Владимир Сорокин - Первый субботник
Большие влажные глаза ее поблескивали в парной темноте избы.
– А ну – пшла! Пшла вон! – егерь свесился с нар и пустил в нее сапогом. Гна испуганно поджала хвост и бросилась в дверцу.
– Анкор! Анкор, Мальва! – щелкнул бичом Шмуц и выскочил на середину арены. – Анкор, кому говорю! Быстрей!
– Быстрей нельзя, уважаемый Сергей Петрович, – скупо проговорил секретарь парткома, кольнув Зотова быстрым взглядом своих карих глаз. – Там ведь люди работают. Люди, а не роботы. Так что давайте и впредь договоримся – если план заставляет рабочих перенапрягаться, то надо подумать, нужен ли нам такой план. Авральное время нашей молодости, Сергей Петрович, давно прошло. Сейчас новые времена.
– Возможно, – согласился Куйбышев, прикуривая от окурка новую папиросу. – Но социально-экономических законов развития общества никто не отменял. Ваш замысел нов, дерзок. Но одной дерзости, товарищ Иванов, мало. Понимаете меня?
– Понимаю… – пролепетала Соня, прижимая письмо к груди. – Но… все равно… все равно я буду ждать его… а в эту похоронку я не верю… никогда не поверю!
Голос ее задрожал и оборвался. Карим выбрался из камыша и быстро подбежал к убитой лосихе, на ходу выдернув нож из-за пояса. Красивая голова ее медленно опустилась на плотный речной песок:
– Красота какая…
Вика вздохнула, посмотрела на звезды. Они висели совсем низко. Казалось можно достать их рукой.
– Ну, что вы. Это только кажется, – засмеялся Ведерников, отряхивая снег с колен. – Самодержавие очень сильно именно сейчас. И озлобленно, как тяжело раненый зверь. И поверьте, Вероника Терентьевна, добить этого зверя будет крайне трудно.
– Ничего, справимся, – сплюнул окурок Кацман. – Что мы, новички какие, что ль? И не таких били!
Он повесил на плечо винтовку и кивнул Алексею:
– Пошли.
– Сейчас, подожди минутку, – пробормотала Лена, намазывая губы. – И проверь, газ выключили или нет…
Антон пошел на кухню.
– Ага, вот и виновник торжества, – приподнялся бригадир со стаканом в руке. – Ну, что ж, давай обмоем твой почин, ударник!
Вместо ответа он крепко ударил его по лицу:
– Предатель… фашистская сволочь…
Гвоздев устало рассмеялся:
– Да вы не волнуйтесь. Сядьте и выслушайте меня. Дело все в том, что кронштадтский мятеж давно нами подавлен. Главари арестованы.
– Слава тебе, господи! – всплеснула руками Агриппина Васильевна. – Теперь и умереть не страшно…
– Смотря за что. За родину – конечно не страшно, – проговорил в темноте старшина, связывая гранаты обрывком проволоки. – Дай-ка мне еще одну, Саш…
– На, – Дворжецкий протянул ему вафлю, и Митька стал жевать ее, победоносно оглядываясь на понуро молчащую Валю.
Она смотрела вперед, крепко сцепив руки на коленях.
– Сколько будем молчать? – офицер встал, взял стек со стола и, похлестывая себя по надраенному голенищу, стал прохаживаться по камере. – Я бы на вашем месте все рассказал нам. Какой смысл упираться? Отряд ваш давно окружен. Мы ждали подкреплений, сегодня ночью они подошли. Теперь вашим товарищам не сдобровать. Их мы всех расстреляем. А вас… вас может и помилуем, если назовете явки в городе. Ну, как, согласны?
Он остановился возле нее, помолчал и властно протянул руку:
– Вот что, давайте-ка ваш чемодан. Машины вам все равно не дождаться. А вместе мы к обеду доберемся в Усть-Уйгут. Идемте.
Саша встала и двинулась за ним:
– Вы уверены, что мы не опоздаем?
– Абсолютно, – твердо проговорил доктор, поправляя шляпу. – Перитонит, конечно, дело серьезное. Но я смотрел его накануне. Так что верьте мне, все будет хорошо.
– Дай-то бог, – грустно улыбнулась старушка, и возле ее добрых сероватых глаз собрались мелкие морщинки. – А уж за Маней я послежу, будьте покойны. Да и лучше ей в деревне жить, для души лучше.
Рокоссовский кивнул:
– Верю. Только необходимо укрепить фланги, чтоб не провалиться.
– Не провалимся, – откликнулся из тумана Николай, затесывая топором слегу. – Я брод знаю, проведу. Еще солнце не взойдет, как мы там будем.
– Хорошо бы, – закрыл шкаф Соломин. – А то начнут без нас. Весь ликер твой выпьют…
Он засмеялся.
– А ты не смейся… – Люда обняла его, посмотрела в глаза. – Я ведь четыре года тебя ждала… понимаешь?
