Джек Керуак - Доктор Сакс
Но внезапно мы услыхали, как из-под земли по соседству исходит обширнейший стон — Переглянулись в страхе. «С-т-о-о-о-о-н» —
«о-у-у-у-у-» — в шелухнявую смерть материализовался чертов Лунный Человек в зернореальной земле — Глядел мне прямо в лицо — «Ооооо» — Человек Смерти, недовольный своим мостом, явился пугать меня, стонать на придверном коврике у моей мамы и преследовать А М Р Е С Ы ночи.
Даже моя мама — «Mende moi donc, mais cosse qu'est ca! s’t’hurlage de bonhomme» — (Батюшки-светы, да что ж это! старик воет!) — на миг, мне кажется, ей тоже пришло в голову, что за нами по-прежнему гонится мужчина, умерший на мосту, — его дух не хотел сдаваться без боя — безумье сверкнуло в глазах ее вспышкой, а в моих застряло — я оплошал. Всю ту ночь отказывался спать один, лег с мамой и сестрой — По-моему, сестре надоело, и она посреди ночи переползла в мою постель, мне было двенадцать — В Сентралвилле так всегда, я всякую ночь протискивался меж них, когда плакал от темноты (Ах милые рождественские полночи, когда мы отыскивали свои игрушки, густо размещенные рядом, они уже возвращаются из церкви на заснеженном крыльце, а мы закатываемся в пижамах под ковровую елку) — Вдруг в Потакетвилле я больше не боялся темноты, безымянные религиозные призраки с недобрыми похоронными намереньями уступили место почтенным саванным призракам Доктора Сакса из Потакетвилля, Джину Плуффу и Черному Вору — Но теперь смерть снова нагоняла, Потакетвилль слишком уж обречен и бур, чтоб умереть, — лишь на следующий день мы выяснили, что ужасные стоны издавал мистер Маркан, с которым в погребе случился приступ после того, как он наколол дров, — ему прилетела весточка смерти от моста и от меня — Совсем вскоре после этого он умер… это всегда правда, цветы пахнут незадолго до того, как кто-нибудь умрет — Мама моя стояла в отцовской комнате, подозрительно принюхиваясь, старый мистер Маркан слал свои розы аж от самого соседнего дома — У молодежи цветы видны в глазах.
Я лежал, съежившись у большой теплой маминой спины, с открытыми глазами, приподглядывая от подушки за всеми тенями и тенелистиками на стене и на ширме, теперь ничего мне не страшно… вся та ночь могла меня забрать к себе только вместе с ней, а она никакой теми не боялась.
К счастью, после этого, и по бессознательному уговору, при эпидемии гриппа нас с мамой подвергли полукарантину в постели на неделю, где (по большей части шел дождь) я лежал и читал «Журнал Тени», или же вяло слушал радио внизу в халате, или блаженно спал, закинув одну ногу на маму в ночное время, — так безопасно мне стало, что смерть пропала в фантазиях жизни, последние несколько дней были блаженственными созерцаньями Небес на потолке. Когда же мы снова поправились, и встали, и снова влились в мир, я покорил смерть и запасся новой жизнью. Прекрасная музыка, не услаждай меня на моем погребальном костре — опрокинь, пожалуйста, мне гроб в драке при облаве на пивных танцульках, Боженька —
4
Вмешайсь, Речная Роза, Вмешайсь…
Песчаный откос в одном месте нырял вниз, а сверху мы скакали дикими ковбоями, — мне снились последние дома на Гершоме, затопленные до самого этого нырка, полно немецких полицейских овчарок —
Бывали такие субботние утра, когда грязный бурый омут становился радостен для проверки детишками на корточках… такой росистый и утренний, какой только и может стать коричневая грязная вода, — с ее отраженьями бурых ирисок облаков —
Кольцо смыкается, вечно продолжать нельзя —
Пыль надает вниз головой, а затем складывается под низом —
Доктор Сакс совершил особое путешествие в Теотиуакан, Мексика, чтобы особо поизучать культуру орла и змея — ацтекскую; вернулся груженный данными о змее, а о птице ничего — В величественных глыбостенах Пирамиды Куидадела он увидел каменные змеиные головы с Блейковыми подсолнушными воротниками — они щерились из преисподней с тем же жеманным ужасом, что у фигур Блейка, круглые глазки-пуговки над прогнатическими арками челюстей, внутри глыгдырка, кость Ухмылки Камня — прочие головы, очевидно, были орлиными, с тем же бусиничным рептильным безыменуемым ужасом — (на продуваемой ветром вершине Пирамиды Солнца, вот только что, оторвав взгляд от своих дел у бельевых веревок миссис Шошатль, что машут в нижних слоях того же ветра, я заметил крохотное движение и сонный трепет жреца на верхотуре — он вырезал сердце у какой-то жертвы в ознаменование начала еще одного 20-дневного празднества для своих сует, процессию треплет ветром на откосе, она ждет, когда он закончит, — кровь, бьющееся сердце, преподносится солнцу и змею —)
