Философия футуриста. Романы и заумные драмы - Илья Михайлович Зданевич
Что из того, что Лаврентий был разбойником? И Ивлита горячилась, спорила, замечала, что от самозащиты перешла к защите любовника, а следовательно, оправдывала его убийства. И снова нравственный мир, однажды ей угрожавший, окружил ее дымом, за которым она ничего не различала. Ивлита запнулась. Она права в том случае только, если прав Лаврентий, а если Лаврентий прав, то медвежьи законы не хуже человеческих, и, значит, оправданы Лаврентий и Ивлита за убийства, и не случайно противопоставление Ивлиты и нравственности, а Ивлита существом своим и красотой – отрицание людских устоев. А коли так, может ли осуждать ее зобатый, который уставы гор только постольку считает выше плоскостных, поскольку они ближе к звериным? Нет, Ивлита не покоряется. Здесь ли, там ли, она будет обороняться с оружием в руках.
Зобатый не смотрел на нее, а въелся. Впервые видел, как подобает, эту женщину. Никакие правила тут не применимы, нет, это не женщина, а женское существо витающее. И раз таковыми кишат горные балки, то от того, что одним больше будет, решительно ничего не изменится.
И поэтому, когда несколько дней спустя горцы, наскоро поправив жилища, выступили навьючившись в горы, гоня коз и пронзительно свистя, задвигались вверх по ущелью, замечательными пользуясь мостами, Ивлита замыкала шествие, винтовкой вооруженная, хотя никто из пастухов оружия огнестрельного теперь не носил, опасаясь встреч с полукозлом, так как последний, имея нижнюю часть козлиную, а верхнюю стариковскую, нападает на людей только в серединные месяца года и когда завидит ружье, чтобы поточить о ствол зубы.
Что за путешествие! Покончили с листьями и хвоями, поднялись почти до самых истоков речки, вытекающей из ртутного озера узким, но высоченным водопадом, так что ртуть, падая, успевает перегореть в воду; пошли карабкаться на север по мокрому и глинистому откосу. Тогда как ущелье все еще не могло выбиться из-под снега, повыше его уже не было, весь сполз, так, лишь еще кое-где. Воспрянувшая трава была такой сочной, что козы, просидевшие зиму на сене, никак не хотели понять, что цель путешествия еще не достигнута и нужно погодить лакомиться. Вот последний разрозненный можжевельник и поросли рододендрона. Начинаются пастбища: длинная и узкая полоса, ограниченная с севера скалами и ледниками, за которыми самых вершин не видно. Тянется она, то и дело опускаясь, и тогда ее пересекает поток, весь в водопадах; или подымаясь, и чтобы от одного пастбища перейти к другому, надо преодолеть утомительный перевал. Почему передвижения настолько затруднительны, что день пути равен часу пути на плоскости, и только после нескольких ночевок горцы достигли ложбины, зобатым предуказанной. Теперь достаточно издать гортанный звук и козы рассыпаются по лужайкам, отваживаясь спускаться до леса. Вечером губной звук их заставит сбежаться к загородке, наспех сооруженной из веток. Следующее дело после загородки – воздвигнуть шалаши, приют для кадок с молоком и с сыром. Сами же горцы шалашами пренебрегают и, завернувшись в плащи, спят, на возможную стужу или дождь несмотря, под открытым небом. Если льет особенно сильно, приходится вставать ночью, выжимать рубаху, штаны и плащ, вновь их надевать, и так по нескольку раз.
Питанье: кислое молоко и сыр. Ни хлеба, ни мяса…
Ивлита, впервые вырвавшаяся за пределы деревушки, была слишком захвачена окружающим, чтобы страдать от этого. Она была вдруг счастлива. Внизу совместно с лесом и женщинами остались невзгоды, затруднения и вся нарочитая жизнь. Здесь можно смеяться над колебаниями и ужасами. Отныне Ивлита будет жить, как пастухи: зимой спать, а весной разгуливать по ковру азалий. Трудная жизнь – это вымышленная жизнь. Естественная легка и безоблачна.
Когда пастбище стало привычным, а зобатый, все разъяснивший, учивший горам и уму, о котором не вычитать из книг, начал повторяться, Ивлита решила проведать, что творится за скалами к северу. По ледниковому ложу, которое зобатый окрестил ласточкиным гнездом, она восходила однажды много часов, пока не добралась до невеликого снежного поля; отсюда на юг была уже видна не только гора, где зобатый стрелял косуль, но и смутные очертания неизвестной плоскости, за горой лежащей. Отважившись в следующий раз подняться еще выше, Ивлита достигла нового поля, более обширного и обрамленного утесами, в лед закованными. По снегу слонялось стадо туров, и Ивлита провела день, лежа на камне и наблюдая за животными. Однако, сколь ни велико было ее восхищение ими, она, когда стало смеркаться, а стадо уходить, взяла ружье и уложила одного из зверей. Зачем? Она и сама не знала. К чему жестокость? Не подражает ли Ивлита Лаврентию? Ведь и она убийца! Однако зеркало, отражая одушевленное, перестает ли быть само неодушевленным? Не покушение ли с негодными средствами поступок Ивлиты?
С негодными? Самец лежал на снегу, откинув голову; из морды капала кровь. Когда он пролежит месяц-два, то походить будет на бывшего лесничего.
Уснуть ночью так и не удалось, слишком было холодно. Вот созвездия медленно прокатились по небу, удаляются, блекнут, и только двое встречают ущербную луну. Небо рыжеет и скоро вспыхнет: час, когда еле заметный дым шагает по ртутному озеру. Усталости нет и помину. Ивлита упорствует, решает подняться к небу. Борется с оледенением, то и дело пересекает языки снега, отвердевшего за ночь, и рубит ступеньки прикладом. Наконец, ружье начинает мешать. Ивлита оставляет его в какой-то расселине, продолжая карабкаться, цепляясь за каждый выступ. Подчас ей кажется, что, остановись на мгновение, и все рухнет, и она ползет дальше, пока не достигнет полки, где мыслимо отдохнуть.
Плоскость уже совсем отчетлива. Светлые реки пересекают ее, обрываясь в пространстве, таком же светлом. Это должно быть море. Далеко-далеко на юге в безоблачном небе две крохотных тучки. Нет, это не тучки, а тоже снега, запирающие плоскость. Значит, есть еще горы и не только Ивлита борется и одолевает.
Светило уже падало, когда Ивлита добралась до вершины. Глянула. По ту сторону хребет обрывался в бездну, и в бездне, огороженная со всех сторон такими же кряжами, лежала райская сторона. От трепетанья белейших крыльев земли не было видно, удалось только разглядеть, что застроена белыми башнями, откуда крылья вылетали и куда влетали, и пересечена голубыми потоками. Потоки сливались в один, низвергавшийся в бездну и струивший потом кверху водометом таким величественным, что рев его доносился до самой Ивлиты. Крылья кричали и радовались, кроме