– Как не понять, ваше благородие, – приподнялся сотник. – Только, мне думается, они ведь тоже смотреть на нас не будут. Забастовщики эти – народ безбожный, отчаянный. Гляди, опять баррикадой улицу перегородят. Чует мое сердце.
– И мое чует, – тяжело вздохнула Степанида, поправляя сползшую с плеча бретельку лифчика.
Порцевский сильней налег на весла и лодка быстро догнала плывшую впереди шляпу Анны Николаевны. Ловко перегнувшись через борт, он выхватил ее из воды, отряхнул и положил перед Машей. Маша быстро схватила ее своими худенькими загорелыми руками, уткнулась в нее и заплакала.
Порцевский развернул лодку против течения и стал быстро грести к пристани, болезненно щурясь на красное заходящее солнце. Вскоре проплыли мост, а Маша все плакала, положив мокрую шляпу на колени и гладя ее подрагивающими пальцами. Порцевский греб, изредка косясь на склоненную голову Маши. На его широком обветренном лбу выступили капельки пота, стянутая высоким воротником шея побагровела. Уключины ритмично поскрипывали, лодка слегка покачивалась.
С правого берега поплыл глухой звон монастырских колоколов. Маша подняла свое заплаканное лицо и медленно перекрестилась. Из-за зарослей ивняка показалась лодочная станция.
Маша всхлипнула и, отерев слезы, посмотрела на пристань. Мишин трактор стоял возле сложенных штабелем плит, на которых, болтая ногами и покуривая, сидела бригада Потапова. Маша удивленно приподнялась. Заметивший ее Колесов толкнул пьющего кефир из пакета бригадира. Тот быстро встал, скомкал пакет, вытер губы и махнул рукой Мишке. Мишка загасил о плиту окурок, потянулся и пошел заводить трактор.
Установив теодолит поустойчивей, Вера сложила ладошки рупором и прокричала Бармину:
– Егор Филиииппыч! Идите навееерх!
– Не пойду… – процедил сквозь сжатые зубы комиссар и смело взглянул в глаза полковнику. – Стреляйте. Не пойду.
– Пойдешь, пойдешь, родимый, – подтолкнула телка тетя Дуня. – Там же и травка и солнышко. Ишь, привык за зиму. Ступай, ступай…
Наклонив голову, он побрел к лифту:
– А деньги? – окликнул его Володя.
– Оставь себе, – буркнул Кочанов и нажал кнопку.
Вентилятор заработал.
Маргарита подставила свое разгоряченное лицо:
– Вот… хорошо как…
Струя скользнула ей за воротник.
– Промокнешь, мам…
– Ничего, ничего… – Николай довольно улыбался. – Главное – зерно спасти.
– Теперя спасешь, жди! – злобно засмеялся Корень. – Продразверстка совсем обнаглела. Дерут в три шкуры. А тут еще комсомолия чертова понаехала из городу. Говорят всех поголовно в колхозы эти, будь они неладны… Но я тебе, Степан, скажу твердо: ежели отберут у нас скотину – спалю их к чертовой матери! А нет – так по хуторам пойду, знакомых мужиков соберу. Вот тогда и посмотрим – кто кого!
Он подмигнул, налил стакан самогона:
– Ну, Сережа, давай за плотину выпьем. Ждали мы этого дня долго. Жаль, что это зелье пить приходится, ну, да ничего. Давай за все наши трудности, за ночи бессонные, за холод, за Митьку, за все. Давай!
– Нна! – бандит ударил Соколова бутылкой по голове.
Лейтенант схватил его свободную руку и с силой заломил за спину:
– Спокойно, спокойно… Рольф.
На миг боль в глазах Лучинского сменилась злобным удивлением. Он приоткрыл перекошенный рот:
– Ненавижу… как я вас ненавижу…
– Это ваше право, Инна Терентьевна, – сухо улыбнулся Западов. – Я знаю, меня все в отделе считают сухарем, деспотом. Но, знаете, я и не пытаюсь казаться другим. С разгильдяями, с халтурщиками и прогульщиками, вроде Хохлова, я действительно деспотичен. С ними иначе нельзя. За это они меня и не любят.
– А я… люблю… – тихо проговорил Саша и опустил гитару. – И это я могу сказать кому угодно. И где угодно. Всему свету. Что я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя…
Она обняла его, поцеловала в лоб:
– Сыночек мой… единственный. Иди. И возвращайся с победой.
– А что ты все сомневаешься, что мы выиграем у англичан? – спросил Валентин.
– Как тебе сказать… – покачал головой Сотсков.
– Скажи прямо! – отрезал Мухамедов.
– Это трудно, Николенька… – опустила голову Зоя.
– Для стройотрядовцев нет трудностей! – засмеялся Олег.
– Ну да? – удивленно привстал Армен.
– Точно! – потряс газетой главный инженер.
– Не совсем, – уклончиво промолвил дед.
– Это как же? – спросил Ковшов.
– А вот так! – поднял голову Борька.
– Ну, хорошо, хорошо… – примирительно попятился отец.
– Ничего хорошего, – нахмурился председатель.
– Прямо уж! – рассмеялся Иванов.
