Четыре четверти - Мара Винтер
Стол на кухне был накрыт на пятерых. Тётя в клетчатом переднике с пятнами соусов и сгущённого молока переключала радиоприемник на тумбочке.
– Не прошло и года, – поприветствовал нас дядя Гриша, как всегда мятый, как всегда навеселе. – Давайте, быстренько мыть руки. За стол, за стол! Вон Юля наготовила, роту год кормить хватит. – «Повод выпить и закусить».
– Не слишком ли сильно ты накрасилась, Марта? – озадачилась его жена, вытирая руки о передник (каждый день так ходила, но пересекались мы не каждый). – Я всё понимаю, мода, мальчикам хочешь нравиться, но, на мой взгляд, это… слишком. – «Увижу в плохом настроении, умою с мылом».
– Ага, – откликнулась я, вместе с Марком исчезая в ванной.
Косой пробор, тёмная чёлка, мягкие волосы, коротко, под машинку, стриженый затылок. Профиль: лёгкий залом горбинки на носу, твёрдый подбородок, рот из звуков сделанный, губы розовые. Глаза в провалах. Глаза, как водовороты.
– У тебя на голове чёрт копеечку искал, – сострила я, моя руки под той же, что и он, струёй из раковины, – долго корпел, не нашёл, плюнул и застрелился.
– Кто бы говорил, – вздёрнутые брови и кривая ухмылка. – Сама такая. Мало того, что обрезала, ещё и покрасила. Ненавидишь свои волосы, вижу. Хочешь им зла. Доведёшь как-нибудь, наголо обрею, и руки за спиной в железа спаяю, чтоб больше не трогала.
Душистое мыло, земляничное, выскочило в раковину.
– Возьми да сделай, – повернулась. С вызовом. – Не грози, а сделай.
– Что именно сделать? – повернулся. Запрокинул, рукой под затылок, к себе лицом. Вода шумела. Вода глушила. Мыльными руками я упиралась в эмаль за собой.
– Поцелуй меня, – сказала я. Кадык на его горле дёрнулся. Марк сглотнул.
– Адское создание, – вышептал, наклонясь. Резко поднял и посадил меня на край раковины. Чёрная майка, рельеф мышц под светлой кожей.
– Поцелуй меня, – повторила я, облизнувшись (рот пересох). Его ладонь прошлась по моим губам (я приоткрыла их, потянувшись за ней), и выше: нос, брови, лоб. Я подняла ногу, в белом носке. Вверх по штанине.
– Прекрати, – сказал он, – не то я тебя прямо здесь…
– Ну так давай, – хрипло, и ступнёй на его бедро, к ширинке. – Что мешает?
– Нет, – отодвинулся, меня – за плечи. – Не тут и не так.
– Как скажешь, – спрыгнула на пол. – Пошли что ли. Стресс пирогом заедать.
И после этого кто-то утверждает: мы – рабы инстинктов. Не знаю, как они, но мы, люди, можем их как минимум откладывать.
– Ну-с, – сказал дядя Гриша, откашлявшись. Две семьи собрались за уголком. Надя вертелась на обширных коленях тёти Юли. Таня поглощала торт глазами. – Нужен тост, – поднялся и оправил рубаху. – Говорить должен отец, но он потом скажет. Вроде, по интернету позвонить обещал…Так о чём я? Да, тост. Я пожелаю имениннику удачи, – мужчина блеснул квадратами очков, – в первую очередь. Жизнь – как русская рулетка. Повезёт, не повезет. Так что дерзай же! За удачу! – В рыжих волосах рдела краснота и дымилась седина. Он залпом опустошил стопку водки. Я протянула ногу под столом, положила меж колен брата. На край диванчика. Марк обдал меня яростным взором из-под взъерошенных в полумраке ресниц.
