Кристофер Мур - Венецианский аспид
– Тогда отыщите его. Как зовут, где живет. Приведите сюда. Предложите подкуп, если нужно.
– Так и сделаю, добрый Антонио. Так и сделаю.
Примет ли Яго в жертву гондольера?
– Значит, дурацкая голова? Сохранили?
– Нет, я был так расстроен и обуян сердечной болью, что выбросил ее через перила в сад.
– А что-нибудь еще вы про нее помните?
– Шутовская голова из раскрашенного дерева, как любая другая. Вот только краски были неярки – на ней был черный колпак с серебряными бубенцами на кончиках.
– Ступайте, разыщите гондольера. Возьмите с собой Грациано или Саларино.
– Уже иду, Антонио. Благодарю вас. Я все исправлю, клянусь.
– Конечно, исправите, – ответил купец.
Он еще раз глянул на брусчатку и вообразил кляксу крови, расползающуюся на камнях.
* * *Несмотря на исключительную красоту, подобно множеству девушек из рабочего сословия, Эмилия вышла замуж за первого же состоятельного встречного, что проявил к ней интерес. Ну и, как множество бедных девушек, оказалась связана по рукам и ногам человеком, который был, невзирая на привлекательную внешность и живейшее обаянье, злостным негодяем. Она поначалу надеялась, что, когда война с Генуей наберет обороты, она благополучно овдовеет, но Яго, вместо того, чтобы совершить благое дело и, как большинство венецианских вооруженных сил, погибнуть у Курцолы, поимел досадную удачу служить под началом Отелло и защищать город, а потому не только выжил, но и, когда на него нападал стих мании величия (что бывало частенько), имел наглость утверждать, что честь спасения города у него украдена «этой вороной-выскочкой», Отелло. Затем она было решила, что фортуна ей улыбнулась: Яго вызвался служить жене Отелло Дездемоне на Корсике, и между мужем и женой отныне раскинется море, да поди ж ты – вот он собственной персоной, у нее в покоях, и ему нужна услуга.
– Надеюсь, вы здесь не для того, чтобы просить меня опять заниматься непристойными делами – у мартышки носом кровь идет, а цирк, сударь мой, закрылся.
– Как это было три последних года, э, глупая жена[180], – ответил Яго.
– Прекрасно, как вам будет угодно – уверена, вы будете из всех блаженны до того, что краник ваш не почернеет и не отпадет после заигрываний с алой напастью. А я, коль вы не против, помолюсь, пока вы будете свершать свое отвратное деянье.
– Нет, я здесь не для того. Хочу просить вас убедить Дездемону поговорить с Микеле Кассио – и устроить им эту встречу наедине. На балконе Дездемоны, быть может.
– А вам это от меня зачем?
– Потому что Кассио прекрасный офицер, совершивший простую ошибку. Однако в аудиенции генерал ему отказывает, и он не может попросить прощенья.
– Вы желаете, дабы я убедила мою госпожу что-то сделать ради прекрасного офицера, о коем ранее вы отзывались как о «туполысом счетоводе», «жопоглавом бухгалтере» и «резвом, блядь, флорентийце».
– Он по временам резвился, это правда, но я нынче гляжу на него добрее – на всех людей вообще-то, после смерти моего друга Родриго. – И Яго перевел взгляд в угол, как подобает, мстилось ему, сильным мужчинам, если они тщатся скрыть навернувшиеся на глаза слезы.
– Мне жаль, что все так вышло с вашим другом, Яго. Нам его будет не хватать.
– Ох ну еще бы вам его хватало. – Яго пожал плечами, спустив тем самым скорбь, как незастегнутую накидку. – Его и в спальне вашей не хватало.
– Вы безумны. – Эмилия вздохнула и отвернулась идти прочь.
Но Яго схватил ее за руку и развернул лицом к себе.
– Я помню, вы ему благорасположенье выказывали, строили ему глазки, когда с ним встречались.
– Благорасположенье? Да я просто сказала, что он, похоже, не круглый тупица. Это не благорасположенье, это лишь сравнение со всеми остальными, с кем вы якшаетесь. Что б вы там ни подумали, Яго, я не имаюсь со всеми, с кем встречаюсь, лишь потому, что не имаю вас. А вас я не имаю потому, что это вы, их же не имаю потому, что они мне не муж. Никакого, блядь, имания тут вообще не происходит.
– Это вы так говорите.
– Это так и есть. Так чего вы хотите, Яго?
– Мне нужно, чтоб вы убедили Дездемону поговорить с Кассио.
– А вам-то с этого что?
– Ничего. Брат по оружью.
– Херня. Мне что с этого?
– Заменит все иное, что вы мне задолжали как супруга.
– На сколько?
– Месяц.
– Навсегда.
– Нечестно.
– Тогда ступайте нахуй.
– Ладно, навсегда.
– Пусть явится ко мне через час. Я проведу его на балкон к госпоже.
