Алексей Рыбин - Черные яйца
– Ты, бля, Миша, запарный человек все-таки.
– Не, не запарный я... Пойдем, бригадир, я тебя с администратором этим познакомлю...
– Миша, слушай, давай я еще бутылку возьму, треснем и разбежимся. Я вижу, ты сегодня с головой не дружишь...
– Дружу, дружу. Ладно, слушай. Я хотел, чтобы он тебе все сам рассказал... Короче, троллейбус ему нужен.
– Какой троллейбус?
– Ну, здесь, понимаешь, в цехе игрового транспорта троллейбус стоит. Сто лет стоит, еще сто лет простоит...
– А, знаю. Видел. Только он не в цехе, он в чистом поле ржавеет. Гниет, в металлолом его еще собирались отвезти. Все руки не доходят. Большое дело, такую глыбу переть. Трейлер нужен. Себе дороже выйдет.
– Ну да, ну да, – словно про себя, тихо пробормотал Миша. – Только он на ходу... А что гниет – это пустяки. Не так уж он и сгнил. Я же работал водилой на троллейбусе... Раньше. Поглядели мы с этим ихним начальником. Казахом-узбеком... То, что надо.
– А им-то на кой?
– Для съемок – что значит «на кой?» Для съемок, – еще раз повторил Миша, глядя в сторону.
– Для съемок – пусть с Костей говорят. С нашим директором. И сами вывозят.
– А они и так сами вывезут.
– Не понял. А мы-то, ты-то, Миша, тут при чем?
– Короче, тебе бабки нужны, нет? Про этот троллейбус ебаный тут никто и не вспомнит. Они за нал хотят купить и вывезти. По официалке пробовали – ебатория такая, что месяц только бумаги оформлять. Теперь врубаешься?
– За налик?
– Ну. Тебе объяснять надо такие вещи... Я думал, ты взрослый парень...
– Ладно, не гони, Миша. Я все-таки...
– Да ладно. Надо организовать все дело так, чтобы не тормознул никто. Понял? А ты – бригадир, ты можешь. Сообрази, Саша, деньги хорошие.
– Ага. И под срок пойти.
– Какой срок? Приехал «Казахфильм», забрал троллейбус на съемки... Твое дело – сторона. Ты – кто? Такелажник? Вот и погрузил. А больше ничего не знаешь. Чего с тебя взять-то? Тем более что начальство тебя любит, в обиду не дадут. Да и не будет ничего, если сами волну не погоним, никто и не дернется. Не такие вещи тут делались, на этой студии гребаной, фабрике грез, мать ее ети...
– Так что делать-то надо? – спросил Огурец. Предложение Миши Кошмара вдруг показалось ему реальным и, более того, легко выполнимым. Троллейбус, о котором шла речь, он вспомнил. Металлическое чудовище, разбросав по сторонам свои «рога», как называли их такелажники, когда проходили мимо заросшего травой и кустарником троллейбуса, казалось, вросло в зыбкий грунт поляны Филиала, слилось с пейзажем, и Огурец был уверен – исчезни он, троллейбус, никто этого и не заметит. Знал Огурец и о том, что махина эта списана со всех балансов и нигде, ни в одном цеху, не числится, как принадлежащий этому самому цеху транспорт, оборудование или что-то еще. Однако понимал он и то, что у кого-то из начальства на старый троллейбус наверняка имеются свои виды. Он знал цену разговорам о русской безалаберности и расточительстве. Знал, пообщавшись с начальством, потершись в их кабинетах на приватных вечеринках, мини-банкетах и просто посидев в кафе за одним столиком с «небожителями», то есть с партийным и профсоюзным руководством студии.
На самом деле, фразы о бесхозяйственности и безответственном отношении к средствам производства были пустыми словами. В России, по крайней мере в тех местах, где жил или работал Огурцов, по его наблюдениям ничто и никогда не пропадало даром.
На задних дворах, в полях, огороженных кособокими заборами, и в других диких местах, принадлежащих различным предприятиям и организациям, в которых выпало трудиться Огурцову, валялось великое множество всяческого добра – от мотков ржавой проволоки и гниющих старых газет до троллейбусов. И знал Огурцов, что все эти вещи не просто выброшены на свалку, но что все эти вещи ВЫЛЕЖИВАЮТСЯ, ждут своего часа, что все они уже давно кому-то принадлежат и, более того, все они уже проданы, деньги, полученные за них, потрачены, потом весь этот, с первого взгляда, хлам, украден у того, кому продан, и продан еще раз, потом еще и еще.
Это была чистая метафизика, и чисто российская метафизика, – предметы, годами лежащие на месте, вросшие в землю, казалось бы, навечно, на самом деле перемещались, меняли хозяев и даже место своего пребывания. Они могли числиться одновременно на нескольких складах, иногда даже в разных городах, они покупались и продавались и при этом как бы не существовали. И всюду, где о них заходила только речь, предметы эти, будучи фактически иллюзорными, несуществующими, приносили вполне конкретным людям вполне ощутимый доход. Строились дачи, покупались машины, а груды металлического или какого-нибудь иного лома продолжали валяться там, куда их свалили во время оно.
