Четыре четверти - Мара Винтер
– Ни-ху-я-себе, – сказал Лёха.
– Ты у нас, значит, дива-инопланетянка, – сказал Петя.
– И ещё молчала всё это время, – сказал Коля.
– Тебе выступать надо, – сказал Вася.
– Я тоже тебя люблю, – сказал Марк. Он поднялся. Оля встала с его коленей. Я подошла к нему и обняла. Приятели, наша восьмёрка, подумали: это мило.
Библида наложила на себя руки. Я накладывала на себя руку с бритвой. У неё с возлюбленным братом было, по преданию, безнадёжно. Меня одна надежда и грела. Кому горше, поди разбери.
Алина догадывалась. Не выспрашивая, не говоря ничего ни в порицание, ни в поощрение, она видела: младшая сестрёнка Оболенского предпочла бы оказаться не собой, а его девушкой. Ну, которая из блондинок дура?
– …И чего ты с Чекой грызёшься, Март, – сказал мне позже Петя. – Блядь она, чего с неё взять. Ты ничейная, но с братом повезло, тронь тебя кто, с ним дело иметь придётся. Да и с нами, всеми. А её Рустик трахнул пару лет назад, сучка значит, всем, значит, даёт. Алинка, она Васькова, это всем сто лет ясно, Олька, значит, Маркова, а эта… ну как её? Ну, ты поняла, страшная она, всем срать на неё, трахать неохота, гуляй, как говорится, Вася. Да ты чего орёшь-то? – искренне удивился, – какая дама, какие камелии? Какая Фантина? Фаина, может? Ну, понеслась… Какая свобода бабам? Бабы на то и бабы, за мужиком стоять. Тебя не тронет никто, а попробует… лично яйца вместо глаз вкручу. Да Марк опередит.
– Ладно. Вот ты про неё говоришь… – включила логику. – С тобой она спала?
– Нет, – сморщился он. – У неё что угодно может быть, гепатиты всякие…
«Шлюха – как свободная точка Wi-Fi, – перевод со всегдашнего на нынешний. – Все рады, что подключились, но никто не сделает сеть домашней».
– С кем-то из наших?
– Нет, – неуверенно отрёкся Петр. – К чему ты клонишь?
– Тогда какого хрена ты веришь сплетням? – с тихой яростью спросила я.
– Март, тут не сплетни уже, тут проверенная инфа. Про неё байки слагают. Она девка-то неплохая, да и Алина за неё горой, так что с нами можно, но как к равной к ней – увольте. Ладно, ты там или Олька. Да и вы-то…
Хельга доказывала Марку необходимость самоубийства до тридцати лет. Он возражал: при нашем образе жизни и так больше сорока не получится. В углу, под простынёй, Алина шепталась с Василием-Победоносцем. Больше никого не было. Разошлись, кто куда.
– Каждый отдельный случай требует отдельного рассмотрения, – заявила я. – Не в поле и не в возрасте дело. Считаю, ты не имеешь права её судить.
– А я и не сужу, – пожал плечами Петька. Почесал горбатый нос. – Правила простые, о них тебе толкую. Со всеми, блядь, значит, одного найдёшь, молодец. Да ну… всё равно тебе хрен что докажешь. Рвётесь вечно, что ты, что брат твой, куда-то. И, попробуй, пойми вас.
– Не куда-то, а наверх, – я закурила. Белая ящерка ползла изо рта в нос. – Знаешь, как это бывает. Ты хочешь луну с неба, призываешь её себе на голову, идёшь к ней пешком по космосу, без воздуха, а потом кусок отваливается – хрясь! По темени, как клювом, петушок царю. И ты не рад уже. – «Полцарства за понимание», – сказала она и, поняв, срулила в кювет.
Петька ничего не понял и стрельнул сигарету.
– Тебе легко про луну рассуждать, – затянулся он, – у тебя сызмальства всё было. Хочешь игрушка. Хочешь хлопушка. Попробовала бы в нищете пожить. Посмотрел бы, как запляшешь. – В простынях перестали ворочаться. Марк с Олей сбавили тон.
