Джоэл Лейн - От голубого к черному

Мы прошли мимо тлеющих остатков костра к многолюдной ярмарке, где Мит Лоаф [63] соревновался с Take That [64]. Тинейджеры вопили в едином порыве, забираясь в колесо, которое раскачивалось и затем поворачивалось. Йен рассуждал о шаманских ритуалах:

— Они играют на барабанах и не дают себе заснуть, чтобы вызывать видения. Брось пригоршню пыли в костер и увидишь лица умерших. А потом мертвые начинают говорить через них. Китайцы используют фейерверки, чтобы призвать духов уже тысячи лет.

Я был в ужасно слезливом настроении после двух бутылок сидра на пустой желудок. Рейчел подмигнула мне и взяла за руку. Но ничто не помогало.

С начала ноября магазины заполнили преждевременные новогодние декорации, повсюду звучали попсовые рождественские напевы. Я отчаянно пытался найти работу, денег у меня почти не осталось; но без связей и рекомендаций шансов было мало, хотя «Темпест рекордз» согласились взять меня обратно в качестве временного помощника, чтобы разобраться с предрождественскими заказами. Мартин предложил мне помочь найти работу в другой группе, но я считал, что это будет все равно что сжечь мост, который мы все еще можем перейти. Алан был занят новыми группами, в том числе и «Лентой», которые записывали свой альбом «Парень с побережья», но он все еще очень хотел вернуть «Треугольник» обратно на рельсы. Он, казалось, стал менее осторожным со мной теперь, когда я расстался с Карлом; я догадался, что он боялся Карла.

Весь ноябрь я то беспрестанно блуждал где-то, то безвылазно сидел дома со своей коллекцией записей, пьяный, в слезах. Я решил не дать себе погрузиться в наваждения, которые мучили меня после разрыва с Адрианом. То была гораздо более грязная история, облегчение приносила лишь возможность делать язвительные выпады: «Может, я теперь найду парня, который умеет трахаться. Это было бы здорово». На сей раз гнева во мне не было. Я чувствовал себя потерянным и дезориентированным. Повсюду меня окружал холод. Оказавшись в бирмингемской гей-тусовке, я обнаружил, что мне стало гораздо легче снимать парней, потому что теперь мне было на все наплевать. Моя пассивность привлекала мужчин, хотя и лишала меня возможности завязать настоящие отношения.

Бывали ложные просветы, моменты, когда казалось, что все идет на лад. Вроде одной ночи, когда я вошел в «Эдвард № 8» как раз в тот момент, когда диджей поставил «Поднимаясь вверх» Primal Scream: царапающий звук гитары, глубокие басовые риффы и отмороженный вокал Гиллеспи. Или утро воскресенья, когда окно моей квартиры залил солнечный свет, хотя внутри было по-прежнему холодно, а я слушал все пластинки Боуи семидесятых годов и вдруг вспомнил, что однажды мастурбировал на обложку «Low». Мне тогда было двадцать. Вспомнив об этом, я так смеялся, что поперхнулся и пролил кофе на диван. Я даже изучил обложку в поисках следов, по которым можно было бы провести тест ДНК.

Карл прислал мне открытку из Северного Уэльса: зеленый холм в тени другого холма. Он писал своим обычным неровным почерком с наклоном влево: «Дэвид, надеюсь, у тебя все хорошо. Здесь очень тихо, только шум дождя да шарахающиеся в испуге овцы. Теперь я знаю, что чувствовала агент Старлинг. Я пишу новые песни. «Замороженный джин» — хорошая группа. До скорой встречи, К.».

Это не объясняло, почему он там оказался или с кем он там был. Конец письма напомнил мне блюзовую песню, которую я когда-то слышал, она называлась «В поисках Кая». В припеве была строчка: «Если ты увидишь Кая». Хотел бы я, чтобы загадки Карла были столь же просты. Возможно, если бы мне удалось его понять, все бы закончилось. Я смог бы двигаться дальше.

В «NME» продолжали поступать письма насчет «Треугольника», в основном от фанатов, которые заявляли, что они «понимают отчаяние Карла». Это меня взбесило. Депрессивные люди вечно ослеплены эмоциями, но исключительно своими. Если они не могут понять чужую точку зрения, значит ее не существует. Карл никогда не доверял эмоциям, если только не мог обратить их в нечто другое. Временами мне казалось, что, может быть, он бросил меня, чтобы показать, каково это. Чтобы заставить меня продолжать играть басовую партию при его гитаре.

В конце ноября на концерте Пи-Джей Харви я столкнулся с Дайан и Мэттом. Мы вместе выпили и обменялись историями своих бед. «Свободному жребию» не удалось записать пластинку, а напряженные отношения между Дайан и Энди сделали практически невозможным какую бы то ни было работу группы.

