работы, ты их знаешь, конечно, — подтвердил я.
Потом он сел рядом со мной на кровать и, поглаживая и лаская его, я выдумывал разные названия, из которых уже не помню ни одного, знаю только, что все они были в таком духе: «Структуральная Проницательность», «Entrissen sind wir dem Tageslicht»,[244] «Impasse 1964»[245] и тому подобное, все это Томми записывал, приветствуя наименования бурным, душевным хохотом. Тем временем я продолжал обдумывать, совершу ли следующий шаг, ведь хоть он и возбуждал меня донельзя, я не хотел бы, чтобы он приходил ко мне постоянно, потому что я знал, что он в состоянии проспать до двадцати часов подряд в любой комнате, на диване или на полу, без возражений, он никогда не ложился спать раньше трех часов ночи и уже звонил мне несколько раз в полночь из какого-то классного кабака, уведомляя, что «они еще немного посидят, поболтают», но «к часу наверняка» они будут у меня, я ведь не буду возражать, если он приведет с собой «Леопардо» или «Витессу», или их обеих, наверняка, какую-нибудь тупоголовую деревенскую девку и трудолюбивую клушу, художницу от сохи, ваяющую металлические брошки; дамы эти, чуть войдя, начинали демонстрировать незнание такого жизненного явления, как «соседи» и тут же начинали ныть, что нет музыки; продолжалось это обычно расплывчатыми намеками, что им хочется чего-нибудь «перекусить» — если они не открывали холодильник сами (Томми вот, пусть земля ему будет пухом, был совершенно не такой); в общем, совсем неподходящий стиль жизни для «гражданского писателя», все вот это, хотя я и не могу поклясться, что встаю каждый день раньше семи утра и ложусь до полуночи, но так должно быть, ну, вы, между прочим, и сами это прекрасно знаете.
А Томми, значит, умер, отравившись газом в X., в новой квартире уже совсем другой художницы от сохи или, кажется, социологини; произошло это в воскресенье утром, как раз после Нового года, когда он был один в квартире; он выдернул шланг газовой плиты, — специально или нет, никто так и не смог понять, потому что, шатаясь по кухне, он мог и зацепиться за него ногой и не заметить, ведь перед этим он накурился «weed» по самое «не хочу»; на этой версии власти и остановились, также по причине того, что все это выглядело не особенно преднамеренно, он не лежал, например, головой в духовке в закупоренной комнате, потому что форточка действительно была открыта. Когда все выяснилось, нам оставалось только пойти на кремацию в Гааге; в пятницу мы собрались туда: я, Тигра и кандидат в католики А., который лет шесть «провозился» с Томми, он с ним дружил еще в то время, когда Томми по причине того, что «дома совсем невозможно было жить», оказался в каком-то детском доме или приюте; весть о его смерти повергла А. в глубочайшую печаль. Мы поехали туда на поезде, учитывая бесполезность автомобиля в час пик. Изначально, благодаря хорошей порции утренней выпивки, я был довольно бодреньким; впрочем, я вообще люблю всякие похороны и тому подобные мероприятия, но недовольство постепенно овладевало мной и, в конце концов, в этом заведении, достопримечательном примере телоперерабатывающей индустрии, в актовом зале мне стало совсем нехорошо, так что когда, после всех этих трюков с раздвижными дверями-гармошками и внезапного появления на световом табло, как в кинотеатре, надписи ТИШИНА ВЫНОС ТЕЛА, бледненький пастор стал листать книжку и прочищать горло, после какой-то глупой фразы я, громко воя, выбежал на улицу и остался ждать у ограды, всхлипывая; ко мне в кратчайшие сроки присоединились две барышни, которые тоже, однако чуть позже, во время речи пастора, сбежали из зала; одна из них начала рассказывать мне, что во время войны жила неподалеку от меня, на Изумрудной улице или Изумрудной площади; потом она, учитывая еврейское происхождение, смогла уехать в Англию, а после войны вышла замуж не за еврея, а за немца, химика, чтобы «наказать себя еще сильнее» или что-то в этом роде, я не особенно прислушивался тогда, а осознал все это гораздо позже; на вторую барышню, блондинку, я сразу обратил внимание: на ней был, по-моему, белый свитерок и было в ней что-то кошачье и лесбийское, она меня возбуждала в определенном смысле, как розовая, прозрачная, кисло-сладкая конфетка, вкусная, но раздражающая нёбо. Я говорил, подвывая и запинаясь из-за чудаковатых движений язычка, резко выдыхая, и, несмотря на волнение, прекрасно осознавал смехотворность моей речи, но, как ни странно, барышни этого вовсе не замечали. У сексуальной блондинки была когда-то такая же каморка или ателье, как у Томми, в центре Амстердама, или она жила там до сих пор, не знаю, не помню также, чем именно она занималась, я, кажется, и не спрашивал, а она не рассказывала — может быть, что-то связанное с торговлей или с модой, да, по-моему. Некоторое время мы стояли у ограды, поддакивая друг другу.
