Марианна Рейбо - Письмо с этого света
– Эй, ты где? – Андрей улыбнулся и подергал мою руку, безжизненно лежавшую в его ладони. – Вернись ко мне, я сейчас уезжаю.
Мы стояли перед вагоном. Обрюзгшая, мрачная проводница, не поздоровавшись, с ненавистью посмотрела в его билет и прогавкала «проходите». Но Андрей не торопился. Он неспешно покурил на платформе, потом долго и печально поцеловал меня отдававшими пепельницей губами, пристально посмотрел мне в глаза своим излюбленным – тяжелым и немигающим – взглядом, словно ждал какого-то признания, и только после этого запрыгнул на ступеньку вагона, скрываясь за спинами торопливых пассажиров поезда.
Я не пошёл провожать его до койко-места, но продолжал, сам не зная зачем, стоять у края платформы. Мелкий косой дождь, залетая под крышу перрона, неприятно колол лицо, серый вечер уже утонул в синеве ночи, но я так и не сдвинулся с места до самого отхода поезда. Возможно, Андрей смотрел на меня через окно, но с моей стороны оконные стекла вагона отражали свет вокзальных ламп, поэтому ничего не было видно. Несколько раз с шумом выпустив пары, поезд, наконец, вздрогнул в последний раз и медленно покатил по серебрившимся в темноте рельсам. Я смотрел ему вслед, вслушиваясь в отдалявшийся стук колес, и думал о доме. Для меня было очень важно, чтобы мать и Андрей были здоровы и благополучны – там, в параллельном мире, за сотнями километров железной дороги. В мире, где для меня больше не было места. Как и им не было места рядом со мной.
29
Что-то незаметно переменилось в Андрее с той нашей встречи. Он продолжал звонить и писать каждый день, но наши телефонные разговоры окончательно утратили живость. Не обращая внимания на роуминг, Андрей мог держать меня у телефона иногда по полчаса, а то и по часу, при том что нам было практически нечего сказать друг другу. После короткого «как дела» начиналась одна и та же бессмысленная игра – тягостное молчание с двух сторон трубки, раз в минуту прерываемое бессвязным мычанием, мяуканием или какой-нибудь бессмысленной репликой. Все чаще на него находило плохое настроение и абстрактные приступы ревности, и тогда он снова и снова заставлял меня расписывать прошедший день буквально по часам, выясняя, с кем и как я общаюсь вдали от него. Меня безумно раздражало это – в первую очередь своей бессмысленностью. Если бы я захотел солгать, что могло помешать мне? Но здравый смысл здесь не работал. Как в заколдованном круге, звучали вопросы, допросы, объяснения. Звонки ночью: «Ты одна?» Господи, а с кем?.. И снова, и снова, пока я не взрывался, как пороховая бочка, – и тогда снова начинались звонки, только уже с извинениями.
Не ревновал он только к Михаилу – кто же ревнует к голубому? Правда, он не знал, что я продолжал время от времени проводить ночи в мишиной квартире. Да он вообще мало знал – я же говорю, что мне стоило солгать?.. Рассказывая об учебе, однокурсниках, книгах, профессорах, я ни словом не обмолвился о знакомстве с «богами», посещении стриптиз-клуба, многочасовых откровениях и чтении Библии в сумраке ночи – ни о чем, что было для меня действительно важно.
Михаил был единственным человеком, которому я мог доверить все, зная, что он меня не осудит. Он бывал прямолинеен, резок, даже груб, но он никогда меня не осуждал.
Когда я впервые нализался в стельку на студенческой вечеринке, он примчался на машине по первому моему пьяному звонку и забрал к себе домой, а потом заботливо держал мои волосы пока я, стоя на коленях, извергал проспиртованное содержимое желудка в его белоснежный унитаз. Мы тогда надрались дешевого крепленого вина, а это куда хуже, чем водка или скотч. Умыв, раздев и уложив в постель мое обмякшее, потерявшее управление тело, Миша не сказал ни слова.
На следующее утро я проснулся с адской головной болью и с трудом мог припомнить подробности минувшего вечера. Восстановив же в памяти, как и в каком состоянии я попал в мишину квартиру, я был готов провалиться сквозь землю, но головная боль была такой сильной, что быстро заглушила даже стыд. Я мог только лежать и смотреть прямо перед собой – любое движение головой отдавало в висок ударом молотка. Предупредительно постучав в дверь, Михаил вошел в комнату и молча подал мне чашку крепкого черного кофе на безупречном серебряном подносике. Присев на край постели, он задумчивым, как всегда проницательным взглядом нырнул в самую глубь моего нутра и неожиданно чуть приглушенно проговорил:
– Боже, какая ты все-таки красивая…
Я поперхнулся глотком кофе, ошарашенно приоткрыл рот – и мы в голос расхохотались.