— Я бы хотела, чтобы он свалил на хрен, — сказала она. — Что бы я ни пыталась сделать, он все стремится втоптать в дерьмо. Лучше уж я найду барабанщика похуже Энди. Чтоб ему пусто было.

Я подумал, сможем ли мы с Карлом продолжить вместе работать в «Треугольнике». Это было непростым делом, даже когда мы спали вместе. Дайан похудела и выглядела уставшей, хотя ее готический макияж скрывал это.

На следующий день она позвонила мне. Мы поговорили о концерте, который нам обоим очень понравился.

— Она поет так, будто ходит по горящим углям, — сказала Дайан. — Точно она сможет продолжать петь и после смерти, и ей не нужно выслушивать указания какого-то долбаного барабанщика.

Мы оба считали, что она слишком хороша, чтобы иметь успех.

— Послушай, — сказала Дайан, — я тут подумала, может, ты придешь ко мне на обед в пятницу?

Дайан жила в Нортфилде: мрачном районе на южной окраине Бирмингема, кругом стройки и высокие стены, изрисованные свастикой. Ее квартира находилась на третьем этаже реконструированного дома, рядом с железной дорогой. Стены завешаны постерами и обложками пластинок. Кошачий череп стоял на шкафу, забитом пластинками, скелет гремучей змеи украшал газовый камин.

— Я привыкла использовать красные лампочки, но домовладелец заставил меня сменить их. Он посчитал, что я проститутка. Мне пришлось показать свою карточку из Рекхема, только тогда он поверил, что я вне игры.

Мы выпили красного вина и поели обжигающего чили, затем пересели на диван и включили концертный альбом The Cure «Мольба». Каждые полчаса грохот проезжающего поезда сотрясал квартиру. Вино немного развеселило Дайан, и она принялась со знанием дела рассуждать о Роберте Смите и Сьюзи Сью, потом она взяла акустическую гитару и сыграла свою новую песню «Все еще друзья». Насмешливый образ бывших любовников, которые остались близки: «Ты говоришь, мы все еще друзья, но молчишь о том/ Что ты не можешь трахать меня и потому ебешь мне мозг».

— Знаешь, что самое ужасное? Мне нужен Энди, чтобы сыграть эту песню как надо. Его медленная, причудливая игра, никто так больше не сумеет. Но он не хочет играть эту песню.

Это привело нас к разговору о Карле, для этого потребовалась вторая бутылка.

— Вы никогда не выглядели счастливыми вместе, — сказала Дайан. — Вы не были добры друг к другу. Вы восхищались друг другом как музыканты, но не как люди. А ты гораздо лучше Карла, в любом случае.

— Возможно, в чем-то лучше, — сказал я, глядя, как свет мерцает на обложках металлических пластинок, развешанных по стенам. Кладбище, груды трупов, разрушенная церковь. — У Карла было нечто другое. Его песни, то, каким он иной раз бывал. Он не мог контролировать то, что происходило внутри него, но ему нужно было этим поделиться. Не знаю, как объяснить. После него кто-то… лучший может показаться слишком слабым. Думаю, он сумасшедший. Но в этом есть нечто большее.

Дайан рассмеялась.

— Это у других безумие, а у Карла — видения.

Внезапно Дайан показалась мне какой-то невероятно уязвимой, она свернулась калачиком на диване, свет таял в ее глазах.

— Но он не может ничего довести до конца. Он всегда убегает. Он тебе говорил, что я сделала аборт, когда мы были вместе?

— Нет. Мне очень жаль. Я понятия не имел.

Почему-то я подумал, что мне следовало догадаться.

— Это была случайность. Ребенок, я хочу сказать. Презерватив порвался. — Она помолчала, медленно вдохнула. — Мы оба были этому не рады. Карл не хотел, чтобы я делала аборт. Но он не хотел и жить со мной. Сказал, что одна попытка стать отцом уже провалилась. Он не бросил меня, но я почувствовала, что он отдаляется. Кто-то должен был принять решение. И я это сделала.

Она закрыла глаза. Где-то позади нас Fields of the Nephilim снова и снова повторяли один и тот же расплывчатый рифф.

— Мы разлюбили друг друга после этого. Чувство вины, обида, я не знаю. Мы больше не могли прикасаться друг к другу. Расставшись, мы стали неплохо ладить, потому что не пытались стать друзьями. Никакого эмоционального шантажа. У Карла это неплохо получается. Он знает, как отпустить человека.

Мы наполнили стаканы и сидели в молчании, позволив безмятежной торжественности музыки заполнить комнату, точно пылью веков.

Затем Дайан сказала:

— Я говорила Карлу, что ему нужно работать в «самаритянах». Потому что он хорошо умеет слушать, но никогда не дает советов.