Я видел кинокартину «Торговец Хорн»[96], почернелый от бегунов холм в буром поле Африки — «ля-си ля-до, ля-си ля-до», они выбегали из-за круглого склона зверской ордой, все машут своими муравьиными копьями и верещат под диким солнцем Африки, кошмарные черные кучерявыши из буша, не говоря уж о пустыне, они носили на грудях грязные кости, волосы у них торчали на фут, как нимбы Блейкова Змея, и они потрясали копьями и подвешивали вверх тормашками людей на крестах в кострах — холм в точности напоминал холм фермы из сна, на вершине Бридж-стрит, где я увидел, как тот Замок высится серым дымом — через его голую лысую верхушку (в кино вот она) переваливала эта масса вопящих демонов с их зубами и бамбуками — с их засухой — Я был убежден, что близок конец света, а демоны эти нагрянут, перевалив через такой вот солнечный холмик во всякий городок и город Соединенных Штатов, я считал, что они бессчетны, как муравьи, и изливаются из Африки бешеными караванами вверх по стене и вниз по суматошной стороне — взволненья и армии извергов потоками проливаются по всему свету, воя «ля-си ля-до, ля-си ля-до, ля-си ля-до» — Мне казалось, грянет засуха, земля пересохнет, Лоуэлл и весь мир обратятся в ничто-бесплодность, а все вымрут от голода и жажды до смерти, и будут взывать, рыдая, к дождю, как вдруг через этот сожженный до золота холм под роями вздутобелых огромноблаков, перегибаясь в полудне голубой вечности, на которую я буду глазеть с террасы земли, лежа на спине с травинкой в зубах… грянет гигантская первая шеренга гуджерявыджей, размахивая антеннами, как полчище тараканов, а за нею вторая шеренга, сплошные волны прольются, все измятые, через холм верещащим дикарством и черным, затем целиком.
Этого хватало, чтобы прогнать меня в панике опрометью из моего собственного рассудка — в детстве я был бояка.
Посему легко было увидеть Замок на том холме и пророчествовать Змея.
ДОКТОР САКС (шагая в лунном свете с его саваном, сверхъестественный моцион у лунноветви, задумчиво поднеся посох к челюсти) (лицом к белым коням лунной ночи на горизонте) (пещеры тьмы и долгих власов дальше на Востоке) «Ах — встрепенется ли когда-нибудь мой плащ и затрепещет ли во тьме, и великий ветер Сатаны воспрянет от земли с его — фу! — Стало быть, встречай… что я посвятил свою жизнь поиску и изученью Змея… ибо нет — эти смертные, что здесь вою-ют с часом своего сна традиционными крыльями ангелов… и мычат свои шапочки, они же хлопочки — эти Лоуэлл, эти уровни смертности — дети, бурый покров ночи — встречай, что я оберегаю их от ужасов, коих знать им не дано — а коли познают, пафф, угловатистые поездки, что мне придется предпринять, дабы упростить себя, завершают Миссию Идеала. Пет (стоя теперь сурово и спокойно на второй базе в Час ночи) — Я просто прыгну в пропасть.
Они считают, пропасти нет?
Ах!» — (ибо внезапно он видит меня и прячется).
КНИГА ПЯТАЯ
Потоп
1
Доктор Сакс стоял на темном берегу, на карнизе над водами — был март, река вздулась, плавучие льдины громыхали о скалу — Нью-Хэмпшир изливал свои потоки к морю. Тяжкие снега растаяли за внезапные мягкие выходные — фривольная публика лепила снежки — бегунки шумели в канавках.
Доктор Сакс, крепче придерживая саван на плече, издал тихий смех под рев вод и шагнул ближе к краю —
«Теперь потоп принесет остальное», — пророчествовал он. Сейчас он едва ли виден, ускользая прочь меж деревьев, к своей работе, его «муи-хи-хи-ха-ха» отплывает назад погребально и ликующебезумно, Доктор кинулся к работе отыскивать свои паучиные соки и летучемышиные порошки. «День Великого Паука», он настал — слова его звенят под Мостом Муди-стрит, а он тем временем поспешает к своей хижине Дракутских Тигров — одна осиротелая сосна стоит над его домом-дрогами, куда он, с дверехлопом, исчезает, точно чернила в чернильную ночь, его последний хохот тянется к любому подозреваемому уху в марте — слабо в воздухе, следом за смехом вы слышите отдаленный тупой рев вздувшейся реки.
«Река! река! что ты пытаешься сделать!» — ору я на реку, стоя на карнизе средь кустов и валунов, подо мной огромные плавучие льдины либо скользят глыбищами через скальную запропруду в холокосте, либо безмятежно вплывают во временно темные утопномуты, либо бьются квадратно и бодательно головой о погребальные дроги скалы, за бортом берега, о скальную броню земли в Долине Мерримака — Бойня проливных дождей в снежном потопе. «О роза севера, спустись!» — моей душою вскричал я реке —