— Только посмотрите, — сказал я тогда. — Мне нужно дождаться здесь моего друга и еще кое-кого, — откуда только слова взялись? — а поблизости нет ничего похожего на магазин, где можно было бы купить выпивку.
И правда, на другой стороне улицы покуда простирался взгляд, были видны лишь бакалейные и овощные лавки.
— Может, вы сходите куда-нибудь неподалеку, ну, смотрите сами, а я здесь подожду, возьмите чего-нибудь выдержанного, коньяка, ну или молодой можжевеловки, если вам этого непременно хочется, а если вам попадется что-то, что вы очень любите, но подороже, тоже хорошо, но давайте побыстрее. И постарайтесь уложиться в пятерку. — Я протянул сексуальной блондинке десятку. — Только никаких непристойностей вроде фруктовых настоек, всяких там красно-малиновых, без шуточек, но вы и не собирались проделать что-нибудь подобное, а?
Они прибыли сюда на большой машине, за рулем была сексуальная блондинка. И как раз в тот момент, когда они собирались отъехать, чтобы удовлетворить мою просьбу, церемония закончилась, и Тигра с кандидатом в католики А. подошли ко мне. Я представил их друг другу. Обе дамы тоже должны были возвращаться в Амстердам и предложили подвезти нас. В ответ я предложил заехать вначале куда-нибудь по дороге, обещал угостить их, получил обратно свою десятку и мы сели в машину. Дамы знали поблизости один невероятно грустный, довольно большой кабак, внутри все в темно-коричневых цветах, с брабантским камином, с розовыми клетчатыми кулисками или сборчатыми занавесками, с барометром в деревянном пропеллере самолета, который даже работал, и избытком хлама под старину — чайнички, подсвечники с гасителями и тому подобное, — так что, казалось, и у выпивки здесь будет металлический привкус. То, что сидело у стойки бара, когда мы вошли, было уже в хорошей кондиции, и это несмотря на то, что было еще рановато. Мы оставались там около часа, в течение которого только я и А. расторопно заливали печаль, а Тигра и дамочки ограничились парой-тройкой рюмок. Рассчитываясь, я вспомнил, что мы уже купили билеты на обратную дорогу, так что перед тем, как отправиться в Амстердам, мы заехали на вокзал, чтобы их сдать. В машине я сидел впереди, рядом с сексуальной блондинкой, которая вела автомобиль, может, чуть быстрее желательного, но зато ловко и искусно, а я оторваться от нее не мог и все время трогал ее шею и сисечки, приводя в беспорядок конструкции нижнего белья, потому что теперь вот я действительно возбудился, до помешательства, я должен и я прокачусь на ней разок, подумалось мне. Ее готовность и смутная похотливость, а также полубезразличный вид, с которым она принимала мои ласки, еще больше подстрекали меня, и в голове моей мелькали видения тайных и извращенных отношений: я сделаю ей ребенка, сына, конечно, который по секрету будет отдан во французский замок на воспитание одной старой Ослице с волосами, совершенно поседевшими вокруг рыла.
В Амстердаме мы сначала заехали на Западную сторону, чтобы забрать Плюма, дружка А., а потом отправились в Бойтенвелдерт или какой-то другой только отстроенный район города, где жила вторая девочка со своим химиком, мы оказались в шикарной квартире со множеством предметов современного искусства и дорогим интерьером, где смогли передохнуть и освежиться несколькими рюмочками, чтобы затем вшестером, на двух автомобилях, поехать в город поужинать в каком-нибудь китайском ресторане. Веселье шло, так сказать, полным ходом, но все же я знал или чувствовал: несмотря на возбужденные разговоры и беспрестанный смех, кульминационный пункт вечера уже за плечами.
