Марианна Рейбо - Письмо с этого света
– Переспи с кем-нибудь из них.
– Чтоооо?!
Это было еще до встречи с «ботаником», поэтому я не на шутку возмутился такому предложению. Но Миша лишь повторил:
– Переспи с кем-нибудь из них. Из тех, кто любит женщин. Если они тебе так нужны. Это единственный способ.
Было видно, что ему это неприятно. Не то, что я могу отдаться кому-то из «богов», а то, что одного олимпийца в числе друзей – его самого – мне было недостаточно. Но он не лез в мои дела и уж тем более старался не опускаться до мелочной дружеской ревности.
И теперь, когда обнажиться перед новым мужчиной уже не казалось такой неразрешимой проблемой, я подумал: почему нет? С циничными олимпийцами будет куда проще. Можно открыто выбирать членов одной и той же компании, спать с ними, когда хочется, а потом общаться, как ни в чем не бывало – для них это было привычно и нормально.
Не стоит думать, что они отнеслись ко мне просто как к шлюхе, с которой можно позабавиться. Секс с ними был своего рода боевым крещением. Они приняли меня на равных и стали относиться ко мне с уважением – как они его понимали. Став одним из них, я перестал искать знакомств на стороне, за пределами их круга. В «богах» я не пытался найти даже тени идеала, здесь не было места романтике. Они были просто… партнерами, что ли. Партнерами по игре в жизнь.
Узнав, что «боги» пустили-таки меня на Олимп, Миша не удивился и не стал спрашивать, благодаря чему. Думаю, он догадался, что я внял его неосторожному совету, но не желал знать подробностей. Вообще для него не было секретом, что с некоторых пор у меня бывают мужчины. Он нисколько не осуждал меня за это. Как мне казалось, ему это даже нравилось – он был рад, что я больше не «замороженная девица», как он называл меня прежде.
– Какой смысл хранить верность кому-то из страха причинить боль? – спрашивал он меня. – Порви с ним, да и делу конец. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на одного-единственного нелюбимого человека. Даже если он сходит по тебе с ума – это его проблема, не твоя.
Он был прав: сказать Андрею всю правду было бы честным и единственно правильным решением. Но я не хотел делать этого по телефону. Нужно было сказать лично, глядя в глаза – и будь что будет. Я наметил свой приезд в Санкт-Петербург на Новый год, до которого оставалась еще пара недель. Так я убивал сразу двух зайцев: мать не осталась бы в новогоднюю ночь одна, да и с Андреем был повод объясниться красиво: «Знаешь, до Нового года нужно вернуть все долги. Мой долг – сказать тебе правду: я больше не люблю тебя, у меня были другие. Давай оставим наши отношения в старом году. Прости меня, если сможешь!» Ну, и все в таком духе. А пока по телефону я ничего не говорил. Лишь мой тон в разговорах с ним становился все холоднее, да ответы на вопросы «ты меня все еще любишь?» и «ты мне там не изменяешь?» звучали все более и более уклончиво.
32
«Знаешь, до Нового года… у меня были другие… Прости если сможешь! Знаешь… нужно вернуть долги… я не люблю… оставим в старом году. Знаешь… Прости, если…»
Ежась под дубленкой, я пританцовывал на припорошенной снегом бугристой корке льда у выхода с Московского вокзала и все повторял и повторял про себя одни и те же заготовленные фразы. Я чувствовал, как рассветный мороз продирается сквозь подошвы ботинок вверх по ногам, норовя ударить под дых, и клял злополучный климат Северной Пальмиры. Одна питерская зима даст фору трем московским! Раньше я и не замечал, как здесь холодно. Видно, сравнивать не с чем было. Еще и Андрей опоздал. А может, вообще не придет? Что ж, тем проще будет все сказать. Хотя лучше бы уж прямо сейчас. Покончить со всем и поехать к матери. Если, конечно, удастся этот разговор пережить… Чашку кофе бы хоть выпить, что ли. Ветер аж кожу с костей сдувает…
– ТЫ ПРЕКРАСНА! Как лесная нимфа!!!
Я вздрогнул и сделал шаг назад. В меня, рассыпаясь в разные стороны, летел салют из алых роз! Не успел я вскрикнуть и загородить лицо руками, как этот цветопад обрушился мне на голову и плечи, сочась сладким, свежим ароматом. Отскакивая от упругой поверхности дубленки, розы за секунды попадали на истоптанный снег. Одна из них, запутавшись в волосах, так и осталась у меня на голове.
– Прости, что опоздал! Хотел сделать сюрприз и задержался!
Передо мной, само словно майская роза, сияло лицо Андрея. Со счастливой улыбкой он опустился на одно колено и расставил руки в стороны, приглашая меня в объятия. Ошарашенный внезапной цветочной атакой, сбитый с толку, я рассмеялся, не зная, как дальше реагировать. Стянув перчатку, я снял с волос застрявшую розу и шутливо шлепнул ее шелковой головкой по зарозовевшейся щеке Андрея.