30
Андрей был первым и на момент описываемых событий единственным мужчиной в моей жизни. Но он захотел большего – быть не только первым, но и последним. Может, так оно и было бы, не будь он так настойчив в своем желании оставаться со мной во веки вечные и при этом так ревнив и недоверчив. Устав оправдываться в том, чего я не делал, и не имея возможности прекратить эти мучительные отношения, я решил, наконец, что хуже не будет, если у его подозрений появятся реальные основания. Проще говоря, мне захотелось узнать, каково это – быть с другим мужчиной.
Нельзя сказать, чтобы мысль об измене раньше никогда не приходила мне в голову. Просто я не воспринимал ее всерьез, мне было противно и страшно. Как? Зачем? Что будет, если он узнает? Я вполне допускал, что, узнав об измене, Андрей может даже убить – меня или счастливого соперника. Но при этом я вовсе не был уверен, что измена стала бы для Андрея достаточным основанием, чтобы навсегда порвать со мной. Когда дело касалось меня, вся его гордость куда-то исчезала. Он готов был прощать, умолять, угрожать, совершать любые безумные поступки. Готов на все, лишь бы сохранить нашу любовь – как он это называл.
В Санкт-Петербурге я вряд ли когда-нибудь решился бы изменить Андрею с другим мужчиной. Это было бы подло, опасно и, главное, как-то бессмысленно. Но здесь, в Москве, казалось, была своя, оторванная от остального мира реальность, которая принадлежала только мне. Здесь меня окружали люди, которые никак не были связаны ни с Андреем, ни с его знакомыми. Здесь меня нельзя было вычислить, выследить, проконтролировать. О том, что будет, когда Андрей переедет в Москву, я не думал. Не желал и боялся думать. Если раньше я относился к жизни, как к чему-то, что еще толком не началось, что еще только предстоит попробовать, то теперь я твердо решил: жить надо здесь и сейчас. Не надо ждать и думать о каком-то завтра, оно никогда не наступит. Есть только сегодня, и каждый последующий день будет превращаться в сегодня – до тех пор, пока это сегодня не станет для тебя последним. Так почему бы не попробовать, пока есть возможность?..
И я попробовал. Это произошло спонтанно, на дне рождения одной из однокурсниц. Меня она, собственно говоря, не приглашала – я притащился следом за другой девчонкой, которая предложила составить ей компанию. Кроме именинницы она никого там не знала, а потусоваться хотелось. Вот и прихватила меня – для храбрости. Именинница была представительницей «золотой молодежи» и жила в элитной четырехкомнатной квартире. Раньше эта квартира, по всей видимости, была пятикомнатной, но одну из перегородок снесли, чтобы сделать большую гостиную. Воспользовавшись тем, что родители уехали за город и предоставили хату в полное распоряжение дочуры, она и решила закатить в гостиной крутую party, какие устраивают обычно герои молодежных американских фильмов: много музыки, выпивки и куча незнакомых друг другу людей. К тому времени, как мы приехали, вечеринка была уже в полном разгаре. И как всегда бывает в таких случаях с опоздавшими, нам уже никто особо не был рад – гости притерлись друг к другу, разбились по интересам и хорошо набрались. Мы попробовали присоединиться к общему веселью, но влиться не получалось. Поэтому через некоторое время я покинул свою знакомую и присел в укромном уголке большой, набитой людьми комнаты. Несколько раз ко мне кто-то подходил и начинал тормошить, заставляя выпить рюмку и закусить помидорчиком, но потом все были уже настолько пьяные, что никто ни на кого не обращал внимания.
Тут мне на глаза и попался он. Высокий, худой, смешной, угловатый. В круглых очечках, с короткой стрижечкой. Типичный ботаник. Испуганно забившись в противоположный угол, он сначала молча следил глазами за толкавшимися у фуршетного стола незнакомцами (было видно, что он, так же как и я, не знает толком никого, кроме виновницы торжества) и вдруг как-то незаметно уснул – под громыхание музыки, смех и топот. Пока он спал, я мог спокойно путешествовать взглядом по его лицу – в целом неинтересному, но чистому и правильному. Очки во сне чуть съехали набок, рот приоткрылся, и у самого уголка рта между верхней и нижней губой заблестела тоненькая струнка слюны. Весь он был какой-то большой и нелепый, отчего его было немного жаль. Но что-то мне в нем нравилось – я сам не мог понять, что именно. Может быть, то, что он, как и я, был чужим на этом «празднике жизни». Незаметно для себя я вдруг начал представлять его в постели с женщиной – таким же робким, испуганным, неловким, но постепенно побеждаемым страстью. Я представил, как бы могло выглядеть его лицо, искаженное подступающим оргазмом, и эта фантазия быстро завладела мной целиком. Не вполне соображая, что собираюсь делать, я тихо вышел из своего угла и тенью проскользнул к дивану, на котором спал незнакомец.
