Огюстен Берроуз - Бегом с ножницами
— Сейчас позвоню папе. Следи за ней.
Я повесил трубку и спустился вниз. Мать и Дороти сидели в гостиной. Дороти жгла над пламенем свечи купюру в пятьдесят долларов.
— Что ты делаешь? — в ужасе спросил я.
Ответила мать:
— Она распоряжается собственными деньгами, как хочет. И не суй нос не в свое дело.
Я опустился на диван как можно дальше от Дороти. Мать развалилась в кресле напротив нас. На стене, как раз над ее головой, скалила желтые зубы африканская маска.
Мать не только выглядела совершенно и абсолютно безумной, но, казалось, ей нравится это состояние. Словно она с удовольствием отправила собственный ум на каникулы. Не отрываясь, она смотрела на меня через всю комнату, глубоко затягиваясь и намеренно шумно выдыхая дым.
— Ты выглядишь не совсем нормальной, — заметил я.
Она упрямо склонила голову.
— А я вообще когда-нибудь казалась тебе нормальной?
Когда-нибудь я была той матерью, какую тебе хотелось иметь?
Главное, ее не разозлить.
— Ты хорошая мать, — солгал я. — Просто я за тебя беспокоюсь. Ты сейчас выглядишь немного странно.
Тут на меня набросилась Дороти:
— Ты очень любишь осуждать. Именно из-за таких, как ты, твоей маме настолько тяжело жить. То есть я не хочу сказать, что ты это нарочно, но твое поведение угнетает. — Она повернула над огнем пятьдесят долларов, поджигая другой конец.
Мать не отрывала от меня изучающего взгляда.
Дороти, словно ребенок, увлеченный игрой, глядела на пламя, банкноту и собственные длинные красные ногти. Ногти эти резко контрастировали с ногтями матери, вечно обгрызенными до мяса.
Через двадцать минут приехала Хоуп и стремительно влетела в комнату.
—- Привет, — настороженно произнесла она, опуская на пол пакет. Сумку поставила на стул. — Что у вас здесь происходит?
— О, какой совершенно неожиданный сюрприз! Добро пожаловать, Хоуп! — Мать с подозрением взглянула на меня.
Хоуп подошла к дивану и села рядом со мной. Она так давно помогала отцу, что манера ее была ненавязчивой, осторожной, спокойной и профессиональной. Словно она работала в Скорой психиатрической помощи.
— Просто заглянула узнать, как твои дела, Дейрдре. — Голос Хоуп звучал дружелюбно и участливо.
— Все прекрасно, спасибо, — снисходительно ответила мать. Она взяла со стола небольшую корзинку. — Знаешь, что здесь, в корзинке?
Хоуп, улыбаясь, наклонилась вперед.
— Нет, Дейрдре. Что же?
— Дороти, — попросила мать, — не возьмешь ли ты корзинку и не передашь ли ее Хоуп?
Дороти усмехнулась.
— Конечно.
Она поднялась со своего места, взяла корзинку и отнесла ее Хоуп.
Та открыла крышку и, в ужасе вскрикнув, отшатнулась. Швырнула ее на кофейный стол.
—- О Господи, что там такое?
Мать покатилась со смеху, а Дороти уселась на пол возле нее и начала гладить по ноге.
— Сушеные панцири саранчи. Их прислала мне подруга Соня из Техаса. Неужели не нравятся?
Хоуп скривилась.
— Мерзость просто. Мороз по коже.
Мать обожала подобные вещи. В ее спальне на стене висел череп коровы, а в столовой над книжной полкой была прибита кожа гремучей змеи. Повсюду стояли кувшины с ракушками и топляком, с перьями и кусочками меха. Многие из этих странных вещей она использовала в своих поэтических семинарах.
— Какие воспоминания наводит кость? — могла спросить она. Или: — Зажмите волос в пальцах и опишите свои ощущения.
Хоуп наклонилась и снова заглянула в корзинку.
— Не хотелось бы держать такое дома — слишком похоже на тараканов.
— Да уж, точно, — сдержанно ответила мать.
Хоуп снова уселась на диване и изобразила на лице приятное выражение. Дороти продолжала сидеть у ног матери, словно верный шут у ног повелителя. А мать смотрела прямо на меня.
Мне совсем не нравился ее взгляд. Глаза казались просто дикими. А больше всего не нравилось, что она так пристально меня рассматривает.
— Дейрдре, ты хорошо себя чувствуешь? — поинтересовалась Хоуп.
Мать резко дернула головой в ее сторону.
— Конечно. А ты как, Хоуп?
Я сидел и раздумывал о том, сколько раз уже видел это зрелище. Годами, с тех пор, как мне исполнилось девять или десять, каждую осень мать сходила с ума. Я видел в ее глазах бешеное выражение, ощущал странный запах, исходящий от кожи. И всегда все понимал, чувствовал первым, раньше всех. Словно родился с каким-то датчиком, угадывавшим умственное расстройство.
Тарелка едва не угодила мне в голову. Я нагнулся, чтобы взять со стола спички, и это меня спасло. Тарелка разбилась о стену.