– Будет сделано. Прощайте, мерзкая мегера.
– До свиданья, муженек.
* * *Солнце давно отвалилось от зенита, прошло много часов после того, как Джессика нас покинула – и вот наконец она возникла на молу и замахала красным шарфом, чтоб мы подгребли и забрали ее. Мы снова делали вид, что рыбачим в нескольких сотнях ярдах от берега, чтоб не приставали генуэзские патрули. Через плечо у нее был перекинут здоровенный мешок из-под муки, а волосы распущены длинными локонами.
– Где Пижон? – спросил я, не успела лодка ткнуться носом в берег.
– В мешке, ет мою шляпу.
В мешке и впрямь, казалось, происходит больше движенья и визга, чем обычно производится обезьянками созерцательного склада.
– Ну, в общем, маскировка твоя совершенно бесполезна без шляпы. Даже в пиратских сапогах и шикарной рубашке ясно, что ты не мальчик.
– В Генуе мне маскировка не нужна – тут всем лениво надристать, девушка я или нет. А кроме того, вопрос был в том, дать ему еть шляпу в мешке – или при этом иметь ее на голове. Ебля шляпы случилась бы при любом раскладе. Так мне показалось незаметнее.
– Да, у Пижона всегда был вкус к отменным дамским шляпкам.
– Пижон! – воскликнул Харчок. – Мой мелкий дружбан! Эгей, Пижон!
– То была моя шляпа, – заметил я. – Быть может, он просто вне себя от радости, учуяв мой дух.
– Он положительно ком счастья, – сказала Джессика, протягивая мне мешок, который по-прежнему дергался вполне ритмично. – Еще я принесла хлеба, сыра и вина, раз ты сказал, что сегодня заночуем на берегу. Поэтому, надеюсь, ты не будешь против, если Пижон от радости выйдет из себя на твой ужин. И уместно намечет на него резус-фекалий.
– Ну тогда забирайся на борт. Сядешь тут, со мной, чтоб уравновесить лодку.
Харчок медленно подгреб, пока Джессике не удалось схватиться за нос. Дергающийся мешок из-под муки она вручила мне, оттолкнула нас, запрыгнула в лодку и села на банку рядом со мной.
– Отсюда как бы сам собой напрашивается вопрос, – произнесла она, – о том, что это за хуй сидит у нас в шлюпке на корме?
– Соленые яйца Нептуна! Да у нас чужой в лодке! – вскричал я, после чего явил улыбку, коя повсеместно считается моей самой очаровательной и расслабляющей женские души. – Увы, я шучу. Это, моя прекрасная пиратка, сокамерник Харчка. Венецианец, как и ты. Джессика… – Я намеренно накладывал мазки погуще перед тем, как перейти к той части, в которой за него пришлось платить выкуп. – Позволь тебе представить выдающегося купца и путешественника Марко Поло.
* * *Через час после ухода от Эмилии Яго прогуливался по крепостным стенам с Отелло под предлогом того, что нужно выяснить особенности конструкции укреплений, если ему придется занять место, опустевшее с опалой Кассио.
– А это кто там на балконе? – спросил вдруг он. Женщина и мужчина, она – спиной к ним, он – лицом.
– Похоже, Микеле Кассио, – ответил Отелло. – Распоряжусь, чтобы его убрали. В моих желаньях не было экивоков. Его освободили с гауптвахты лишь при условии, чтоб не попадался мне на глаза.
– Но господин мой, он послушный офицер, хоть и опозорен. Ибо вы требовали его отсутствия в вашем присутствии, а сие, как и его присутствие на месте гибели Родриго, всего лишь случайность. Смотрите, он там с вашею женой.
– Это не моя жена. У Дездемоны нет такого платья. Это Эмилия.
– Шлюха! – И Яго сплюнул с такой яростью, точно в рот ему залетела пчела.
– Прошу прощенья?
– Хотел сказать, что с моей женою Кассио незнаком, а это апартаменты вашей.
– Ну, похоже, теперь-то Эмилия его знает. Смотрите, как хихикает она и трогает его рукав. Положительно кокетливая горничная.
В виске Яго набухла вена – и запульсировала от напряженья всего его замысла.
– Эмилия лишь принимает капитана по порученью своей госпожи, я уверен, – сказал он. И подумал: «Подстилка! Падла! Потаскуха! Отвратнейшая волочиха за гульфиками».
– Должно быть, так и есть – вон и искра моей души, Дездемона.
«Наконец-то».
– Не думал я, что он знаком был с ней[181], – лишь пресмыкался перед нею на причале.
– Знаком. Он очень часто был связным меж нами, ходатаем моим[182]. Когда любовь наша в Венеции еще была тайной.
– А, она и впрямь его знает. Смотрите, дружеские объятья. Он целует воздух у ее щеки, как это водится за флорентийцами. Целует кончики пальцев, отдавая дань ее совершенству. А, он ее знает.
