Стиг Ларссон - Девушка с татуировкой дракона

Стиг Ларссон

Девушка с татуировкой дракона

Пролог

Пятница, 1 ноября

Это повторялось из года в год, как ритуал. Сегодня человеку, которому предназначался цветок, исполнилось восемьдесят два. Когда, как обычно, цветок доставили, он вскрыл пакет и отложил подарочную обертку в сторону. Затем поднял телефонную трубку и набрал номер бывшего комиссара уголовной полиции, который после выхода на пенсию поселился возле озера Сильян в Даларне[1]. Они не просто были ровесниками, но и родились в один день, что придавало ситуации несколько иронический оттенок. Комиссар, знавший о том, что после доставки почты, около одиннадцати часов утра, ему непременно позвонят, сидел и в ожидании разговора пил кофе. В этом году телефон зазвонил уже в половине одиннадцатого. Он ответил немедленно и сразу же поприветствовал собеседника.

– Его доставили, – сказали ему.

– И какой же в этом году?

– Не знаю, что это за цветок. Надо будет отдать специалистам, чтобы определили. Он белый.

– И конечно, никакого письма?

– Да. Только цветок. Рамка такая же, как в прошлом году. Самодельная.

– А штемпель?

– Стокгольмский.

– Почерк?

– Как всегда, большие печатные буквы, прямые и аккуратные.

На этом тема была исчерпана, и они еще немного посидели молча, каждый на своем конце телефонной линии. Комиссар-пенсионер откинулся на спинку стула и раскурил трубку. Он прекрасно понимал, что от него больше не ждут острых, разумных вопросов, способных прояснить ситуацию или пролить на дело новый свет. Эти времена давно остались в прошлом, и разговор между двумя состарившимися мужчинами носил скорее характер ритуала, связанного с загадкой, к разгадке которой, кроме них, никто на всем белом свете больше не проявлял ни малейшего интереса.

На латыни растение называлось Leptospermum (Myrtaceae) rubinette. Это была малопривлекательная веточка кустарника, похожего на вереск, около двенадцати сантиметров в высоту, с мелкими листьями и белым цветком из пяти лепестков двухсантиметровой длины.

Данный представитель флоры происходил из австралийских бушей и горных районов, где мог образовывать мощные кустистые заросли. В Австралии его называли Desert Snow[2]. Позже дама-эксперт из ботанического сада Уппсалы сообщит, что это необычное растение, редко выращиваемое в Швеции. В своей справке ботаник написала, что оно объединяется в одно семейство с Rosenmyrten[3] и его часто путают с шире распространенным родственным видом – Leptospermum scoparium, – который в изобилии произрастает в Новой Зеландии. Разница, по мнению эксперта, заключалась в том, что у rubinette на кончиках лепестков имеется немного микроскопических розовых точек, которые придают цветку чуть розоватый оттенок.

В целом rubinette был на удивление незатейливым цветком и не имел коммерческой ценности. У него отсутствовали какие бы то ни было лечебные свойства или способность вызывать галлюцинации, он не годился в пищу, не мог использоваться в качестве специи или применяться при изготовлении растительных красок. Правда, коренное население Австралии, аборигены, считали его священным, но только заодно со всей территорией Айерс-Рока[4] и всем ее растительным миром. Таким образом, можно сказать, единственный смысл существования цветка заключался в том, чтобы радовать окружающих своей причудливой красотой.

В своей справке ботаник из Уппсалы отметила, что если для Австралии Desert Snow является достаточно необычным растением, то для Скандинавии он просто-таки редкость. Сама она ни одного экземпляра не видела, но из беседы с коллегами знала о попытках разведения этого растения в одном из садов Гётеборга, и не исключено, что его в разных местах для собственного удовольствия выращивают в теплицах садоводы и ботаники-любители. В Швеции его разводить трудно, поскольку оно требует мягкого, сухого климата и в зимнее полугодие должно находиться в помещении. Оно не приживается на известковой почве, и вода должна поступать к нему снизу, прямо к корню, – короче, с ним нужно уметь обращаться.

То, что цветок является в Швеции редкостью, теоретически должно бы было облегчить поиски происхождения именно данного экземпляра, но на практике эта задача оказывалась невыполнимой. Ни тебе каталогов, которые можно изучить, ни лицензий, которые можно просмотреть. Никто не знал, сколько всего цветоводов вообще пыталось разводить столь прихотливое растение: число энтузиастов, получивших доступ к семенам или рассаде, могло колебаться от единиц до нескольких сотен. Семена они имели возможность купить сами или получить по почте из любой точки Европы, от какого-нибудь другого садовода или из ботанического сада. Нельзя было также исключить, что цветок привезли прямо из Австралии. Иными словами, вычислять именно этих садоводов среди миллионов шведов, имеющих тепличку в саду или цветочный горшок на окне гостиной, выглядело делом безнадежным.

