Стиг Ларссон - Девушка, которая взрывала воздушные замки (Luftslottet som sprangdes)

– Пока нет, но Хенри пытается узнать.

– Я уже иду, буду через пять минут.

В дверях «Миллениума» Микаэль столкнулся с выходившим оттуда Кортесом.

– Экстрём дает пресс-конференцию в пятнадцать ноль-ноль, – сказал Хенри. – Я еду на Кунгсхольмен.

– Что нам известно? – прокричал ему вслед Микаэль.

– Малин, – ответил Хенри и скрылся.

Микаэль направился в кабинет Эрики Бергер… нет, Малин Эрикссон. Она разговаривала по телефону, что-то лихорадочно записывая на желтых листочках для заметок, и жестом предложила ему подождать. Микаэль пошел на редакционную кухню и налил в две кружки кофе с молоком. Когда он вернулся в кабинет Малин, та уже закончила разговор. Микаэль протянул ей одну из кружек.

– О’кей, – сказала Малин. – Залаченко застрелили сегодня в тринадцать пятнадцать.

Она посмотрела на Микаэля.

– Я только что разговаривала с медсестрой из Сальгренской больницы. Она говорит, что убийца – пожилой мужчина лет семидесяти, который пришел за несколько минут до убийства и попросил передать Залаченко цветы. Он сделал несколько выстрелов в голову Залаченко, а потом выстрелил в себя. Залаченко мертв. Убийца пока жив, и его сейчас оперируют.

Микаэль вздохнул с облегчением. В тот момент, когда он услышал в кафе эту новость, у него сердце ушло в пятки и возникло паническое предчувствие, что оружие держала Лисбет Саландер. Это бы серьезно осложнило его план.

– Знаем ли мы имя стрелявшего? – спросил он.

Малин замотала головой, и тут телефон снова зазвонил.

Она стала отвечать, и из разговора Микаэль понял, что звонит из Гётеборга временный сотрудник, которого Малин посылала в Сальгренскую больницу. Он помахал ей рукой, пошел к себе в кабинет и опустился на стул.

Было такое ощущение, будто он появился на рабочем месте впервые за несколько недель. У него скопилась кипа непрочитанной корреспонденции, но он решительно отодвинул бумаги в сторону и позвонил сестре.

– Джаннини.

– Привет. Это Микаэль. Ты слышала, что произошло в Сальгренской больнице?

– Можно сказать, своими ушами.

– А ты где?

– В Сальгренской больнице. Этот подлец в меня целился.

На несколько секунд Микаэль утратил дар речи, пока до него не дошли слова сестры.

– Какого черта… ты что, была там?

– Да. В такой переплет мне еще в жизни попадать не приходилось.

– Ты ранена?

– Нет. Но он пытался войти в палату Лисбет. Я блокировала дверь и заперлась с ней вместе в сортире.

Микаэль вдруг ощутил, что мир пошатнулся. Его сестру чуть не…

– Что с Лисбет? – спросил он.

– Она цела и невредима. Я имею в виду, во всяком случае, сегодняшняя драма ей вреда не причинила.

Он вздохнул с некоторым облегчением.

– Анника, тебе что-нибудь известно об убийце?

– Абсолютно ничего. Пожилой мужчина, хорошо одетый. Мне показалось, что у него был растерянный вид. Я с ним раньше не встречалась, но за несколько минут до убийства мы вместе ехали в лифте.

– А Залаченко точно мертв?

– Да. Я слышала три выстрела, и, как мне удалось тут разузнать, все три раза стреляли в голову. Но здесь был полнейший хаос, набежала тысяча полицейских, эвакуировали все отделение, а здесь лежат люди с тяжелыми травмами и больные, которых вообще нельзя перемещать. Когда прибыла полиция, кто-то обязательно хотел допросить Саландер, пока до них не дошло, что она чуть жива. Мне пришлось на них наорать.

Инспектор уголовной полиции Маркус Эрландер увидел Аннику Джаннини через открытую дверь палаты Лисбет Саландер. Адвокат прижимала к уху мобильный телефон, и Эрландер стал выжидать, пока она закончит разговор.

Через два часа после убийства в коридоре по-прежнему царил хаос. Палату Залаченко оцепили. Врачи попытались было оказать ему помощь сразу после выстрелов, но вскоре сдались – помочь Залаченко уже было нельзя. Останки перевезли к патологоанатомам, и теперь полным ходом шло обследование места преступления.

У Эрландера зазвонил мобильный телефон – на связи был Фредрик Мальмберг из патрульной службы.

– Мы точно установили личность убийцы, – сказал Мальм вместо приветствия. – Его зовут Эверт Гульберг, и ему семьдесят восемь лет.

Семьдесят восемь лет – убийца преклонного возраста.

– И кто, черт побери, он такой?

