Джеймс Ваддингтон - Хуже некуда
Она поднялась и вышла. На столике остался крохотный сверток. Патруль молниеносно сунул его в карман. И тут же превратился в параноика. Разумеется, это подстава. Сейчас ему, благородному Азафрану, скрутят руки. В пакете пресловутый белый порошок, не иначе. Они все продумали…
Однако никто не спешил защелкивать наручники. Чуть позже, шагая на вокзал без конвоя, гонщик размышлял о том, как приятно, оказывается, получить настоящий мужской комплимент от красивой женщины.
С тех пор как Патруль и Акил перешли в «Козимо», друзья перестали делить комнату во время состязаний. Новым соседом Азафрана стал Жакоби, профессионал-первогодок, тоже оставивший «КвиК». Патрулю он пришелся по душе. Знаете, в последнее время появились такие смирные, можно сказать, заторможенные парни. Его глаза очень медленно перемещались в сторону собеседника, попутно фокусируясь на разных мелочах, губы так же неторопливо расползались в улыбке, и вам пришлось бы запастись огромным терпением, чтобы дождаться ответа на свои слова или же обнаружить, что те рассеялись в воздухе, прежде чем Жакоби обратил внимание на загадочный посторонний шум, доносящийся из ваших уст.
Товарищи звали его Торбеллино. Ураган.
На трассе гонщик преображался до неузнаваемости. В свои двадцать три года он выбился в лучшие спринтеры, напоминая «диабло» под управлением де Зубии, когда тот с оглушительным ревом срывается с места и, кажется, готов улететь в небеса. Опасная это игра — спринт. В конце долгого заезда, особенно беспрерывного, когда нервы взвинчены чистейшим адреналином, а в головах трещит от коротких замыканий и лопаются ампулы с кислотой, спортсмены принимаются судорожно расталкивать друг друга, схлестываясь локтями, со свистом крутя педали, выбивая фонтаны гравия из-под колес, с усилием удерживая свои внутренности там, где им и положено находиться, они виляют и вправо, и влево, ныряют в самые узкие щели, которые могут открываться и закрываться трижды в секунду, рвутся вперед, обходя менее удачливых соперников, зачастую летящих не столько вдоль, сколько поперек дороги, потому что лица их зажаты между коленями: вроде бы так удобнее сосредоточиться на ритме гонки, ничто не отвлекает. По идее большинство гонщиков должны бы возвращаться домой на машине с красным крестом. Как им удается избежать подобного исхода, загадка для них самих.
Порой Азафрану казалось, что спринтеру мозги почти без надобности: было бы что соскрести с барьера после очередного столкновения. Но Жакоби не проявлял в общении той тупости, какая с первого взгляда читалась на его лице. Совсем даже напротив. Насколько мог судить Патруль, молодого человека ждала истинная слава — второй Жалаберт, да и только. Впрочем, о какой славе речь — теперь, во времена Акила?..
Девятнадцатый этап
Схватки у Перлиты начались на три недели позже срока: вечером тринадцатого апреля, во вторник, накануне «Флеш Валлон». По мнению Азафрана, беременная со своим выставленным далеко вперед, замысловато изогнутым животом выглядела что надо — вылитая царица Савская. Дама не разделяла его восторгов. Растеряв остатки терпения, она обзвонила каждую родственницу в далеких горных селениях и перепробовала все до единого народные средства, какие только смогли припомнить или сочинить ее старенькие советчицы. Теперь уже де Зубия не просто косилась на застоявшегося в гараже «диабло», но подходила и так любовно поглаживала его корпус, что Саенц обкусывал ногти, отводя взгляд.
Тем апрельским вечером он взял жену на прогулку. Неспешно прошлись по неровной колее под сенью каштанов, стали подниматься на холм, поросший кустарником и дикими травами. Откуда ни возьмись, — посреди дороги явились две змеи — подняли головы, зашипели, качаясь, потом ускользнули в черную нору между камнями. Перлита припала к плечу супруга, часто задышала от возбуждения, видно — ни капли не испугалась. Проходить по тому самому месту не хотелось, и оба, не сговариваясь, повернули назад к машине. Уже дома, за столом, де Зубия ощутила первые судороги.
— Звони Азафрану, — настояла она.
Патруль находился в Бельгии, готовился к заезду, который, по общему мнению, непременно должен был выиграть в отсутствие Саенца.
Услышав просьбу жены, Акил как-то невообразимо помрачнел, будто бы громадная мягкая тень окутала гонщика с головы до пят, ладони мелко задрожали, и тело обмякло, словно мартовский снег.
