Антон Соя - ЭмоБоль. Сны Кити
— Правда, классный? Он меня от двух реальных гопников спас. Вы бы видели, как он их отметелил. Они еле ноги унесли. Я такая: давай я тебя пивом отблагодарю, а он, мол: не надо, мне достаточно твоей улыбки. Прикол? А вы чего такие бледные, словно привидение увидели?
Опять в точку, Мила. Фу-у-у. Пригляделась — отлегло. Но как похож, собака!
— Что случилось-то? Чего молчите?
— Твой приятель очень похож на нашего близкого друга. Покойного друга. — Говорит Рита, тоже пришедшая в себя.
Светлый ёжик, голубые широко посаженные глаза, плечищи, осанка — как больно, чёрт побери! Что за день сегодня!
— Он просит, чтобы его называли Игги. Как Игги Попа. Плащ у него прикольный. Правда?
Лексикон у Милки скудный. Ещё много над ней работы предстоит. А Игги чудовищно похож на Егора. На моего Егора. Но при подробном рассмотрении издалека (близко мы пока подходить боялись) можно было заметить различия. Глаза у Игги были егоровские, только чуть больше и какие-то странные. Словно в зрачки были вставлены многогранные линзы. Будто у него в глазах не хрусталики, а брильянтики. Наверняка какая-то модная штука. Каких только линз не придумали для записных зависимых модников. А Игги явно из таких. Странный плащ-накидка неприятно топорщился на его широкой спине в районе лопаток. И ещё он всё время улыбался. Без остановки. Мы с Ритой без капли смущения разглядывали его, но ему, похоже, было всё равно. Улыбка как приклеенная — не сходила с мужественного лица. Милка, недоумевая, таращилась на нас с Риткой как на ненормальных, потом схватила меня за рукав и быстро зашептала в ухо.
— Прости меня. Я такая дура, сказала ему, что я — Кити Китова, ну та, про которую написана книга. И что мне двадцать лет. Он такой лапочка, так мне понравился! Не пали меня, пожалуйста!
— Какая лажа! Фу! Позорище! — У моей Ритки очень чуткие уши.
— Я тоже прибавила себе год при знакомстве с Егором, — призналась я, понимая, что расчувствовалась и сдаю воспитательные позиции.
— Ладно, не выдам тебя. Нет проблем. Ты — Кити. Только краснеть потом придётся тебе же.
Мы дружно пошли знакомиться к Игги. Его голос оказался гораздо выше, чем я представляла. Я тоже Катя, как Мила, в смысле, Кити. Старшая кузина! У нас все в семье Кати! Вот ведь дура, прости господи. Вблизи Игги выглядел ещё страннее, он весь был как будто чуть-чуть неправильный, каждая чёрточка лица. Например, чуть вытянутые островатые уши, почти как у эльфа, но не уродские, в пределах нормы. Но так похож на Трушина, гад. Я не могла оторвать от него жадных глаз. Я чувствовала кожей, что Рита начинала ревновать, только пока не определила, кого к кому. И тут из ниоткуда появились бабочки. Солнце, игравшее в невских волнах, выныривало на их крыльях, и всё вокруг становилось ярким, нереальным, сумасшедшим. Какие же они всё-таки огромные! Они летали вокруг нас, и было видно каждую ворсинку на их телах, каждую чешуйку на крыльях. Свёрнутые, словно пожарные шланги, хоботы и блестящие хитиновые лапы казались толще слоновьих. Красивое и очень страшное зрелище. Народ немедленно вывалился из душных окрестных зданий, в том числе и из клуба, где шла конвенция. Все радовались, как дети, свистели, улюлюкали, снимали на мобилы и фотокамеры, а бабочки радостно порхали над нашей компанией, и потоки воздуха, поднимаемые их крыльями, нежно обволакивали наши лица и трепали волосы. Я тайком поглядывала на Игги, а он, всё так же безмятежно улыбаясь, держал Милку за руку, но смотрел мне в глаза. И от его лучистого взгляда мне становилось не по себе. Я пыталась вспомнить что-то очень важное, только что промелькнувшее в моей голове, словно взмах крыльев бабочки. Словно двадцать пятый кадр. Словно забытый сон. Пыталась вспомнить, но не могла. Вот голова дырявая. И спина дырявая. Я нарочно повела плечами, чтобы почувствовать остро-сладкую боль под пластырями на спине, и в этот момент заметила, как Игги повторил моё движение. От этого простого жеста мне почему-то стало очень страшно. Такое бывает, когда ты внезапно осознаешь, что однажды ты обязательно умрёшь. Вот так ни с того ни с сего средь бела дня вспоминаешь о неминуемой смерти, которая придёт, что бы ты ни делала, как бы ни жила. А бабочки всё кружили над нами на высоте каких-то трёх метров. Рита, моя добрая Рита обняла меня сзади и промурлыкала на ухо:
— Бред из проклятой книги упрямо лезет в нашу жизнь, Кити.
Рите явно не нравились мои гляделки с Игги.