Огурцову эта механика была известна не досконально, но кое-какое, пусть и весьма отдаленное, представление о ней он имел. Вследствие собственной осведомленности, он сообразил, что кража (а Миша предлагал ему именно кражу, как не переиначивай ее название и какими виньетками не украшай) троллейбуса не закончится публичным расследованием на официальном уровне. То есть с привлечением милиции, следственных органов и прочая и прочая. Конечно, на этот троллейбус кто-то из руководства виды имеет, это ясно. Вещь просто «вылеживается» до поры, идея зреет. А он, Огурцов, ну конечно, вкупе с Мишей Кошмаром, эту чью-то идею похоронит.
Неприятности могут быть. Могут. Но – не обязательно. Огурцов – он на хорошем счету, он, что называется, «не привлекался», «замечен не был», «доверие оправдывал». А Миша – может быть, все на Мишу свалить?
– Я свалю, – сказал вдруг Миша, заставив Огурцова вздрогнуть. – В смысле, я уезжаю из города. Так что, думай сам. Дело сделаем вместе, деньги поделим... А там уж сам смотри. Я тебе могу сказать, что уезжаю я далеко. Так что – мало ли кто на студии болтается... Бесхозяйственность, усушка-утруска...
«Это он, что же, предлагает на него все свалить?»
– В общем, про меня здесь никто ничего не знает... Я птица перелетная. Понял меня?
– Кажется, понял. Ладно... Где этот твой администратор?
* * *Дюк решил перейти на вино. Вообще-то он был крепок на алкоголь. «У тебя высокая толерантность», – говорил ему московский друг Рома Кудрявцев, завистливо покачивая головой. Но сейчас Дюк отчего-то пьянел очень быстро. Может быть, болтовня Огурца путала мысли, но комната вдруг начинала плыть перед глазами, Дюк снимал очки, протирал их, снова водружал на нос, предварительно зажмурившись и глубоко вздохнув, – кружение прекращалось, и минут пятнадцать Дюк мог общаться спокойно, но потом стены снова приходили в движение.
– Так что же? – прервал он монолог Огурца, который после виски, кажется, вовсе и не опьянел, лишь лицо его раскраснелось, глаза заблестели и речь, прежде унылая, монотонная, заиграла интонационными вспышками, неожиданными метафорами и многозначительными паузами. – Так что же – спиздили вы троллейбус?
– Ну да, конечно. Я к этому и веду. И знаешь, Леша?..
– Что? Стены закачались, медленно тронулись вправо. Мебель тоже начала медленно двигаться – пугающе-бесшумно и в разных направлениях.
– Мне стало страшно, Леша.
– Что, копать начали?
– Да ну, ты чего? Никто слова не сказал. Средь бела дня пригнали кран, трейлер, погрузили эту беду рогатую... Народу сбежалось – жуть. Все мои такелажники, работяги, администраторы, шоферюги из гаража – поглазеть...
– Правильно. Кто придумал?
– Что?
– Ну, чтобы средь бела дня.
– Я.
– Молодец. Так только и надо в этой стране жить.
– Ага. Я тоже подумал – чем открытее, тем лучше. В общем, толпа народу, все советы дают, майна-вира кричат... Погрузили – и привет. Последний, прощальный. Укатил наш троллейбус.
– А бабки?
– Бабки выдали нам с Мишей. По полной. Как договаривались.
– А Миша этот твой?
– А Миша, ты знаешь, свалил. В этот же день. Искали его, бегала реквизиторша, скандалила – мол, такой ответственный, такой хороший был работник. А тут – взял и прямо со съемок свинтил.
– Ну, ясно. Больше и не появится твой Миша. Не простой он, видно, мужик. Как ты думаешь?
– Хрен его разберет. Может быть.
– А что же страшно-то тебе стало? Из-за чего?
– Ты не поверишь, Леша... Я даже не знаю, как сказать...
Огурцов налил в граненый стакан вина и быстро выпил половину, помедлил и допил в два глотка остаток.
– Смотри, упадешь, – предупредительно заметил Дюк.
– Ну и что? Ну, упаду. Ты же сказал, можно у тебя остаться...
– Можно. А как же приятная застольная беседа? Какой смысл в таком нажиралове? Тупость одна... Извини, конечно.
– Смысл? Ты знаешь, я человек увлекающийся.
– Да уж, – ехидно заметил Дюк.
– Да, увлекающийся. И поэтому я все время хочу... Как бы это сказать...
– Ну-ну, – подбодрил Дюк. – Скажи уж. По старой дружбе.
– Хочу что-то изменить... И с хиппанами я тусовался, я же всерьез все это... Дети-цветы и прочее...
– Ясно. Много кто всерьез это воспринимал. Не ты один. Такие люди, знаешь ли, на это западали – о-го-го!