— Глупости, — укорила благоверная, заметив его состояние. — Чего испугался, дурачок, это же ради тебя. Кто еще за тобой присмотрит, пока я там…
Патруля, когда он повесил трубку, смущало только одно: у Тисса и Карабучи денег обратно не заберешь… Денег? Как вам объяснить. Не то чтобы Азафран подкупал других гонщиков, он просто… заключал своего рода соглашение. Все-таки не годится в его возрасте лезть из кожи вон. Понимаете, да?
Однако бабки бабками, а доброе имя дороже. И Патруль смирился, шума поднимать не стал.
Утром четырнадцатого апреля гонщик шел по больничному коридору в полной уверенности, что дело уже сделано. К его изумлению, де Зубия продолжала тужиться. Крайне усталая, Перлита нашла в себе силы улыбнуться.
Акил бессменно сидел с нею в палате со вчерашнего вечера. Врачи заявляли, что все в порядке, роженица и дитя здоровы, вот только шейка матки расширяется очень медленно, приходится ждать, а дальше, дескать, пойдет как по маслу. По просьбе де Зубии гость отвел Саенца в местную столовую.
Друзья наложили себе по большой тарелке всякой всячины. Акил поковырял еду вилкой, неохотно пожевал и отодвинул порцию от себя. Азафран продолжал уплетать за обе щеки.
— Все будет нормально, — сказал он. — Я знаю.
— Что ты знаешь? — взорвался товарищ. — Рожал, что ли? Заладили, как попугаи: нормально да нормально…
Пустяки, это гормоны. Под стрессом папаши говорят и не такое. Назавтра даже вспомнить не могут.
Когда Патруль доел, друзья ненадолго вышли на свежий воздух. За владениями больницы начинались крепостные валы старого города. Мужчины остановились на склоне, глядя на восток, туда, где расстилались поля зеленой пшеницы, огороды и вишневые сады. Вокруг пели птицы. В подобные минуты нельзя не проникнуться ощущением счастья. Разве только рядом страдает любимая женщина, и к радости происходящего неизбежно примешивается первозданный страх — даже не гибели, а того, что ждет в этом мире всех новорожденных. «Род человечий, на смерть обреченный под небом, мукам бессчетным подверженный, хлебом кормящийся с поля, своим же политого пóтом, грудью жены услаждаемый — что он такое?..» Где же это было, в какой книге? Вроде бы строки древнегреческого автора.
Азафран обернулся: по щекам Акила бежали слезы.
— Распустил нюни! — чуть не выкрикнул Патруль и с силой хлопнул его по плечу. — Это ей, ей кричать надо. Вот если бы у тебя из зада вылезала тыква…
Саенц со злостью развернулся и зашагал обратно.
Вот и ладно, лишь бы не хлюпал носом. Некрасивое, конечно, вышло сравненьице…
— Все бы тебе зубы скалить! — рявкнул Акил, не оборачиваясь.
Однако Патруль не смеялся. Ему было не до веселья.
— Хотя все правильно, — бормотал Саенц по дороге в больницу. — Никогда ни к чему всерьез не привязывайся, так лучше. Гонки, любовь, близость, доверие… Только прикипишь, а тебя — мордой об асфальт. Жить надо, как пчелка: летаешь себе с цветка на цветок и горя не знаешь. Терять-то нечего. Удобно! А то ведь стоит жизни прижать — и где они, друзья-то? Один остаешься, один как перст, и никому даже дела нет. Никому, понимаешь?
Он повторил это еще раз, круто развернулся, посмотрел Азафрану в глаза и со всех ног побежал назад, в родильное отделение.
И как у него язык повернулся, после стольких лет, самому верному товарищу… Впрочем, и это — гормоны. Уж кто-кто, а Патруль никогда не бросал друзей в беде. Иначе преспокойно остался бы в Бельгии, а к вечеру, вполне вероятно, пожинал бы лавры.
Азафран угрюмо брел к больнице, на ходу размышляя, нет ли его безраздельной вины в том, что у Перлиты возникали некие желания, и как ему вести себя, если новорожденный окажется ухмыляющимся карликом. Сам Патруль ничего не имел против собственного низкого роста и вечной улыбки на лице: людей он искренне любил, они его тоже, не считая отдельных подонков типа Меналеона, однако, согласитесь, наследственность для малыша не самая подходящая, так ведь?
В отделении Азафран загнал медсестру в угол и потребовал выложить правду. При этом он изо всех сил удерживался, чтобы не осклабиться.
— Расслабься, парень. — Сестра скорчила гримаску, передразнивая посетителя, вдруг напустившего на себя серьезный вид. — Все в порядке. Ждать осталось час-два, не больше. Иди лучше кофе выпей.
Она легонько толкнула его грудью, хотя вокруг было достаточно свободного места, и пошла себе дальше.
