Кристофер Мур - Венецианский аспид
– Блядь-французы зовут это «маленькая обаудиция», – заметил Кукан.
– «Маленький амбец», кокнийский остолоп, – поправил его я. – И мне кажется, что дакает она так громко не по этому поводу.
– А по мне – так прям кончает. Ладно, давай вытащим викария из-под нашего простофили, тут скоро неизбежно муськаться будут до тошноты.
Я схватился за дверную ручку, но повернулся к ним.
– Госпожа, а ваш отец думает, вы сейчас где?
– Он считает, что я уехала во Флоренцию за туфельками.
– Умно. Стало быть, золото есть? Подкупить священника за службу – как-то недостойно принуждать его к этому кинжалом. Хоть я и не против.
– У меня есть золото, – сказал Отелло.
– Неси, – велел я. – Я оживлю попа. На вид он слабак. Скорее всего, уже лишился чувств.
– И сильные духом не выдерживали, когда обезьянка так долго сношала их в ноздрю, – заметил Кукан.
– Прошу прощения? – осведомился Отелло.
– Он шутит, – сказал я, пряча жезл с куклой за спину.
– Сбегаю, панталончики надену, – сказала Дездемона.
– Я как раз вам собирался это предложить, – крикнул я ей вслед. – Она мила, – шепнул я мавру.
И распахнул дверь.
– Говорил тебе, – промолвил Кукан.
– Пижон! Слезай с него сейчас же. Плохая обезьянка! Скверная и гадкая!
– Пижон тут с попиком забавлялся, – пояснил Харчок.
И вскоре после, при свидетельстве благородного шута, полудурка, обезьянки и куклы на палке, Отелло и прекрасная Дездемона стали мужем и женой.
* * *ХОР:
Два дня миновало – мавр и Дездемона наслаждались своими брачными радостями, и лишь тогда весть об их свадьбе распространилась от священника к солдату, от него к слуге, а от того достигла слуха Родриго. И он с тяжелым сердцем от того, что сам Дездемону потерял, пришел за утешеньем к другу своему Яго.
– Стало быть, мавр погубил дочь Брабанцио? – произнес Яго, расхаживая по офицерским квартирам с головокружительным напором вдохновенья. – Ха! Теперь его совет наверняка повесит. Это и впрямь добрые вести! Свидетели у тебя, конечно, есть? Если нет, придется вылепить таковых из самых выдающихся мерзавцев, кто только по карману будет нам. Деньги есть?
– Нет, это не поможет, – проскулил Родриго. – Ведь он не против воли даму взял, он на ней женился. Да, она погублена, но по своему разуменью и согласию, и погублена она лишь для меня. В глазах Господа и государства она принадлежит теперь мавру.
– Ох ять. – Яго замер на месте. – Женаты?
– Священником.
– Мавр и Дездемона женаты?
– Перед свидетелями. Внесено в городские книги.
– Женаты? Перед свидетелями?
– Свидетельствовали дурак, великан и обезьянка.
– Ять!
– Вы уже это говорили.
Яго вновь заметался по жилплощади, затем выхватил кинжал и принялся чертить им в воздухе планы. Родриго меж тем вжался в стену.
– Еще не поздно этой свадьбой мавра погубить. Когда сие действо поимело место?
– Двух дней не прошло как. Но и посейчас Дездемона скрывается у мавра в доме.
– А Монтрезор о сем не ведает?
– Нет, он у себя на квартире, возле дожева дворца.
– Не в Бельмонте?
– В Бельмонте вести я и узнал. От Нериссы, служанки Порции.
– Служанка знает, но не знает господин? Истинно говорю тебе, Родриго, женщины – коварное племя. Тащи их в койку, если очень нужно, но клятвам их не верь – они всего лишь паутина, кой затканы ворота в конюшню. Она порвется от малейшего усилья, стоит пройти в них очередному жеребцу.
– Но, добрый Яго мой, разве у вас своей жены нет? А прекрасная Эмилия?
– Я потому и знаю, что говорю. Пук обмана в приятной глазу обертке – вот что она, да и все они таковы. Горе мужчине, кто подумает иначе и вверится им своим расположеньем. – Яго сунул кинжал в ножны, словно Цезаря закалывал. – Пойдем, Родриго, пробудим сенатора Брабанцио и поглядим, не спустит ли он смертоносный гнев свой на мавра, прежде чем до него дойдет вся история. Приготовь мужей вооруженных. Брабанцио стар, и убивать ему пойдут другие.
* * *От нежной моей дремы на полу вестибюля в доме Отелло, где я приземлился, скатившись с лестницы… приводнился, если быть точнее, похоже, в лужицу своей же рвоты, – меня, короче, пробудили, и я направился к дверям обратиться с речью к какой-то банде подлецов, что орала, и колотила в створки, и вообще усугубляла шероховатой остротой своей мой только народившийся бодун.
