Джонатан Летем - Бастион одиночества
Из окон спальни Артура были видны запущенные, заросшие деревьями задние дворы домов на Атлантик-авеню, окна квартир над магазинами, часть Казенного дома, здания муниципальных учреждений в центре Бруклина и зубчатые верхушки Манхэттена. Артур рассматривал все это в бинокль. По вечерам, закончив очередную партию в шахматы, они развлекались по очереди, наблюдая не за чем-то конкретным, а за всем подряд. Сначала в тишине, потом под звуки радио, по которому транслировали в основном «Лети, как орел» или «Плетущий сны».
Но большую часть времени они проводили, сидя на крыльце и исследуя нежелание или неумение Пасифик-стрит признать свое соседство с Бонд или Хойт. А летом, бывало, ходили в Музей естественной истории в Верхнем Уэст-Сайде и рассматривали животных, убитых когда-то самим Теодором Рузвельтом, а затем превращенных в чучела и запаянных в стеклянные коробки. Дилан Эбдус, Артур Ломб, гомо сапиенс, Пасифик-стрит, 1976 год. Дни казались безмятежными, все шло своим чередом. Дилан совсем не думал ни о Мингусе, ни о Дин-стрит, просто наблюдал за прячущимся под припаркованной машиной серым котом, за ритмическими колебаниями столба больничного пара, почтальоном, читающим журналы на крыльце соседнего дома, и размышлял, как долго еще будет проигрывать в шахматы безжалостному жулику Артуру Ломбу.
А тот обеими руками растирал отсиженную ногу и продумывал следующий хитрый ход. В глазах, казалось, отражаются проносящиеся в мозгу мысли.
— Быть фанатом «Метс» не имеет смысла, если поразмыслить здраво. Многие смотрят только на очки и места, но «Янки» в любом случае — самая мощная команда в истории бейсбола, они буквально пропитаны соревновательным духом. Имена многих из них внесены в «Списки славы» Национального музея бейсбола. А «Метс» только тем и знамениты, что победили недавно. Вот парни вроде тебя и становятся их болельщиками. А у «Янки» просто уйма достижений.
— Хм-м.
— Ты, наверное, часто задумывался, почему я вечно ношу ботинки. У меня были кеды, но какие-то козлы стащили их, и, ты не поверишь, мне пришлось идти домой прямо в носках. Мама купила новые кеды, но я держу их дома. Я недавно узнал из верного источника, что скоро в моду войдут «Пумы». Если тебе это нужно, всегда носи то, что таскают другие. Но я не такой.
— Хм-м.
— Самый смешной фильм Мела Брукса — «Продюсеры», и, пожалуй, «Молодой Франкенштейн». Терри Гарр — просто классная. Мне даже жаль тех, кто еще не посмотрел «Продюсеров». Отец всегда водил меня на комедии. Лучшее из «Пантеры», наверное, «Возвращение». А у Вуди мой любимый фильм — «Все, что вы хотели знать о сексе».
Артур постоянно выдавал свое мнение по тому или иному поводу, как будто равнялся на каких-то никому не известных кумиров. Это угнетало Дилана, он был обречен выслушивать пижонскую трепотню Артура обо всем на свете. Дилан терпел, ведь и сам накапливал в себе много такого, о чем хотелось кому-нибудь рассказать. Выслушивая Артура, он будто заранее терпел наказание за свое будущее превращение в говорливого зануду.
— Развивай комбинацию пешками, а не то Халк разгромит тебя в пух и прах.
Время от времени в Артуре будто поднималась какая-то шторка, и Дилан мог взглянуть на кипевшую в нем ярость. Он считал, что достоин такого друга, здесь работал тот же механизм схожести, на основе которого вообще зародились их отношения. Дилан закрывал глаза на постоянное притворство Артура, чувствуя и внутри себя тлеющие угли злобы, сознавая и свою собственную неискренность.
— Как-то на днях я видел, ты разговаривал после занятий с тем парнем, Мингусом Рудом. Ой! Напряги мозги, а то опять продуешь. Никак не научишься рокироваться. А, да, так вот, я видел вас с Мингусом Рудом, с тем восьмиклассником. Как ты с ним познакомился? В школе его встретишь не часто. Наверное, интересно дружить с… гм… таким, как он.
Речь Артура донимала, как зарастающая новой кожей рана. В тот момент, когда он опустил слово «черный», многозначительно интонируя голос, кожа будто сильнее зачесалась. Дилану показалось, что в этой интонации выразился настоящий Артур Ломб, тот, что скрывался под толстой скорлупой. Козырная карта, которую он так долго и старательно прятал, вдруг стала видна всем, кто хотел ее увидеть.
