Алексей Синиярв - Буги-вуги
— Мура какая-то, — буркнул Минька под нос.
— С Любовью, — повторил Маныч, — с большой буквы. А Любовь — это Бог. Когда любишь — обожествляешь, будь то дело или человек. Если любовь приходит в сердце, слова рождаются сами. И какие! Ядра — чистый изумруд. Но главное, всё же, не слова, что слова? слов, как грязи. Главное — как они… — Маныч поводил руками. — Главное — поэзия! А что поэзия? поэзия — это сика на нанику. Несопоставимые слова. Оказались они рядышком в одном окопе, — странным образом, можно сказать, не по своей воле, — и тяперича, тыча в бока друг друга, по мордасям хлопая, строят, а куда деваться? вместе и строят новый смысл. Поэт, как пьяный, хватается за всё, что ни поподя, у него ж, охломона, броуновское движение в башке лохматой, а как раз неожиданные сравнения и остаются. — Миньтка хотел было что-то сказать, но Маныч остановил его вальяжным жестом. — Это все равно как толмачить. Другой язык. Ты его знаешь — поймешь. Другой, пятый — тоже, а шестому — мимо. Одиннадцатый не поймет, еще и в морду заедет. Надо ему ваши… матрасы обоссанные… Двацать первый палец. На фиг не надо. Зачем? Хо-хо, стихи!? Муха села на варенье. Что, не прожили б? Великое дело, ханские эмираты! Да кто спорит? Куда как ни верней. А эфир? воздух цветной? этот вот зайчик солнечный на кривой сабле, что сейчас полоснёт тебя нахрен, в пизду?! Пополам, блядь, до самых яиц развалит! Чуйства, едрёна вошь! Снег, без всего этого, не снег, а всего лишь будущая грязная вода. Но ведь, и вообще-то — мистика. Трататуй какой-то. Прочитай-ка толпе стихотворение. А реакция?… Один смеется, другой плачет, а третий — бесится. О! — история. Но если к нашему разговору вернуться, — Маныч показал большим пальцем за спину, — то поэзия неотделима от метрики. Убери ритм — и это будет всё что угодно, но только не поэзия. Рифма — тот же ритм.
— Э, товарищ лектор, неувязочка. Почему же от мантр в транс впадают? Где там рифма? Позвольте-ка вопрос.
— Залупу тебе в нос. Как на лекции: всего-то навсего, определенные словосочетания, повторяемые неоднократно, в определенном размере, создают звуковые колебания определенной частоты, которые, воздействуя на организм, приводят его, опять же, в определенный ритм. Спроси — поэзия? Отчего ж нет. Так же, как и заговоры, что бабки шепчут: стану, благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверями, из двора воротами… К тому же, немаловажный фактор: древний язык! Сохраняющий архаичные вибрации, первичный, авторский ритм. Которого мы уже и услышать не можем. Слово по-настоящему резонирует и совсем по иному воздействует. Рифма и ритм — вот где спасение. Вот где катапульта. Не зря же говорят: слово лечит. Но ведь не всякое!
— Да, если хуями обложить, точно не вылечишь.
— Артуха! Ты всё знаешь. Тебе надо книги писать.
— Нам ли стоять на месте. Надо просто к жизни приглядываться, тогда она тебе сама все тайны раскроет. Мы ж не говорим, а балаболим, и думать не думаем: а почему это слово именно так произносится, а не по-другому? А просто так ничего не бывает. Просто так прыщик на жопу не сядет. Вот, допустим, слово «судьба». Что это? Что такое сугубо и глобально: судьба? В словаре не смотри, там тебе напишут адекватно да конгруэнтно. Зри в корень, как Козьма Прутков сетовал. «Судьба». На первое — суд, на второе — Бог. Суд Божий. Как боженька рассудил — так и жить будешь, заваляшшой ты мой. Так и повздыхаешь-поохаешь. Вот тебе и «суждено», вот тебе и эх! судьбинушка, криво-латано.
— Судьба, это не то, что должно случиться, — вставил Минька. — А совсем наоборот.
— «Свобода», однако ж — С Волей Божьей. С волюшкой. Но божьей. Живи не как хочется, а как Бог велит! — В подтверждение своих слов Маныч решительно хлопнул по столу. — По заповедям. Вот тогда и свобода, а не пей ни хочу. Свобода без доброго сердца, без Бога — страшнейшая штука, васька буслаев. Оттенков здесь ой-ё-ёй сколько. «Обогатиться». Не башли в кубышку заныкивать, а о Боге думу думати, об «не убий, не укради, не обмани». К Нему прислониться, а себя смирить. Только тогда и обогатишься — чище станешь, духовно вырастешь. «Счастье». Сей час. Сию минуточку. Вот здесь, сейчас, счастье, на мгновеньице, пока забылся ты. Или: «искусство». От слова «искус». Откуда вестимо? От змея-искусителя. От Сатаны, — изобразил рога Маныч.
— А ты говорил от Бога.
— От Бога — Поэт. Он представитель Бога на Земле. С Сатаной на жизнь, а не за смерть борется. А Земля отдана дьяволу, в его руках.
— То есть сейчас мы все в аду, а когда якобы умрем — попадем на небо? В так называемый рай?
— Лучше нету того свету, — закатил глаза Лёлик.
— А мне и в аду хорошо, — потянулся Минька.