– Верно, мне легко, – я оторвала фильтр, наблюдая за счётчиком напротив. – Но, знаешь ли, даже бомж может подняться, если очень захочет. Например, экскурсии по городу водить…
– Бомж? Да ладно, – посмеялся Петька. – Он же воняет на расстоянии.
– Помыться найдёт где, – возразила я, просто чтобы возразить. – Реки есть. Люди есть. Подогрели, обобрали. То есть подобрали, обогрели. Подобрели брадобреи нынче, не щетину сбривают, только головы, как положено.
– Да иди ты, – отмахнулся.– С тобой спорить, гороху надо наесться.
У меня зазвонил телефон.
– Вы где, ужин стынет, – посетовала трубка тётиным голосом. – За уши именинника тянуть будем, тащи его домой. Голодные, небось, с утра. В столовке не едите, знаю я вас. У меня пирог вишнёвый, передай, как он любит. Дядя добрый сегодня. Отметим по-божески. Домой шагом марш!
– Хорошо, сейчас придём, – сказала ей. – Ма-арк! – позвала на весь гараж, – сворачивай лавочку, родственники поздравлять собрались.
Марк повернулся ко мне. Глаза Оли, глаза серны, чёрные, в чёрных же разводах, смотрели на меня, как на инквизитора с "грушей" наизготовку. Пыточный инструмент, к слову. Вводили в одно из отверстий, вагину или анус, и распускали металлические лепестки. До цветка, разрывая. И обратно в бутон. К невинности. Так обращались с вольнодумцами и вольного поведения девицами. Извращённый ум во мне, не спорю. Как и у всех, с замашкой к небесам.
– Вы чего там, валите уже? – раздался Васин голос из недр постели. – Дона Пэдро прихватите, извёлся весь. От безделья. Неприкаянная душа. – Алина прикрывалась одеялом. Белые волосы вздыбились. Макияж поплыл.
– Дон Пэдро сам валить собрался, – обиженно возразил Петька. – Одна тоска с вами, присмотрел уже угол повеситься. Только и делаете, что балаболите и трахаетесь. Одна Марта нормальная, и та с прибабахом.
Марк поцеловал Олю, как меня – никогда. «Так-должно-быть-точка, – азбукой Морзе долбило мне в уши, – так-правильно-точка-так-принято-точка».
– Всем пока, – сказал мой брат. – Шпоры для контрольной делает Пэдро, готовиться не надо. Ну, разве что вдохновение придёт. Открыть учебник.
– Чего я сразу? – Петька выпучил глаза, восстав. – Васькова очередь же! Ничего не делает, на шеях наших рассиживает, кулак проклятый.
– Лень достигла апогея, – усмехнулся Марк. – В лом сфоткать ответы и кинуть в беседу, – быстрый взгляд на Олю. Оля с независимым видом закурила.
– Твоя очередь, Петенька, – усмехнулась я. – Не спорь с графиком, всё честно.
– Дожили, – тяжко вздохнул Пётр. – Девчонки-восьмиклассницы указывают.
– Кулацкого кулака схлопотать не хочешь? – крикнул ему вдогонку Василий.
Мы покинули гараж. И разошлись, среди снегов, в разные стороны.
Необъяснимо, но факт
Там, где есть минусы, обязательно есть и плюсы. Моё любимое навек останется целым. Молодым и прекрасным. Что до меня, я почему-то нравлюсь, хотя болею, старею и веду себя ужасно. Да, голос, да, внешность, да, перфекционизм: данность развивать до посинения. Свобода манёвра. Города и страны. Постановки, перевоплощения. Улыбки, люди. Месяц затворничества. Сижу в баре и синячу. Вискарь и бармен, бармен и вискарь. Он говорит: «Оболенская, ты алкаш». Я говорю: ты прав. И он прав больше тех, кто считает меня хрусталинкой, Медеей или явлением. Безрогий чёрт, блондиночка, бухаю, чтоб его. С блокнотом на коленях.
Папа мог