– Я тут жду-жду! На морозе! Зачем было так тратиться?..
Я оглядел засыпанную розами землю и залюбовался. Ярко-алые бутоны с бархатистым отливом на снегу казались особенно красивыми. Я наклонился, желая собрать рассыпанный букет (роз было никак не меньше двух десятков), но стоило мне поднять пару цветков, как я вскрикнул, уколовшись о шип, и выронил их обратно на снег.
– Ой! Больно?
Андрей взял мою руку и, прижав к губам, стал посасывать уколотый палец.
– Прости, не подумал. Надо было попросить обрезать все шипы. Но они вроде не колючие были… Сильно замерзла?
– Да, ног не чувствую.
– Ну, сейчас согреешься!
Он подхватил меня на руки и потащил в сторону метро.
– Подожди, а как же цветы?!
– Да черт с ними, я тебе еще куплю…
В тот момент я даже не знал, что тронуло меня сильнее: этот внезапный розовый салют посреди зимы или его пренебрежительное «да черт с ними…». Ведь для него стоимость такого букета была совсем не шуточной. Некоторое время я продолжал отбиваться и делать вид, что сержусь, выкрикивая:
– Пусти меня! Мы сейчас грохнемся где-нибудь! Пусти, дурак! Дуууурак!
Но он продолжал меня нести, словно не чувствуя моего веса, и я перестал брыкаться. Оглянувшись назад, я бросил прощальный взгляд на оставленные розы… На мгновение в глазах у меня потемнело и качнулось. Издалека показалось, что изрытая каша снега испещрена багровыми пятнами крови.
Если ты не в состоянии сказать правду, можно попробовать правду изменить. Сделать так, чтобы то, о чем молчишь, потеряло значение.
За этот короткий приезд домой на новогодние праздники я несколько раз порывался сказать Андрею правду о том, какую жизнь вел последние месяцы. Но момент на вокзале был упущен, и вся решимость куда-то делась. Начиная говорить, я делал заход слишком издалека, и Андрей каждый раз успевал вовремя меня перебить и увести в сторону. Удивительное дело. Он мог долгими неделями мучить меня допросами по телефону, словно зная, что в ответ услышит только то, что хочет слышать. Теперь же, находясь рядом и видя, что меня что-то гнетет, он не пытался выяснить, в чем дело, а наоборот защищался, избегал любых объяснений. При этом он был обезоруживающе ласков и нежен – настолько, что сказать ему правду казалось невозможным: все равно, что бить ногами лежачего или надругаться над ребенком. Да и разрыв вновь перестал представляться таким необходимым…
Послушать «любомудров», так развратная жизнь непременно оставляет на человеке явные следы – причем немедленно. Стоит единожды «пасть», и все сразу отражается на лице, душа становится черной и зловонной, от тебя так и пышет грехом. Ничего подобного в себе я не замечал. Мои приключения не оставили не только следов внешних, я не чувствовал их влияния и внутри. Перемещаясь из Петербурга в Москву и обратно, я словно кочевал из одного мира в другой. Москва была миром греха и свободы, Питер – миром чистоты и неусыпного надзора. До сих пор из этих двух миров я неизменно выбирал первый, но… На этот раз я подумал: так ли уж правилен мой выбор?
«Если я тебя придумал, будь таким, как я хочу». Меня придумывали всю жизнь – сначала мать, потом Андрей. Андрей видел во мне свою Галатею, которую он пигмалионил в соответствии со своими представлениями о прекрасном. Поэтому его безумно раздражали книги, которые я читал, идеи, которыми я увлекался. Ведь он не читал этих книг и не признавал этих идей. Он верил, что любовью, лаской и терпением можно победить все, даже «я» другого человека. Он не сомневался, что рано или поздно, если он будет рядом, мое стремление к независимости сменится желанием семейного уюта, и, отбросив свои нигилистические идеи, я заделаюсь верной женой и любящей матерью.
Женщина непременно должна хотеть иметь мужа и детей – просто потому, что она женщина. Веру в этот тезис, взращенную десятками поколений, Андрей впитал с материнским молоком. И ждал. У меня же от всего этого шерсть вставала дыбом. С любопытством понаблюдав со стороны за жизнью нормальных людей, я спешил скрыться в своем крохотном царстве, где любой нормальности немедленно приходил конец. Пока я жил дома, мне частенько доводилось слышать от мамы, что у меня все не как у людей даже в мелочах: моя комната выглядит так, будто по ней прошел ураган, а изо дня в день мыть за мной забытые чашки и выбрасывать объедки не хватит никакого терпения. Волей-неволей, где бы я ни появлялся, я немедленно вносил беспокойство, хаос и беспорядок.
