Позвоночник - Мара Винтер
На конце деревни – две мелкие речушки, опоясывающие город, как отражения друг друга, бегущие слева и справа, уходящие вниз, под землю. Посередине – широкое русло с малой водой, красной водой, непрозрачной. Алая лента. Устья рек были рядом, но не сливались. У начала центральной реки, прямо в нём, из красной воды, росло деревце, кривое и похожее на бонсай, росло, искрясь. Оттуда подмигнули, глазами Смерти. Вспышка, миг – и исчезла.
Осознать сказанное, про мать, Юна не успела. Из промзоны, с треском сломав ворота, вырвался черный слон. Огромный, злой, бивни, как сабли, понесся через пустырь, через широкое русло, прямо в город. «Там люди, – подумала защитница, – они в опасности». Сорвалась и побежала, ранами по воде, налево, срезая, к асфальту, в город; перешла реку вброд. Пока переходила, дошло: нет там никаких людей. Вокруг нее – только она сама. Раздались выстрелы. Стреляли из окон. Кто из пистолета, кто из винтовки. В спину ему, из промзоны, поверх забора с колючей проволокой, не стреляли. Показалась базука. Слон упал, обливаясь кровью. Шкура его, достаточно толстая для джунглей, не выдержала других джунглей: городских. Окна закрылись. День или ночь, было непонятно, серое небо, серый бетон. Земля треснула.
Юна подбежала к слону, дыша. Легкие жгло огнём. Кололо в боку, в районе поджелудочной, хотя колоть не могло: она ведь здесь не вся, то есть без тела, как… Слон умирал. Из глаза текла слеза. Кратеры, взорванные пулями, сочились. Девушка, ощущая себя не собой, а больше им, опустилась на колени. Раны, растравленные бегом, сочились. Слон посмотрел на неё. С таким участием и любовью, что никак нельзя предположить в животном. Из глаз хлынули слезы. «Ты – это я, – прошептала она, – я тебя убиваю, сама, я – это они, я тебя убила, я убила себя». Не спала. Не ела. Пила, курила, нюхала. Глушила обезболом. Слон дернулся и обмяк. Вся в пыли, на коленях, между дымом и дымом, Юна гладила огромную черную морду с хоботом, гладила и гладила, гладила и захлебывалась слезами от жалости. К слону, внешней себе. Никогда не испытывав ничего даже прохожего к себе самой, внутренней. Черный слон – инстинктивная природа человека. Инстинкты пугают тех, кто не умеет с ними договариваться. Глупцы желают их смерти, мудрый же – находит общий язык. Облагораживаясь сам, облагораживает их. Глупцы населяли этот город. Некому было их обучить. Юна вытерла глаза подолом и поднялась с земли. Труп остался лежать. Нужно было идти дальше. «Они держали его в плену, заставляли работать, хотя он болел, по нему видно, больной был уже, старый… старый? Сколько тебе лет, подруга?» Рассмеялась бы, да смех застрял в горле. Возраст – это не сколько, а как. Возраст – это вес пережитой боли.
Она стиснула зубы. Она направилась в город. Ряды высоток торчали одинаково. Нога болела, но уже не нарывала, болела привычно. Из-за угла вышли четверо, соединëнные цепью. Кольцо вокруг талии одного крепилось спайками к другому, так что ходить было можно. Ходить, не бежать: упадут все. Крепился каждый к каждому. Первый выглядел, как зомби. Обтянутый белой тонкой кожей целиком, кроме рта, со слюной, текущей по подбородку. Второй, вампир, дико озирался по сторонам. Он обнаруживал признаки интеллекта, но тот тонул в его безудержной жажде крови. Третий походил на городского сумасшедшего или художника, старый, седой, с горящими глазами. Четвертый улыбался, в оранжевом костюме йога-отреченца. Увидев её, они остановились. «Мы уж подумали, ты не придешь», – заговорил последний. «Кто вы?» – спросила она. «Лепестки лотоса, – благожелательно отозвался йог, очень глубоким и очень приятным голосом. – Мы – стражи чакры. Чакра – это твой энергетический центр. Район города, если так понятнее. Ты в начале, у первого круга. Это Кама, – указал на зомби, – стремление тела к физическим объектам. Еда, сон, секс – его сферы ответственности. Это Артха, – на второго (Артха приподнял шляпу, улыбнувшись клыками наружу), – стремление ума к физическим объектам. Особая еда, долгий сон, качественный секс… Душетелесен. Аристократ, сама видишь. Это Дхарма, – на третьего, – душедуховен, стремится вверх. Экстремал был тот ещё, в юности. Теперь всё смысла ищет. Выйти за рамки ума». «Счастья», – сказал Дхарма со вздохом, и более ничего не прибавил. «Счастья, – согласился йог, – выхода за рамки ума, который и делает нас несчастными, "завтра то, послезавтра это, а вчера меня вообще побили", – улыбнулся. – А я – Мокша. Мне уже не счастья нужно, счастье – всё ещё личностное стремление. Мне нужно растворения в Высшем Источнике. На меньшее я не согласен». И замолчал, ожидая реакции. «А я… Юна», – представилась она, по-привычке, из вежливости. «А мы знаем», – ощерился вампир. «Кто из вас ведет?» – спросила, обращаясь к йогу. «Это ты нам скажи!» – воскликнул старый художник. Девушка осеклась. Прослушалась к себе. «Раньше вёл Дхарма, – ответила, с заминкой. – Теперь, пожалуй, Артха… » Все засмеялись. «А вот и нет, – откликнулся последний, – последние дни Кама нас ведет, слепой, глупый Кама!» Не может быть, подумала она. «Не может быть», – прошептал рот. «Ещё как может, – ответил вампир, – тащит, и хоть бы хны. Вот мы все за ним и идём. Куда, черт знает. Он ведь глупый, то есть не черт, а Кама наш. Нет, он хорош, как и все мы, – снова улыбнулся, наверняка, считая себя самим очарованием, – но уж точно не во главе». «Уж чья бы мычала… – перебил его старик-художник, поправляя свой расписной балахон, – сам-то ты всё знаешь! Только и таскаешь нас, что по шлюхам да в рестораны. Кровь пить. Нет там жизни, сколько можно тебе объяснять. Тоска зелёная…» Йог вздохнул: «Сама видишь, что происходит. Я их не водил. Хотя, вру, случалось пару раз. Без особого успеха».
Цепи звякнули. «Может, это… попробуешь? – шепотом обратилась Юна к
