Философия футуриста. Романы и заумные драмы - Илья Михайлович Зданевич
Если бы Галактион подвернулся, только бы, и Лаврентий ухлопал его с восхищением. По вине этого пройдохи и корыстолюбца Лаврентий столько дней просидел в кофейне, расплачиваясь баснословно дорого за себя и друзей, и должен был унижаться, скрывая, кто он! И почему поезд не потерпел крушения, не предупредил ли машиниста огнями Галактион, вместо того чтобы обмануть? Мысль о предательстве была чудовищна, но Галактион сам похвалялся тем, что он моряк, а не горец, а что такое моряки, Лаврентий достаточно наслушался.
Взбешенный, Лаврентий медлил с отходом. Когда ночь, пройдя половину, посвежела, он попытался захватить почтовый вагон. И уже поднялся на крышу, но стало сдаваться, что рука отказывается нажимать на курок и слишком ноет, прострелена. Были еще потери. Свистки, прошмыгнувшие между выстрелами, сообщали о приближении нового поезда. К близким выстрелам прибавились отдаленные. Медлить уже не приходилось. Лаврентий собрал своих, выяснил, что новых убитых нет, есть раненые, но не тяжело, и приказал отступать. Убитого понесли с собой.
Но горцы направились не в горы, а по тому пути, который проделали накануне с хозяином кофейни. И солнце стояло высоко, когда они вышли к берегу и завидели местечко.
Кофейня была полна, и Галактион, прогуливаясь с довольным видом между столами, рассказывал о злободневных событиях ночи: о том, что неподалеку от местечка банда разбойников, которые, кажется, предварительно заседали за этими столиками, покусилась на ограбление почтового поезда, но попала в засаду, так как их ждали, и была перебита. Его излияния были прерваны необычайным явлением.
К кофейне подошло четверо горцев, державших смастеренные из веток носилки, на которых лежал прикрытый листьями папоротника покойник. За носилками, обнажив головы, шло несколько зобатых с ружьями или пистолетами, а шествие замыкал Лаврентий с подвязанною рукой. Лаврентий прошел вперед, приближаясь к Галактиону. Все повернулись к хозяину кофейни и видели, что Галактион хочет бежать и не может, рухнуть готовый замертво. “Ебу твою мать, – заорал Лаврентий, – скажи, что ты нас не предал”. Ответа не последовало. “Покройте ему глаза”, распорядился Лаврентий. Один из зобатых выполнил приказание. “Отведите его на пристань”. Но, когда Галактиона, лишенного единственного оружия – глаз, взяли под руки, приговоренный попробовал сопротивляться. Он ревел и выл, бился, падал, хватал землю, цеплялся за стулья. Наконец его втащили на помост. Лаврентий потребовал веревку. Кто-то из посетителей, поспешно допив кофе, сбегал и принес. Галактиона одолели и привязали к перилам. “Заткните ему рот”. Гонцы отошли и выстрелили, кто раньше, кто позже.
Потом сообщники вернулись, подняли носилки и пошли обратно. Несколько сот народу, столпившегося у кофейни, следило, как медленно вдоль берега удалялась кучка нахалов, пока не свернула.
7
Какой был ветер! Он вырывался из-под земли, подбрасывая чудовищную тяжесть снега. С корнем взлетали сосны и целые леса их. По широченным прогалинам льды без удержу сползали на деревушку. Но сквозь неслыханную метель не проникали ни треск ломаемых построек, ни вопли задавленных.
Ивлита, закопавшись в сено, лежала, сколько времени – часы, месяцы, тысячелетия, неизвестно, и ждала часа. Прежде она не подозревала, что умереть невероятно трудно. Много сложней, чем жить. Уцелела она одна или еще кто-нибудь? Где Лаврентий? С тех пор как Ивлита забилась в угол, до нее перестал долетать обнадеживающий голос. Пытается он и теперь перекричать смерть?.
Или взрывы только предшествуют смерти, а сама приходит неслышно? Вероятнее последнее. Крыша больше не пробует улететь, никто не хлещет стен. Почему так тихо, лучше бы снова грохотала буря, лучше все, только не молчание. Что за пытка – ждать последних минут.
Но Ивлита не умерла. Впрочем, усвоить этого она и не смогла, если бы теплый воздух, проникший в щели сарая, не обдал ее воскресительным изнеможеньем. Ивлита успокоилась, уснула, а пробудившись, долго не могла понять, где находится; пока в ее разуме не объявились обстоятельства дня, когда Лаврентий ее унес, неистовство и проклятия родителя и прерванная наступлением весны, кажущаяся отжитой, ее и лаврентиева любовь. Что с отцом? Кто смотрит за ним? И где Лаврентий?
О, если бы гибель освободила ее от колебаний и неизвестности! Но равнодушно допускала Ивлита, и это не оставляло ни малейшего осадка, что Лаврентий мог ее бросить за ненадобностью, быть погребен под льдами или просто ушел по делу. Важно ли это для Ивлиты? И она повторяла с настойчивостью: нет, ей все равно.
Там, дома, полная восхищения, она совсем иначе представляла себе любовь. Разве это воображаемое событие могло окончиться расстройством сил природы? Опасность могла ли получить доступ к счастью? И главное, разве явление, которого приход она предугадывала, не было такого же порядка, что деятельность гор и вод, то есть бесконечным? А сие образовавшееся удовольствие, может, и занимательно, но иным, неудачной подменой цели, ложью, которой Ивлита поверила столь глупо.
По ее телу ласки прошли вместе со стужей. Наступила весна, необходимо приветствовать ее, вернуться к обыденной жизни, в ожидании истинной любви. Из грязного закута, где Ивлита слишком долго томилась, обманываемая, спешить в затейливый дом. Поймет ли ее отец? Простит ли? Разумеется. И хотя ее шея не забыла тисков, думала Ивлита о бывшем лесничем без трепета.
Рычанье Ионы, одного из деревенских, о котором Ивлита только и знала, что ему, потерявшему ногу во время охоты на медведя, теперь приходится поневоле мочиться стоя, тогда как горцы делают это присев, не иначе, привело ее окончательно в себя. “Похабная девка, – извергал тот, – ну что, принесла нам счастье незаконным спаньем? Завлекла к себе Лаврентия, чтобы утолить омерзительную похоть? Одолела красотой ебаной? Думаешь, со смертью связана, так управы на тебя не будет? На защиту любовника надеешься? Но и его подвела под выстрелы. А мы-то, дома-то наши?… – он надвигался, встав на дыбы и ворочая лапами. – Ну, дело твое простое, не венчана, так и вдовой быть у тебя нет права. На общее наше пользованье, известно тебе? Со всякой разбойницей полагается, а с тобой и подавно. Ну же, блядь…”
Отходить было некуда. Ивлита не испугалась, только силилась вникнуть в смысл слов Ионы. Опять поношенья. Но, действительно, он прав, она сама думает так же. Непростительны хулы на восхищение, в которых она повинна. Значит, буря ее пощадила, чтобы отдать Ионе. Но не все ли равно?
И когда Иона полез, Ивлита ничего не сделала, чтобы защититься. С полным безразличием
