Джоэл Лейн - От голубого к черному

— Проблемы с работой, пока не особо получается что-то найти. Если тебя уволили, то нужно время, чтобы найти что-то еще. Проще найти нового любовника. Им не требуются рекомендации. Буду рад снова поработать с тобой и Йеном. У тебя много нового материала?

— Прости, что я позвонил Мартину, а не тебе, — сказал Карл. — Я подумал, вдруг, ты не захочешь со мной говорить. Это было странное время, понимаешь. У меня много всего — тексты, аккорды, мелодии. Ты же знаешь, я не умею толком записывать музыку. Я тебе покажу, когда подключу гитару. Возможно, наберется с дюжину песен, которыми стоит заняться. Плюс «Порванные струны», а может, и та вещь, что не вошла в альбом, «Ярд кожи». На альбом хватит, надеюсь.

Сейчас он говорил менее уверенно, чем во время записи «Жестких теней». Но это было неудивительно.

В тот вечер «Треугольник» собрался впервые со времени нашей последней, не особо удавшейся, репетиции в сентябре. Мы ели обжигающее карри и пили пиво в ресторане «К2» — нашей любимой забегаловке еще с давних времен. Карл изложил нам свои идеи по поводу второго альбома.

— Думаю, он будет спокойнее, чем «Жесткие тени». Не такой понятный — о ком, где или почему. Мне бы хотелось назвать его «Мертвое пространство»… понимаете, как мертвый нерв или разъединенная линия.

— Немного рискованно называть что бы то ни было «Мертвым», — сказал я. — У нас и так уже репутация страдальцев.

— А мне нравится идея мертвого пространства, — заявил Йен. — Заставляет задуматься о таких вещах, как древняя геометрия. Друиды… А может, назвать его «Преданный забвению»?

Карл улыбнулся.

— Потрясающе. Ты гений, Прист. Я бы расцеловал тебя, не будь ты так чертовски уродлив.

Йен вовсе не был уродлив. Когда-то мы с Карлом обсуждали возможность соблазнить его и устроить трио. Но страх перед гневом Рейчел остановил нас.

— Я бы тебе даже позволил, если бы ты хоть иногда чистил зубы, — парировал Йен. — Здорово, что ты вернулся. Что думаешь насчет концертов?

— Не знаю, — Карл в смятении уставился на зеленую пивную бутылку в своей руки. — Пока нет. Я дам вам знать.

Мы разошлись в середине вечера; Карлу нужно было возвращаться в Олдбери. Мы с Йеном ненадолго заскочили в «Бойцовых петухов».

— Не сказать, чтобы ему стало сильно лучше, верно? — сказал Йен.

Я не знал, что ответить. Было что-то неотвратимое в этих переменах, как подступающая старость. У Карла не было «нормы», к которой он мог бы вернуться. Он пытался бежать от чего-то, но теперь оно его настигло.

Мы провели пять сессий в «Кэнел Студиоз»: три вечерних и две днем в воскресенье. Кладбище Ярдли было подернуто инеем. На табличке недавно открывшейся через дорогу парикмахерской значилось: «ДЖУЛИ ФОРЛЕТТА».

Карл сказал мне:

— Хотел бы я знать, как ее называют подчиненные.

Он плохо спал; вечно уставший, он выпивал огромное количество кофе, чтобы взбодриться, а затем принимался за алкоголь, чтобы успокоиться. Я радовался тому, что мы не поехали в тур.

На первый взгляд, или на первый звук, новые песни Карла казались не проработанными с музыкальной точки зрения. Тексты слишком холодные и отстраненные: они не предполагали ритма или динамики, того, что может захватить и удержать. И Карл не хотел играть на гитаре так много, как прежде. Но спустя какое-то время сложились аранжировки, подчеркивавшие эти ледяные стихи, вместо того чтобы вторить им. Йен играл легко и быстро, мы с Карлом играли контрапунктом, один ведет мягкую мелодическую линию, а другой вторгается в нее жесткими риффами. В результате получился ломкий, повторяющийся звук, довольно странный, но не мрачный. Я подумал, что нам нужен клавишник, чтобы придать песням структуру. Предложение Йена было более радикальным: «Нам нужно сыграть это вживую, Карл. Прежде чем мы это запишем».

Голос Карла стал более спокойным, высоковатым, с придыханием, появившимся от вечного холода. Нотка страха, ощущавшаяся в таких песнях, как «Город комендантского часа», присутствовала и в новых песнях, но теперь к ней примешивалось какое-то беспомощное, покорное принятие. Точно он влюбился в боль. Мы записали четыре трека. «Голубое стекло» — медленная, завораживающая вещь, Карл использовал в ней тремоло. Его голос звучал так, точно у него во рту застряла какая-то гадость, от которой он не может избавиться. «Пей кровь из этого стакана/ Кровь ран/ Оставшихся от всех этих лет».