— А откуда ты знаешь, как его зовут? — услышал Дилан свой голос. Он пытался сконцентрироваться на игре, ждал, что Артур, как обычно, проведет хвастливую рокировку, и готовился к этому. Поэтому и не заметил, как с губ слетел вопрос, выдававший его страстное желание не делиться ни с кем Мингусом. Общаясь с Артуром уже целый месяц, он потерял бдительность.
— О нем многие болтают, — беззаботно ответил Артур.
Дилан и представить себе не мог, чтобы кто-нибудь разболтался с Артуром Ломбом о Мингусе. Если кто-то и подходил на переменах к Артуру, то лишь с единственной целью — обшарить его карманы и вытащить мелочь. Дилан и сам избегал его в школе — встречался с ним только после занятий, и они вместе прокрадывались под защиту Пасифик. Дилан понимал, что своей отчужденностью в школе причиняет Артуру боль, сознавал и весь ужас его одиночества, глубину страданий.
Но кто же это наболтал ему о Мингусе?
— Я давно его знаю, — сказал Дилан, закрывая окошко души, пока не стало поздно. В ответ на рокировку Артура он сделал умышленно вялый ход конем, а сердце заколотилось быстрее. На конях Артур всегда спотыкался. Дилану понадобилось сыграть с ним тысячу партий, чтобы наконец увериться в этом.
— Как это — давно? — спросил Артур с оттенком иронии. Рассеянным движением выдвинув вперед пешку, он устремил взгляд мимо Дилана.
— Шах, — сказал тот.
Артур нахмурился и уставился на доску, не понимая, чем вызван столь неожиданный для него поворот.
— Где стоит эта пешка? Здесь или здесь? — спросил он.
— Что?
Артур показал на пешку, Дилан наклонился вперед. Вдруг раздался грохот, фигуры на доске повалились в кучу. Обреченный на поражение король Артура проскакал вниз по ступеням крыльца и покатился к калитке.
— Смотри, что я из-за тебя наделал.
— Долбанул по доске.
Артур развел руками: суди меня, если хочешь.
— А я чуть не выиграл.
— Это еще не известно.
— Послушай, ты все время обставляешь меня, неужели не пережил бы, если бы я выиграл один-единственный раз?
Артур задумчиво почесал подбородок.
— Признаться, я видел, что дело идет к пату. Но не очень-то радуйся, Дилан. Обставить меня ты все равно пока не можешь. Хотя играешь уже гораздо лучше. Поздравляю. Потихоньку улавливаешь, что к чему. Кстати, может, сходишь за королем? Нога у меня что-то затекла.
Два человека, два отца, надумали выбраться из своих берлог и съездить в Манхэттен, — оделись потеплее, на случай, если пойдет дождь, побрились, чтобы выглядеть более или менее прилично, затянули на шее галстуки и глянули на себя в зеркало, прежде чем выйти на улицу. Оба вздохнули, спускаясь в метро, представили, как смешаются с пестрой толпой на платформе, протиснутся в раздвижные двери вагона, устало возьмутся за поручень и поедут под грохот колес по своим делам. У одного в руке черная картонная папка с завязками, у другого ничего нет: его единственное достояние — голос, он везет его в собственной груди. Один из них выходит на Таймс-сквер, второй на Западной четвертой. Они снова ступают на асфальт и раздумывают об Абе Биме и о «Толл Шипе». Оба часто моргают, сознавая, в каких отшельников они превратились на Дин-стрит и как далеки теперь от Манхэттена, украденные Бруклином. Оба на миг увлекаются воспоминаниями о далеком прошлом, более здоровом, менее чувствительном, не замечая лиц прохожих на оживленных улицах. И тому и другому кажется, что лишь его одного, в отличие от всех вокруг, не принимают по ошибке за какого-то знакомого. «Ты! Где ты сейчас, в Городском колледже? Простите, вы не Чарльз… Гм… Как его?..» Не замечают его одного из миллиона людей, толпящихся каждый день на Манхэттене. Оба отмахиваются от этой гнетущей мысли, вспоминают о своем месте в мире, о планах, с которыми явились на Манхэттен. Два отца, приехавшие сюда не просто поболтаться в толпе, а по важным делам.
Один останавливается, выуживает из кармана пятьдесят центов и покупает ход-дог, вспоминая еще об одном забытом в Бруклине ритуале. Папку с образцами рисунков он берет под мышку, двумя руками разворачивает промасленную бумагу и проглатывает облитый горчицей ход-дог в четыре укуса, почти не жуя. Желудок доволен, но он вспоминает, что должен произвести впечатление, останавливается у киоска и покупает мятную жвачку, чтобы не пахло изо рта. Через сорок один квартал на юг второй отец, повинуясь тому же импульсу, останавливается в облаке ароматов и смотрит на аппетитные колбаски на решетке, даже касается ладонью живота. Но проходит мимо, ведь в студии звукозаписи его ждет заказанный в «Сильвии» обед — копченая грудинка с фасолью и рисом. По крайней мере, так ему сказали.