– Пенсионер, живет в Лахольме, имеет титул бизнес-юриста. Мне только что звонили из ГПУ/Без и сообщили, что как раз начали в отношении его предварительное следствие.

– Когда именно и почему?

– Когда, я не знаю. Почему – из-за того, что он имел пагубную привычку рассылать официальным лицам бредовые письма с угрозами.

– Например?

– Например, министру юстиции.

Маркус Эрландер вздохнул. Значит, псих, любитель борьбы с официальной властью.

– В СЭПО утром звонили из нескольких газет, получивших письма от Гульберга. Позвонили и из министерства юстиции, поскольку этот Гульберг недвусмысленно угрожал смертью Карлу Акселю Бодину.

– Мне нужны копии писем.

– Из СЭПО?

– Да, черт возьми. Если потребуется, поезжай в Стокгольм и забери их лично. Я хочу, чтобы они лежали у меня на столе к моменту моего возвращения в полицейское управление. То есть примерно через час.

Он секунду подумал, а потом задал еще один вопрос.

– Тебе звонили из СЭПО?

– Именно.

– Я имею в виду – они звонили тебе, а не наоборот?

– Да. Именно так.

– О’кей, – сказал Маркус Эрландер и отключил телефон.

Его заинтересовало, что же это нашло на СЭПО, если им взбрело в голову самим связываться с простой полицией. Обычно из них почти невозможно выдавить ни звука.

*

Ваденшё резким движением распахнул дверь в помещение «Секции», которое Фредрик Клинтон использовал для отдыха. Клинтон осторожно приподнялся.

– Что, черт побери, происходит? – закричал Ваденшё. – Гульберг убил Залаченко, а потом выстрелил себе в голову.

– Я знаю, – сказал Клинтон.

– Знаете? – воскликнул Ваденшё.

Он так сильно раскраснелся, что его, казалось, вот-вот хватит удар.

– Он же, черт подери, стрелял в себя. Пытался совершить самоубийство. Он что, свихнулся?

– Значит, он жив?

– Пока да, но у него сильнейшие повреждения мозга.

Клинтон вздохнул.

– Как жаль, – произнес он с горечью в голосе.

– Жаль?! – воскликнул Ваденшё. – Гульберг сошел с ума. Разве вы не понимаете…

Клинтон не дал ему договорить.

– У Гульберга рак желудка, толстой кишки и мочевого пузыря. Он уже несколько месяцев умирает, и ему в лучшем случае оставалось месяца два.

– Рак?

– Последние полгода он носил с собой оружие и собирался застрелиться, если боль станет невыносимой, но не желал валяться на больничной койке в полной беспомощности. Теперь ему выпал случай внести последний вклад в дело «Секции». Он ушел красиво.

Ваденшё почти лишился дара речи.

– Вы знали, что он собирается убить Залаченко?

– Разумеется. В его задачу входило навсегда лишить Залаченко возможности заговорить. А как тебе известно, угрожать ему или вести с ним переговоры бессмысленно.

– Но разве вы не понимаете, какой из этого может получиться скандал? Вы что, такой же чокнутый, как Гульберг?

Клинтон с большим трудом поднялся, посмотрел Ваденшё прямо в глаза и протянул ему пачку копий факсов.

– Это было оперативное решение. Я скорблю по своему другу, но, по всей видимости, очень скоро последую за ним. А насчет скандала… Некий бывший юрист-налоговик разослал откровенно безумные письма в газеты и министерство юстиции. Вот тебе образец. Гульберг обвиняет Залаченко во всех грехах, от убийства Пальме до попыток отравить население Швеции хлором. Письма явно написаны сумасшедшим, почерк местами неразборчив, с большими буквами, подчеркиванием и восклицательными знаками. Мне нравится его идея писать на полях.

Ваденшё читал письма с возрастающим удивлением, схватившись рукой за лоб. Клинтон наблюдал за ним.

– Что бы ни случилось, смерть Залаченко никак не будет связана с «Секцией». В него стрелял сбитый с толку слабоумный пенсионер.

Он помолчал и добавил:

– Главное, с этого момента тебе придется занять место в общем строю. Don’t rock the boat.[18]

Он уперся в Ваденшё взглядом. В глазах больного вдруг сверкнул металл.

– Ты должен понять, что «Секция» является ударной силой шведской обороны. Мы – последний оборонительный рубеж. Наша работа заключается в том, чтобы охранять безопасность страны. Все остальное не имеет значения.

Ваденшё смотрел на Клинтона с сомнением.

– Мы невидимы. Нам не от кого ждать благодарности. Мы должны принимать решения, на которые ни у кого другого не хватает духу… и меньше всего у политиков.

Последнее слово он произнес с явным презрением.

– Делайте, что я скажу, и «Секция», возможно, выживет. Но для этого нам необходима решительность и твердость.

Ваденшё почувствовал, что его охватывает паника.