— В тебе, Миша, дьявол крепко сидит. Так вот, — продолжил Маныч, — Сатана, в вечном противоборстве с Богом, всегда стремится к тому, чтобы что-то сделать лучше, доказать Богу свое превосходство, и его ставкой в этом — кто кого перетянет, — стала любимая игрушка Господа — человек: маленькая копия Творца. Стараются-то бить всегда по больному. Когда же дурак-человек доверия Бога лишился, и всё в одночасье потерял, и был низвергнут — Сатана заскучал: получил он, чего хотел, уж больно просто. А когда что-то дается легко и просто, такая победа как бы и не победа — достигнутое без труда не больно и ценится. Так даже и не интересно. Верно? Но и Богу потеря, радости, сами понимаете, особой не доставила, и метая громы и молнии, а в душе скорбя по непутному человечишке — а любят как раз непутевых да ущербных, опять же, заблудшая овца дороже чем незаблудшиеся — он оставил ему слабенькую надежду все ж таки вернуться в райские кущи: скучно там Богу одному. И эта надежда — не искусство, как кто-то хотел вообразить, а вдохновение. То, что приходит свыше. От Него.
Маныч подлил себе чаю в бокал и бросил туда три куска сахару.
— Кладите, пожалуйста, сахар, — хором произнесли мы с Лёликом, не сговариваясь.
— Спасибо, я уже наклала, — жеманно сказал Минька.
Но Маныча и после ста грамм трудно остановить, а тут-то, приняв худо-бедно грамм триста пятьдесят…
— Так Сатана-то игру принял и стал человека искушать да подзуживать. Во-первых, чтобы опять-таки доказать, что человек, в котором сидит дьявол, а сидит он во всех нас, с помощью его может что-то создать эдакое, не хуже, чем и Вседержитель. Ну, а, во-вторых, по природе своей падшего ангела, чтоб и над человечком посмеяться: ну-ка, ну, попробуй, слабо тебе? Учтите, что человек до грехопадения был почти как Бог. Создан-то по образу и подобию. Тут насмешка прямая. Хотя и вот так, если подумать, ни за что, мог ли Бог поднять до себя? Может эта история с яблочками Им спровоцирована? Вот тебе ключики от всех комнат, но этим ключиком эту дверку не открывай. Любопытство, оно, не порок, но… Если бы не эта поблядушка Ева. Хотя тут парадокс, подождите… Я запутался. Надо выпить. — Маныч поискал глазами бутылку, увидел, что она пуста и продолжил. — Далее. Оставим человечество. Посредством чего человек может получить прощение и вернуться к Богу? Человек — тварь Божия. Теперь проследим закономерность: тварь — творить — творчество — Творец. Ясно? Вот он — путь. К Творцу. Через творчество, через искусство. А раз через искусство, значит через Сатану. Нонсенс-с? Как раз нет. Вот именно преодолением Сатаны и можно прийти к Богу. Сатана, как я уже говорил, условия принял, такая уступка со стороны Бога, оно еще и интересней — вдохновляй! посмотрим! как оно получится. Видите, как завязано? Что, зря говорят: «волшебная сила искусства», «колдовское искусство», «магия искусства»? Волхование, чародейство, колдовство — это же всё арсеналы нечистой силы. Итак. Дьявол, с одной стороны, посредством человека хочет показать, что и он всемогущ, а, с другой, доказывает человеку, что никогда ему былых возможностей не достичь. Что остается человеку при таком шулерском раскладе? Он, натурально, орёт, от силы себя выразить до невозможности это сделать, потому что всё дается непосильным трудом, напряжением силы и воли. Бьется, продирается к Совершенству, то бишь к Богу, под злобное хихиканье бывшего ангела, стремясь искусством, творчеством, хоть в малой толике приблизиться к тому, что, считай, невозможно. Происходит сие неосознанно — никто никогда не сможет ответить: зачем он это делает, для чего тратит силы, здоровье и лучшие годы жизни, выкладывая всего себя. Почему так делает — отчета себе не отдает. Ответа нет. А что же Князь Тьмы? Ставит рогатки, напускает лишения, соблазняет монетой и земными дарами тех, кто не уступает рубищу, суме и тюрьме. Добился ли он чего-нибудь? Весьма. Сплошь и рядом. Бетховен оглох, Бах ослеп, Чайковскому стали призраки являться и перепугали, беднягу, до ужаса, он и музыку сочинять бросил. Шуберт с разбегу прямо в речку Рейн. Тоже музыка небес в головушке житья не давала. Гоголь, тот вообще, голодом себя уморил. Но. Человек, таки, существо упрямое и потому чего-то добивается непосильным трудом, что Сатану проклинает, а больше смотрит на звезды и славит Создателя, потому как в момент достижения Достиженья он сам создатель. Или уподоблен ему. Что же выиграл во всём этом Вельзевул? То, что при любом раскладе он — победитель. Добился человек, создал божественный шедевр — Сатана перед Богом всё приписывает себе: я это! мой человек! в нем сидит дьявол! Не добился — очень хорошо: что и требовалось доказать: хохочет предводитель рогато-копытных и потирает радостно руки. А такова его природа. Но лишь Господь Бог может отделить черное от белого и понять человека, а, значит, поняв, и простить. Я пьяноват, поэтому путано объясняю, но главное, чтобы смысл был ясен.