— Брось, Ритка. Ничего такого не вижу. Есть только твоё трагическое восприятие мира и склонность к преувеличению, а ещё большие бабочки и симпатичный мальчик, похожий на Трушина.
— Очень похожий на Трушина!
Я увидела, как Милка под шумок пытается поцеловать Игги, а ещё я заметила, как сквозь толпу к нам пробирается хромой Дэн с серым виноватым лицом. Теперь точно наступила пора сваливать.
— Эй, малолетка! Китикэт! Нам пора домой! Хватит совращать невинного эльфа. Вперёд и с песней. На горшок — и спать!
Нам с Риткой пришлось буквально оттаскивать от Игги готовую разреветься Милку.
— Мы даже не успели обменяться телефонами!
— Я найду тебя, Кити! — прокричал Милке Игги.
— Как? — заревела утаскиваемая в четыре руки Джульетта.
— Легко, — улыбнулся Игги.
— Мой ник «вконтакте» — Факин Принцесс Мила!
— Почему не Кити? — всё так же улыбаясь, спросил Игги.
— Потому что дура! — в один голос ответили мы с Ритой, всё дальше уводя Милу от клона Егора.
— Вот только эльфа-ловеласа не хватало в нашей компании для полного счастья, — буркнула я себе под нос.
Ритка молчала. Милка ревела. Какой тяжёлый день.
Глава 16
Крик № 4.ТРУс
Думаете, вы всё про меня знаете? Считаете, что по внешнему виду можно что-то понять про человека? Ни фига. Вы ничего про меня не знаете.
Я — трус. И всегда был трусом. Но больше всего боялся, что кто-нибудь заподозрит меня в трусости, узнает мой секрет, — и всегда пытался выглядеть смельчаком. В детстве я больше всего боялся своего отца. Боялся, что, когда он придёт с работы, снова начнёт меня доставать, срывать на мне своё плохое настроение и воспитывать ремнём. Поэтому я старался достать его первым и с гордостью понести заслуженное наказание. Отец был большим грузным человеком с таким же грузным характером. Не человек, а грузовик. Вы хотели бы попасть под грузовик? Тогда вы поймёте меня. Вечно хмурый взгляд исподлобья, усы, слюна, летящая мне в лицо из его брезгливо скривленного рта, тяжёлая рука и заезженные присказки-поговорки. В семье он был царь и бог. Плохой царь и злой бог. Радостным считался день, когда мы ложились спать до его прихода со службы. Он не работал, а служил и дослужился до полковника в УВД нашего малороссийского городка. Большой человек — решал вопросы, помогал людям, тиранил семью.
Мать я в детстве дома видел почти всегда заплаканной. Если приходили гости или мы куда-то шли, она надевала маску всем довольной полковничьей жены. Дома она то до крика защищала меня от постоянных нападок отца, то давала мне по губам за очередное хамство, а потом ревела на кухне. А сестрёнка утешала её. Меня же утешал брат. Ну как утешал — просто смотрел с восхищением, и мне этого было вполне достаточно. Они вообще всегда смотрели на меня с восхищением — мои младшие братишка и сестрёнка. Его я был старше на три года, а её на пять. Мы вместе дружили против отца, хотя он обожал сестрёнку, и с её стороны наша коалиция выглядела предательством. Но она, как настоящая женщина, быстро поняла, что без потерь может одновременно вить верёвки из отца и дружить с братьями и матерью. Для братишки же я оставался единственным и непререкаемым авторитетом. Ведь я осмеливался дерзить отцу ничего круче он себе представить не мог.
В нашем маленьком городке каким-то чудом выжили завод и шахта. И жили в нём, соответственно, династии рабочих и шахтёров. Хочешь других перспектив — иди в менты, бандиты или бизнесмены или вали отсюда как можно скорее. На календаре давно уже отметились двухтысячные, а у нас застыло начало девяностых. Уезжать было стрёмно, я боялся неизвестности. И более того — я жаждал известности. Мне стало мало поклонников, круг которых ограничивался братом и сестрой. Ну и, конечно, хотелось максимально позлить отца, который надеялся, что я образумлюсь и пойду по его ментовским стопам. Поэтому я выбрал самую оголтелую альтернативу серой реальности — стал музыкантом-неформалом в городе гопников и наркоманов.
Как ни странно, я не был одинок в своих устремлениях. Может быть, сказалась близость границы с Польшей и возможность смотреть на халяву все их музыкальные каналы по телику. Может, серость и безысходность окружающей жизни пинками подталкивали нас в волшебный мир живой некоммерческой музыки. Но, так или иначе, в провинциальном индустриальном малороссийском городке вовсю шла прогрессивная музыкальная движуха. Выбор был шикарный: одна пост-рокерская группа, два коллектива, игравшие альтернативную электронику, рэперская формация и даже олдскульный панк-бэнд. Я же придумал играть эксцентричный и шокирующий эмокор. Семь лет назад это было реально круто. Мне исполнилось семнадцать, я только что закончил школу, отец уже с опаской поглядывал в мою сторону, не хватался за ремень, а нотации предпочитал читать издалека. А я ужасно боялся стать таким, как он, и прожить серую скучную жизнь.