Мы чокнулись кружками с ананасовым соком. Марк задул свечи. Не удивлюсь, если его желанием была моя медленная и мучительная кончина. Я перебрала пальцы на ноге, волной, от мизинца до большого. На ширинке. Села на край, чтобы дальше дотягиваться. Образовалась связь. Хотелось её развить. Пуфик подо мной был шатким. Я подумала: «Сползти бы под стол». Дядя Гриша собрал подбородки и принялся за куриную ножку. Спросил дочь о школе.
– Как дела да как дела, – передёрнулась Таня. – На физ-ре юбку клеем окатили, пока та в раздевалке лежала, мячом в нос заехали. Что-то ещё? – с отвращением положила в свою тарелку горку крабового салата.
Марк поймал мою ногу. Стянул носок, пощекотал пятку. Я потащила ногу обратно. Не тут-то было. Взял её за щиколотку и положил себе на бедро.
– А Кощеева-то в милицию (или полицию, поди пойми) на учёт внесли, – пожаловалась тётя. – Ограбил кого-то. Трудный мальчик, мать его… ну мы тут все взрослые люди. Мать его – девушка нетяжёлого поведения.
Я улыбалась селёдке под шубой, закусив нижнюю губу.
– Март, а ты чего такая весёлая? – поинтересовался дядя. – Обычно смурная… Представь, Юляш, – переметнулся, – у нас Астафов увольняется. В Москву собрался ехать, – супруга под впечатлением облизала столовую ложку, придерживая Надю. – Сидел бы ровно, ничего в этой Москве нет…
По Марку, как ни пытайся, ничего понять было нельзя. Я не пыталась, так что понимала. Правая рука орудовала вилкой. Левая чертила буквы на моей ноге:
П О Т О М Я Т Е Б Я П Р И Д У Ш У
Всё, что может падать, во мне упало.
– … а эта Катя, ну, Алёнина дочь, – говорил дядя Гриша, – представь? Так с той девкой, бритоголовой, и живёт. Переехала, с Алёнкой не знается, от рук отбилась, неблагодарная… – Танино лицо помрачнело.
– Какая кому разница, кто с кем спит? – чётко и внятно спросил Марк. – Разве вас это напрямую касается? Нет. Зачем обсуждать? – в кухне повисла песня. Немая сцена.
– Так пример какой, сам посуди, – отмерла тётка. – Дети смотрят, думают, можно так, раз не пресекают. Я не хочу, чтобы мои дети… стали… из этих. – Поморщилась, как от лимонной кислоты. Таню прокосило не меньше, но от других причин.
– Этими не становятся, а рождаются. Даже учёные подтвердили, – брат с готовностью завёл неприятную дискуссию. – А ваша нормальность хвалёная, что, на одном неведении держится? Жила себе девочка, пеналом мальчиков в кайф себе лупила. Сказали, девочек можно за косички таскать, так сразу она и переключилась? Это глупо, – подцепил сыр из нарезки, – внушением человека не так просто изменить, если он человек. Хоть об стенку бейся, хоть об стол.
– За всё ей воздастся, – торжественно объявил дядя. – Грех великий, бог её накажет, не на этом свете, так на том. Сказано: мужчина и женщина. Так нет же, беснуются…
– «Не судите и не судимы будете», – процитировала я. – Хоть кто-то ещё это помнит? За отличия на плаху. Может, ведьмин знак на телах искать начнём?
О молитве в двух словах (с предлогом): признание в любви. Если это не признание, это не молитва.
– Окей, возьмём религиозную сторону, – не унимался брат, от возмущения выпустив мою ногу. – Вот глядите, – дядя Гриша недоверчиво прищурился, плеснул себе водки. – Ангелы, весь духовный мир, то есть состояние человека до грехопадения, они существа бесполые. В раю не будет ни жён, ни мужей, – гнал теорию (сам ни во что не верил, если не мог проверить), – соответственно, душа пола не имеет, так?
– Допустим, – согласился дядя Гриша. Выпил стопку. Закусил маринованным огурчиком. Стадия благодушия, бросив кровь в лицо, разгладила его складки.
– Ну и демагога