Это был всего лишь один из череды загадочных цветков, всегда прибывавших 1 ноября в почтовом конверте с уплотнителем. Виды цветов ежегодно менялись, но все они могли считаться красивыми и, как правило, относительно редкими. Как и всегда, цветок был засушен, аккуратно прикреплен к бумаге для рисования и вставлен в простую застекленную рамку форматом двадцать девять на шестнадцать сантиметров.

Загадочная история с цветами так и не стала достоянием средств массовой информации или общественности, о ней знал лишь ограниченный круг. Три десятилетия назад ежегодно прибывавшие цветки подвергались пристальному исследованию – их изучали в государственной лаборатории судебной экспертизы, посылкой занимались эксперты по отпечаткам пальцев и графологи, следователи уголовной полиции, а также родственники и друзья адресата. Теперь действующих лиц драмы осталось только трое: состарившийся новорожденный, вышедший на пенсию полицейский и, разумеется, неизвестный отправитель подарка. Поскольку по крайней мере первые двое находились уже в столь почтенном возрасте, что им было самое время готовиться к неизбежному, то круг заинтересованных лиц мог вскоре еще более сузиться.

Полицейский-пенсионер был повидавшим виды ветераном. Он прекрасно помнил свое первое дело, когда от него требовалось упрятать в тюрьму буйного и сильно пьяного работника электроподстанции, пока тот не причинил вреда себе или кому-нибудь другому. На протяжении своей карьеры старому полицейскому доводилось сажать в тюрьму браконьеров, мужей, жестоко обращавшихся с женами, мошенников, угонщиков и нетрезвых водителей. Ему встречались взломщики, грабители, наркодельцы, насильники и по крайней мере один более или менее сумасшедший взломщик-подрывник. Он участвовал в расследовании девяти убийств. В пяти случаях убийца сам звонил в полицию и, полный раскаяния, признавался, что лишил жизни жену, брата или кого-нибудь еще из своих близких. В трех случаях виновных пришлось разыскивать: два из этих преступлений были раскрыты через несколько дней, а одно – через два года, с помощью государственной уголовной полиции.

При расследовании девятого убийства полицейским удалось выяснить, кто виновник, но доказательства оказались столь слабыми, что прокурор решил не давать делу хода. И через некоторое время оно, к досаде комиссара, было закрыто по прошествии срока давности. Но в целом он мог с удовлетворением оглядываться на оставшуюся за плечами впечатляющую карьеру и, казалось бы, чувствовать себя вполне довольным всем содеянным.

Но довольным-то он как раз и не был.

«Случай с засушенными цветами» беспокоил комиссара, будто заноза, – эту загадку он так и не разгадал, хотя уделил ей больше всего времени, и эта неудача нервировала его. Как до выхода на пенсию, так и после он размышлял над этим делом тысячи часов, без преувеличения, но даже не мог с уверенностью сказать, было ли вообще совершено преступление, и от этого ситуация казалась вдвойне нелепой.

Оба собеседника знали, что человек, заключивший цветок в рамку под стеклом, использовал перчатки и нигде не оставил отпечатков пальцев. Они не сомневались в том, что выследить отправителя будет невозможно: для расследования попросту не имелось никаких зацепок. Рамку могли купить в фотоателье или канцелярском магазине в любой точке мира. Почтовый штемпель менялся: чаще всего на нем значился Стокгольм, но три раза был Лондон, дважды Париж и Копенгаген, один раз Мадрид, один – Бонн, а однажды встретился совершенно загадочный вариант – Пенсакола, США. Если упомянутые столицы были хорошо известны, то название Пенсакола настолько ничего не говорило комиссару, что ему пришлось искать этот город по атласу.

Когда они попрощались, восьмидесятидвухлетний новорожденный еще немного посидел, разглядывая красивый, но заурядный австралийский цветок, названия которого он пока не знал. Потом он поднял взгляд на стену над письменным столом. Там в застекленных рамках висели сорок три его засушенных собрата – четыре ряда по десять штук в каждом и один незаконченный ряд с четырьмя картинками. В верхнем ряду одной рамки не хватало – место номер девять зияло пустотой. Desert Snow станет номером сорок четыре.