Хоуп вскрикнула и спрыгнула с дивана.
Мать закричала мне:
— Ты дьявол, сущий дьявол! — И вслед за тарелкой полетела чашка.
Я снова пригнулся и соскочил с дивана.
— Что с тобой? — закричал я, испуганный и злой. Она сейчас походила на зверя.
Мать поднялась с кресла, обводя нас всех дикими глазами.
— Я тебя не рожала, — зарычала она, — ты нацист!
Я побежал по лестнице в спальню, а Хоуп, тяжело дыша, за мной.
— Папа не смог приехать. Послал меня проверить. Да, конечно, она совсем рехнулась.
— Надо что-то срочно предпринимать, — ответил я.
— Надо... — Хоуп замерла, прислушиваясь к шагам матери — та поднималась по лестнице вслед за нами.
— Черт, — выдохнул я.
— Горите оба в аду! — вопила мать.
— Дейрдре, успокойся, — пыталась урезонить ее Дороти, — не принимай близко к сердцу.
Это подействовало. Мать остановилась и повернула обратно в гостиную.
— А ты, Дороти, не смей приказывать мне, что делать. Никогда. Поняла? Я не позволю, чтобы мной помыкали в собственном доме.
Хоуп схватила трубку стоящего возле кровати телефона и набрала 9-1-1.
— Срочно нужна помощь, — произнесла она. — Я дочь психиатра, и у нас здесь сложный случай.
Как я любил в Хоуп эту черту! Если нужно, она смогла бы тут же сделать необходимый укол или заново запустить остановившееся сердце.
Через несколько минут возле нашей двери уже стояли полицейские. Мы с Хоуп смотрели из окна спальни и, увидев их, спустились вниз.
Мать не обрадовалась непрошеным гостям.
— Какого черта вы сюда приперлись? -— возмутилась она.
Дороти закричала:
— Эй, оставьте ее в покое!
Это она произнесла после того, как полицейский скрутил мать, которая попыталась его укусить. Хоуп представила:
— Это Дейрдре. Она пациентка моего отца, и у нее психическое расстройство.
Я читал детективы и знал, что Хоуп пытается навести порядок. Подтекст был таков: «На ее месте могла бы оказаться и ваша мать, сержант, так что обращайтесь с нею повежливее».
Полицейским было глубоко начхать — главное, что наручники надежно защелкнулись и психопатка не может их покусать, пока они тащат ее из дома в машину. Мамины каблуки громко стучали по ступеням крыльца, а мне было страшно и грустно видеть ее в таком состоянии. А еще я подумал, что с Кристиной Кроуфорд, все ли у нее в порядке?
В гостиной рыдала Дороти, и Хоуп присела рядом, чтобы ее успокоить.
Я вышел на задний двор. Разбитые хрустальные бокалы поблескивали в траве, свет из кухонного окна отражался в разбросанных повсюду серебряных вилках, ножах и ложках. Из-за этого двор казался магической декорацией. Я бы вовсе не удивился, увидев Мэри Осмонд в белом с блестками платье, распевающую «Бумажные розы».
Ты просто сексуальный объект
На обратной стороне обертки от батончика «Нестле» оказалась записка. Я прочитал: «Ты просто сексуальный объект». Батончики купил внизу, в автомате рядом с мороженым. Купил для Букмена. Он съел половину, отдал остальное, а потом написал эту самую записку и сунул ее мне. Все это происходило возле кровати, на которой лежала моя мать, без сознания, в черном мохнатом свитере, перепачканная детской присыпкой «Джонсоне бэби».
Мне почти исполнилось пятнадцать, Букмену — тридцать четыре. Наш бурный роман был в разгаре.
Мы жили в мотеле «Трэдвэй инн» в Ньюпорте, Род-Айлэнд. Я, Букмен, Хоуп, Дороти и доктор.
Ну и конечно, моя мать.
Все мы оказались здесь из-за нее. Она снова спятила. И на этот раз дело обстояло очень серьезно.
Вместо того чтобы отправить маму в лечебницу, Финч решил остановиться в мотеле в Ньюпорте, чтобы круглосуточно за ней наблюдать. Лечение состояло в следующем: мама рисовала губной помадой цифру «5» на любой гладкой поверхности, бросалась в ярости на каждого, кто показывался на глаза, крушила казенную мебель. Она даже соскребала обгрызенными ногтями с потолка штукатурку и ела.
Мы по очереди за ней следили. Хоуп и доктор уже отдежурили свою смену и теперь отсыпались в одной из трех снятых комнат. На пост заступили мы с Нейлом.
Из-за лекарств, которыми напичкал ее Финч, мать крепко спала. Я радовался, потому что ее истерики меня приводили в ужас. Сам я не спал три дня кряду. Спать хотелось страшно, но я не спал — боялся, как бы она что-нибудь с собой не сделала. А сейчас Букмен передал записку мне. Я прочитал ее и показал ему язык. Он улыбнулся. Потом на свободном клочке нацарапал еще что-то. Я прочитал: «У тебя самые красивые глаза на свете».
