Джеймс Ваддингтон - Хуже некуда
Она легонько толкнула его грудью, хотя вокруг было достаточно свободного места, и пошла себе дальше.
Патруль облегченно вздохнул, а потом улыбнулся во весь рот. Поздно менять привычки. Горбатого могила исправит.
И вот прошло три часа. Азафран по-прежнему сидел в холле, где то и дело появлялись и исчезали такие же взволнованные люди.
— Все хорошо, — заученно твердили медсестры, — это первенец, тут спешка ни к чему. Уходите, оставьте номер, вам позвонят. Сидя тут, вы никому не поможете. И пожалуйста, перестаньте грызть журналы, вдруг они еще кому-нибудь понадобятся.
Сердце Патруля сжимали тиски предчувствий. Здесь неладно, не может быть ладно, эта ужасная задержка означает какую-то беду, большую беду, а врачи — не станут же они расписываться в собственной беспомощности, хотя кто ведает, что на самом деле творится за дверями стерильных палат, это с виду все так благопристойно… Наконец явилась та самая сестра, которая передразнила гонщика в коридоре. На сей раз она выглядела усталой и уже без шуточек объявила, что Азафрана с нетерпением ждут.
— Ну, как там? Как все прошло? — накинулся на вестницу мужчина.
— Сами расскажут, — отмахнулась та.
Когда Патруль ворвался в палату, его побледневший лоб заливали ручьи холодного пота. Акил, одетый в простые джинсы и тенниску, возвышался над кроватью, бережно держа де Зубию за руку. Его обычно смуглые щеки теперь имели цвет музейного пергамента. Смягчившееся лицо Перлиты казалось нетрезвым, на губах блуждала хмельная улыбка, зато на груди лежало нечто, закутанное в одеяло. Подманив Азафрана рукой, де Зубия передала ему сверток. Почти не сморщенное личико, шапка темных волос.
— Это… это…
— Девочка, — закончила за него Перлита.
Патруль и сам никогда не ответил бы, что именно пытался вымолвить в тот миг. Малышка распахнула глаза, впустила его в лилово-крокусовую бездну и вновь зажмурилась.
— Ее зовут Иридасея, — произнес Акил.
Азафран вернул ребенка де Зубии, чмокнул ее в щеку и заключил друга в объятия.
— Иридасея. Имя-то какое лягушачье, — проговорил он сквозь слезы.
В холодильнике у медсестры товарищей дожидалась бутылка шампанского, купленная гонщиком по дороге из Бельгии, прямо в самолете. В сумасбродном порыве счастья Патруль попытался обнять и новоиспеченную подругу, но та жестко ткнула указательным пальцем ему в грудь:
— Если я вам так приглянулась, сеньор Азафран, приходите чуть позже. Тогда и потолкуем.
Мужчина внимательно посмотрел на нее. Ничего примечательного: рост средний, волос каштановый, глаза карие, фигурка на уровне. И все же с этой леди можно прожить рядом до скончания дней, она непременно станет ему идеальной половинкой и матерью семерых его детей.
— Заметано, — кивнул Патруль без усмешки.
Медсестра улыбнулась, пожала плечами и вышла в коридор. Ей тоже понравился знаменитый гонщик. Похоже, он из тех, кто не бросает слов на ветер. Но девушка очень устала. А смена кончалась через два с лишним часа.
Пока товарищи наслаждались шампанским, акушерка решила рассказать молодой матери, как правильно кормить грудью.
— Великое дело, — отмахнулась Перлита. — Воткнешь, она и засосет. У нас в роду все такие.
Медсестра едва убедила ее, что здесь нужен особый подход. Наконец де Зубии разрешили принять ванну и подкрепиться. Мужчин же выпроводили на улицу — до следующего утра.
Патруль отвез Акила домой. Саенц пригласил друга перекусить и допить шампанское. Рис и сардины, а в особенности алкоголь понемногу развязали прославленному гонщику язык. Акил не спал, в течение тридцати шести часов, и вот градусы ударили ему в голову.
— Тебя ничего не расстроило, а? — неожиданно спросил он.
Трудно притворяться, будто не понимаешь ближайшего друга. Практически невозможно. Азафран перехватил его взгляд над низеньким столом, спокойно улыбнулся и медленно покачал головой.
— А тебя?
Саенц закрыл половину лица ладонью.
— Прости, я там сегодня лишнего наговорил. Понимаешь, это все так… так трагично. Нынче мне безумно хочется быть самым заурядным человеком, трудиться где-нибудь на заводе или в банке. Уютный домик, денег в обрез, подарки детишкам, раз в несколько лет — новый автомобиль, отпуск в горах, только я и Перлита. Однако нельзя. Оно уже у меня в крови.
— Что, Акил?