Еще «Убилиет», самый странный из всех записанных нами треков. Карл сказал, что это каменная темница, которую использовали в Средневековье, заключенный был вынужден там все время стоять, лежать было невозможно, он стоял в своем собственном дерьме до самой смерти. Слова отдавали безумием: «Стоя один в темноте/ Я не знаю, чье же это тело». Когда вышел альбом, многие морщились от наложения в «Убилиете». Карл записал свой крик, затем наложил эту запись на весь трек на тихом уровне. Это был едва слышный, но ужасный, болезненный звук.

В двух других песнях аранжировки были сильнее: нежные напевы взрывались жесткими всплесками нойза, как в «Его рте». Но даже в таком виде казались довольно хаотичными — звук чего-то рвущегося, а затем снова сливающегося воедино. «Руины» — песня о том месте, что Карл видел на вересковых пустошах Клуида: «Дом хозяина/ Корона без головы/ Балки прогнили/ Бульдоги мертвы». Карл боялся собак, особенно охотничьих, некоторые идиоты держат их в застроенных городских районах. Как-то раз он показал мне статью из бирмингемского «Голоса» о пропавших кошках, которых нашли растерзанными в клочья на пустыре: их травили собаками, точно лис на традиционной охоте.

«Наказание» — жестокая садомазохистская песня, хотя в голосе Карла не было жестокости. «Выстрел за моей спиной/ Его руки разрывают мою плоть/ Он вгрызается в меня/ Не давая уйти». Когда мы закончили ее записывать, Карл был в очень подавленном настроении. Мне хотелось поцеловать его, но я не мог.

Алана не особо заинтересовали наши демо-записи. Он сказал, что музыка слишком плоская, а тексты сентиментальны. «Это не здорово». Он сказал, что нам следует отправиться в тур, а потом написать новые песни, «пока в вас кипит борьба». Но теперь Карл еще меньше хотел играть вживую, чем когда мы приступили к работе. Он, казалось, был не в состоянии бросить вызов, не в состоянии возглавить группу, во всех смыслах.

Мартин убеждал Алана дать нам месяц на запись весной, Пит Стоун должен был стать нашим продюсером. Мы подумывали пригласить других музыкантов для участия в проекте: Мэтта Пирса, Мартина Даффи из «Шкуры», возможно, Дайан из «Свободного жребия» в качестве бэк-вокалистки. Дайан была бы рада поработать с нами. Мне хотелось, чтобы это получилось. Позже Мартин сказал мне, что он возненавидел эти демо-записи.

— Просто у меня было ощущение, что мы теряем время.

После одной из воскресных дневных сессий мы отправились поесть карри с пивом в Акокс-Грин. В четыре уже начинало темнеть, улицы казались металлическими от мороза. Повсюду в пабах были секьюрити, мальчики с мрачным лицами играли в бильярд, из динамиков ревела «Что такое любовь» Хэддауэя, а на экранах мелькали кадры MTV с выключенным звуком. На улице люди выгуливали собак, скудно одетые девицы орали возле телефон-автоматов. Ни одна машина не ехала со скоростью меньше 50 миль в час. Акокс-Грин — сосредоточие пересечений автобусных маршрутов, направляющихся в разные части города. Больше о нем особо нечего сказать. К десяти вечера мы заскучали, устали от разговоров о музыке, но еще недостаточно напились, чтобы считать день удавшимся. Я стоял в баре, заказывая нам по пятой или шестой порции, когда где-то рядом со мной разбилось стекло.

Я не понял, что же случилось. Люди шарахнулись назад, подняв руки, чтобы защитить лица. Какой-то парень прижал другого к стене, угрожая ему осколком стекла. Он размахивал осколком в воздухе, прелюдия перед броском. Тут кто-то бросил стакан в голову нападавшего. Он повернулся и увидел, что Карл поднимается на ноги, сжимая в руке бутылку. Второй парень отбежал в сторону, на его лице была кровь. Вышибала с криком выбежал из дверей. Карл перевернул столик, разбросав по полу пивные бутылки и разбитое стекло. Вышибала набросился на него сзади. Парень со стеклом в руке бросился на Карла, но зацепился за перевернутый стол и грохнулся на пол. Прежде чем он успел подняться, бармен прижал ногой его плечо к полу.

Он заорал: «Долбаные идиоты!», неожиданно высоким голосом.

Карл был очень бледен. Осколки стекла пропороли левый рукав его куртки, по руке текла кровь. Все молчали. Парень на полу скрючился и лежал неподвижно. Спина у него была вся в крови. Все это произошло за несколько секунд, пока Мадонна пела припев «Лихорадки». Рождественские украшения — китайские фонарики и блестящие шары — мерцали, точно огни далекого города. Карл повернулся и посмотрел на парня, державшего его. Вышибала осторожно отступил. Карл направился к выходу. Вышедший из туалета Йен застыл на месте. Я показал на дверь, и мы последовали за Карлом на обледенелую улицу. Карл быстро шел по улице, затем он оглянулся, увидел нас и бросился бежать. Я закричал: