Марианна Рейбо - Письмо с этого света
– Пей, этот чай успокаивает нервы, – сказал, не поднимая глаз, Михаил, который в это время разворачивал страницу газеты с моей рецензией. – Да и для желудка полезно.
Из вежливости я сделал еще один глоток, но мне было не до чая. Я нервно заерзал на стуле, выказывая тем самым все свое нетерпение.
– Ты мне мешаешь, – наставительным тоном произнес Михаил, оторвав взгляд от газеты. – Если не хочешь пить чай, иди в гостиную и жди меня там. Я при авторах материалы не читаю.
Я надул губы, одернул юбку и вышел из кухни.
– Не убей серую скотину! – раздалось мне вслед, и как я ни был раздосадован, я невольно согнулся от подступившего смеха.
В мишиной гостиной было уже совсем темно из-за тяжелых бархатных штор, и в комнате стояла какая-то особая, умиротворяющая тишина, нарушаемая лишь тихим тиканьем настенных часов. Чтобы не тревожить покой комнаты, я на цыпочках проскользнул к дивану и, забравшись на него с ногами, глубоко и с наслаждением вдохнул терпкий запах старых книг. Царившая вокруг атмосфера остановившегося времени утишила мое нервное возбуждение, и мне стали совершенно безразличны и моя рецензия, и мнение Миши о ней. По сравнению с вечностью это было меньше чем ничто, а вечность обитала здесь, в этой темной комнате, запрятавшись между страниц потрепанных томов. Я опустил голову на диванную подушку и, закрыв глаза, стал слушать звон тишины. Будто сквозь дрему до меня доносились шорохи с кухни. Мой слух невольно уловил, как Миша медленно и аккуратно складывает газету, потом так же неспешно ополаскивает чашки и расставляет их в кухонном шкафу. Затем раздались неторопливые шаги, и мне на лицо упал резкий луч света из приоткрывшейся двери. Я быстро зажмурился и недовольно мыкнул.
– Ты что, спишь тут?
Не включая свет, он подошел к дивану и присел возле моих ног.
– Нет.
Я встряхнул головой, и былой интерес к рецензии вспыхнул вновь. Приподнявшись, я сел и включил лампу на длинной гибкой ножке, висевшую на стене над диваном.
– Ну, что?
– Что «что»?
Миша взглянул на меня своими пронзительными зеленовато-лунными глазами.
– Ты издеваешься? Я про рецензию спрашиваю. Ты прочитал?
– Прочитал, – невозмутимо ответил он и отвел рассеянный взгляд в сторону.
– И как?
– Дрянь.
Ожидая любого ответа кроме этого, я судорожно сглотнул и быстро опустил глаза, чтобы не дай бог не выступили слезы.
– Что, рецензия так плоха? – спросил я после короткой паузы нарочито равнодушным тоном, хотя внутри будто что-то оборвалось.
– А? – он направил взгляд из угла комнаты обратно на меня. – А, нет-нет. Рецензия что надо. Сколочена крепко, грамотно, я бы сказал, даже литературно. Но все равно дрянь.
– Да почему же?!
– Потому что ты подробно и обстоятельно хвалишь книгу, которая явно этого не стоит. Тебе поверят и начнут скупать это дерьмо. И тратить на него бесценные часы жизни, которые можно было бы употребить на что-нибудь более полезное.
– Но ведь иначе не напечатали бы…
– Конечно, не напечатали бы. Вот поэтому я и хочу уйти из газеты.
– Ну… По-моему, ты слишком категоричен. В конце концов, сколько времени мы вообще профукиваем в никуда. Уж лучше развлечься книжонкой. Пусть и дрянь, как ты говоришь, но хоть забавная.
Успокоившись, я удовлетворенно потянулся, зевнул и поудобнее устроился на подушках.
– Не могу согласиться, – Миша также облокотился на одну из диванных подушек и вальяжно закинул ногу на ногу. Это была его поза мыслителя. – Современный человек и так только и делает, что развлекается. В интернете. В кино. У телевизора. Уткнувшись в телефон, заткнув уши наушниками. Заливая в глотку бухло, обжираясь роллами и бургерами. Бессмысленно пожирая заграничное пространство. Заправив за щеку чей-то хрен. И книга – не электронная, а нормальная бумажная книга, большая, тяжелая и неудобная для чтения в метро или сортире – это единственное, что еще остается оплотом человеческой души. Последнее, что не до конца превратилось в развлекуху, что еще дает кое-кому пищу для ума и сердца. Поэтому меня просто выводит из себя вид наших книжных прилавков, заваленных всяким дерьмом.
Он замолчал, и в комнате ненадолго возобновилась тишина. Отчасти я был согласен с Мишей, хотя, в отличие от него, не видел большого греха в книгах, представляющих, так сказать, вид благородного развлечения. Иначе что прикажете читать, душеспасительную литературу? Я усмехнулся этой мысли, а вслух спросил Михаила, какую же книгу столь строгий критик считает своей любимой.
– Библию, – словно прочитав мои мысли, ответил он.
Я прыснул и визгливо гоготнул.
– Да перестань!.. – Я легонько толкнул его пальцами ноги в бок. – Я серьезно спрашиваю.
– А я серьезно и отвечаю.
Михаил добродушно усмехнулся. Я с подозрением посмотрел на него, начиная понимать, что он не шутит.
– Что-то ты не очень смахиваешь на богомольца, – натянуто произнес я после короткой, но мучительной паузы.
– Причем тут богомолец? Библия – это собрание мудрости древних. Не больше и не меньше.
– Да, а еще страшное занудство и орудие инквизиции.
Я озорно прищурился и на мгновение показал Мише кончик языка.
– А ты читала?
– Ну, как все…
– Значит, не читала.
Плавно оттолкнувшись ладонью от подлокотника дивана, он поднялся, подошел к книжным стеллажам и начал что-то искать на полках.
– А ты в курсе, что как раз во времена инквизиции Библия возглавляла список запрещенных книг? – продолжил он, стоя спиной ко мне. – Католическая церковь знала, что делает, закрывая доступ к Священному Писанию всем, кроме круга избранных, владевших латынью. Ведь если бы люди сами начали читать Библию, они перестали бы верить священникам. И хоть ее давным-давно перевели на все языки, хоть она давно есть в каждом доме, привычка не читать, а перенимать с чужих слов у большинства так и осталась. На генетическом уровне. То же и у нас. Чуть ли не три четверти населения называют себя верующими, но едва ли наберется горстка тех, кто удосужился прочитать Библию целиком. Не читали, но уверены, что знают все, что там написано.
Наконец он нашел то, что искал, и, приподнявшись на цыпочки, извлек с высокой полки толстую книгу в твердом темном переплете. Пока он раскрывал ее, я заметил, как, отразив скупой свет лампы, на обложке замерцал позолоченный крест. Михаил замолчал, неспешно перелистывая страницы, задержался на одной из них, отлистнул немного назад и довольно угукнул себе под нос. Он вернулся и сел обратно у моих ног, объявив, что сейчас будет читать мне вслух.
– Ну нет, только этого сейчас не хватало, – активно запротестовал я и попробовал встать, но Миша схватил меня за ноги и, резко подтянув их к себе, бесцеремонно перекинул поперек своих коленей.
Захваченный в плен, я попробовал пару раз дернуться, но он держал крепко, и, вздохнув, я смирился. Одернув от резкого рывка чуть не до пупка задравшуюся юбку, я половчей подоткнул под голову подушку и жестом показал, что готов слушать.
Миша взялся за ножку лампы и направил свет так, чтобы он падал только на страницы книги, оставляя неосвещенными наши лица, и не нарушал величавый сумрак гостиной. Помолчав полминуты, он коротко вздохнул, и его бархатный голос легкой хрипотцой заструился по комнате:
«Слова Екклесиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме…»
Я лежал и наблюдал, как его пальцы рассеянно поглаживают мои ноги в черных капроновых чулках, слегка отливавших под светом лампы. Я понимал, что он это делает машинально, как если бы у него на коленях сидел любимый кот. И все же близость мужчины, пусть и недоступного миру женщин, начинала предательски наполнять мое тело знакомым тревожно-сладостным ощущением.
«…суета сует, – все суета! Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце, и заходит солнце…»
Боже мой, боже мой… Я мысленно переводил на бумагу его будто вытесанный из камня средневековый профиль, очерчивал взглядом крепкие, мускулистые плечи и никак не мог взять в толк, почему этот красивый, сильный человек оказался заложником иной чувственности, которая едва ли делала его счастливым.
«…Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои…»
Все, что я раньше знал о таких, как он, разбивалось в прах при одном взгляде на этого рыцаря в сверкающих доспехах. Ни капли манерности, ни тени жеманства. Лишь спокойная, естественная мужественность.
«…Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем…»
Предаваясь размышлениям, поначалу я лишь краем уха слушал читаемый текст, но постепенно почувствовал, как во мне все более нарастает нега, как тяжелеют веки, а бархатные звуки голоса все глубже проникают внутрь, разливаясь по венам приятным, убаюкивающим теплом. Впав в состояние, близкое к трансу, я закрыл глаза и блаженно закачался на волнах екклезиастовой строки.