Они проговорили больше часа. За это время Патруль не услышал ничего нового, и прежде всего — что же, по мнению Саенца, содержалось в его артериях. И вот набрякшие веки прославленного гонщика начали слипаться.
— Терпи, — проронил Азафран, обнимая друга напоследок. — Не прикидывайся, раз уж сам выбрал свою дорогу. Если ты не против, я верну машину завтра утром.
— В шесть. Прежде чем ехать в больницу, надо будет накатать хотя бы километров сто двадцать.
Двадцатый этап
И почему так получается? Хочет того человек или не хочет, знание настигает его, не спрашивая разрешения; внезапно взору открывается то, что лучше было бы хранить за семью печатями. «Вот те на! — восклицает внутренний голос. — Парень, отвернись-ка ты от греха подальше». Но любопытство просыпается быстрее здравого смысла, и мы суем нос куда не следует, а в следующий миг ужасаемся: «О нет, я не хотел, зачем я только…» Поздно, дружок, ты все видел и до скончания дней не забудешь ни единой подробности.
А сейчас мы ненадолго отвлечемся. Скажите, какие части спортсменского тела притягивают всеобщее внимание во время гонок? Ноги, сердце, легкие. А ведь это ерунда, пятое колесо у телеги, по сравнению с укрытой от посторонних глаз точкой равновесия. Промежность — вот что действительно важно. Вообразите, как это весело — всей своей тяжестью балансировать на огромном, багрово-желтом нарыве да еще крутить педали километров двести. Мало того: потом, когда лопнувший фурункул как следует помят и раздавлен, дождаться завтрашнего дня и начать сначала. Теперь ясно, сколько значат в жизни велогонщика хорошие шорты?
В наши дни с этим никаких проблем. Прежде было не так. Знаете, из чего их шили? Из черной шерсти. А любая влажная шерсть, даже самая мягкая, начинает нещадно царапаться. Вот и представьте, что ваш конец или его дамский эквивалент несколько часов кряду ласково трется о наждак. Со временем придумали делать ширинку из замши, кожи маленьких козлят или телят. Смазанная для мягкости ланолином, она становилась еще более гибкой от пота, и на первых порах чувствительные органы наслаждались комфортом. Но и бактерии, как вы понимаете, тоже. Поэтому всякий раз после заезда надо было усердно застирывать форму, особенно ширинку, покрытую слизью, словно кожа прошлогоднего утопленника. Тщательно просушенная замша коробилась, принимала вид ломкого пергамента, приходилось заново натирать ее ланолином и умащать собственным потом. И так изо дня в день, от этапа к этапу.
Страшно вспомнить.
Зато современные шорты — не шорты, а песня. Шьют их из восхитительной лайкры со вставками уже из искусственной замши, незнакомой со склизким состоянием, ибо слой специальной губки в полипропиленовом шве поглощает пот чуть ли не раньше, чем тот успеет выделиться. И хотя форму по-прежнему нужно стирать, через час она снова сухая и мягкая.
Какая тихая и мирная минута…
Вы пользовались когда-нибудь медицинскими свечами? Многие пользуются. А все потому, что в теле нашем далеко не один только вход. Носом, например, здоровые люди вдыхают круглые сутки. Второе по «популярности» место занимает рот. Яд, как мы знаем, испокон веков закапывали в уши. Кроме того, всегда можно проколоть кожу, правда, без помощи шприца тут не обойтись. Кое-что впитывается через поры, иначе не изведать бы человечеству никотиновых пластырей. Кстати, вспомним, как проникают в организм сигаретный дым, табак, опиум, кокаин… Алкоголь, тот вообще всасывается мембранами языка, часто не доходя до желудка. Так вот, возвращаясь к медицинским свечам: анальное отверстие — просто один из путей.
При этом каждый вход — еще и выход. Из ушей понемногу вытекает воск. Люди сморкаются, мочатся, дышат, блюют, обмениваются слюной при поцелуях, извергают кал, изрекают суждения — и все с той или иной мерой непременного удовольствия. Чих — это же настоящий воздушно-капельный оргазм. А уж выпустить газы, да позвучнее…
Патруль. Что ему было известно до этого дня? Из Америки в лабораторию Флейшмана, расположенную в Сьенне, поступают некие препараты — то ли действующие на клеточном уровне, то ли волшебные протеины, а может, иная дрянь, еще не описанная в научной литературе. Потоцкий, Сарпедон, Барис — каждый из них принимал это и обретал чудовищную силу на трассе. Теперь то же самое закачивали в Акила.
Желудок — негостеприимная среда для живой ткани любого рода. Он и к себе-то враждебен. Уберите плотную слизистую оболочку, и кислоты быстро переварят его стенки. Вряд ли в подобной обстановке принялись бы и проросли те уязвимые семена, которые Флейшман культивировал в теле Саенца. Прямая кишка, напротив, создает идеальные условия для всходов: тепло, влага, никакой разъедающей кислоты.