– Чего? – Я распахнул двери, ожидая, что солнце сейчас вобьет колья сожаления мне в лоб, однако снаружи была ночь и передо мной стоял Брабанцио, а за ним – десятка два мужей с факелами. Некоторые обнажили мечи. – Монтрезор? – молвил я.
– Фортунато? – молвил Монтрезор. – А вы что тут делаете?
– Стою лицом к лицу с ятой толпой, очевидно. А вы что тут делаете?
– Пришли арестовать мавра, который похитил дочь мою Дездемону и держит ее под своими языческими чарами!
Из глубин толпы донесся крик:
– Сейчас, пока вы медлите, вот в это мгновенье, черный матерой баран белую вашу ярочку таранит![61]
– Мавр и ваша дочь уже играют где-то в скотинку о двух спинках![62] – раздался еще один вопль.
– Прямщаз он виноват перед вами в нахальном и дерзком поведении![63] – крикнул кто-то еще.
– Нет никаких чар, – сказал я. – Мавр и ваша дочь женаты. А у толпы вашей вил нету. Я повидал на своем веку не один блядский бушель бунта, где кого-то на улицу вытаскивают, и для такого потребны вилы.
– Но у нас же нет лошадей, – ответил мне менее рьяный голос.
– Да и коров нету, – сказал другой.
– Ни сено не надо ворочать, ни навоз, – пронял третий.
– Могу багор принести, – предложил еще один негодяй.
– Мавра мне сюда! – скомандовал Брабанцио.
– Монтрезор, ваша толпа – говно, – сказал я. – Возвращайтесь, когда разживетесь пристойными вилами и какими-нибудь внятными лозунгами. «Скотинка о двух спинках»? Вы чего это, по домам ходили клянчили, чтоб вам помогли вытащить на улицу главнокомандующего самых мощных в этих краях вооруженных сил – и даже острой палкой не обзавелись? Небрежно, блядь, вы все как-то спланировали, Монтрезор. – И я захлопнул дверь у него перед носом и накинул на нее засов.
– Что там было? – спросил Отелло, спускаясь по лестнице в халате, в руках – сабля и ножны.
– Толпа тупиц, – ответил я. И вздел палец закладкой в диалоге, а сам повернулся и стравил в ведро с растопкой у камина. Вытер рот рукавом и продолжил: – Пришли тебя вешать, сдается мне. А, и еще – их привел Брабанцио.
– Папа? – переспросила Дездемона, спускаясь по лестнице следом за супругом.
Грохот в двери и крики с улицы возобновились, хотя теперь орали преимущественно «Вздернуть его!» и «Черный сатана!». После моего нагоняя больше никто, похоже, не грыз себе заусенцы, изобретая метафоры.
– Я этого не потерплю, – промолвил мавр, запахнул халат потуже и направился к двери.
– Пропускай в двери только по очереди, – посоветовал я. – Не позволяй им наступать широким фронтом. А кто увернется от твоих замахов – тех я достану своими кинжалами. – Я вынул один из ножен на копчике, подбросил и поймал за острие. – Если судьбе угодно, в два счета мы тут будем по колено в трупах, так что можешь вызывать уже своих матросов драить палубу от крови и выносить отсеченные члены корытами.
Отелло помедлил у тяжелой двери. Я держал кинжал наготове к броску, а второй доставал из-за спины свободной рукой. Дездемона замерла на лестнице, зажав руками рот, точно душила в себе вопль.
– Быть может, лучше обратиться к ним с балкона, – решил Отелло.
– Прекрасно, – одобрил я. – Обеспечь тактическое преимущество, нет? Дездемона, поставьте масло на огонь кипятиться, будьте ласковы. Сперва ошпарим плюгавый сброд, а потом обрушим на них сверху град смерти и тяжелой мебели.
Я повернулся и проскочил вверх по лестнице мимо Дездемоны – но мне вдруг поплохело, затошнило, я выронил кинжалы и уцепился за перила.
– Ебать мои чулки, я бесполезен…
– Или, быть может, стоит выслушать их жалобы, понять их и тем самым всех успокоить, – предложила Дездемона, поддерживая меня за плечи и прислоняя к столбику, чтобы я снова не скатился в вестибюль.
– Быть может, – отозвался Отелло.
Он уже обогнал меня на лестнице и, не успел я подобрать кинжалы, вышел на балкон.
– Подлый вор! – вскричал при виде его Брабанцио. – Куда, куда ты дочь мою упрятал?[64]
– Ничего с вашей дочкой не стало.
– Проклятый, ты околдовал ее! – не унимался Брабанцио. – Я вопрошаю здравый смысл: возможно ль, – когда здесь нет магических цепей, – чтоб нежная, красивая девица, что, из вражды к замужеству, чуждалась богатых баловней своей отчизны, покинув дом, на посмеянье людям, бежала в черномазые объятья страшилища, в котором мерзко все? Мир мне судья: не явно ли рассудку, что ты к ней применил дурные чары, смутил незрелый возраст ядом зелий, мрачащих чувства?[65]
