Сперматозоиды - Мара Винтер

чем при нём же одеться. Вступаю в трусы. "Куда ты?" – спрашивает он. Я застёгиваю лифчик, не снимая платья. "По делам, – говорю, – когда хоронишь человека, дел обычно много". Хата у него аскетичная, коричневый, белый, бежевый, ничего лишнего. Большой шкаф. Венц закидывает руки за голову. Подмышки, гляди-ка, чистые. "Тебе же, – говорит, – ни краситься не надо, ничего. Полежи со мной". Брови поднимает. Улыбка, скорей, не на губах, а где-то там, за лицом. Я отрицательно качаю головой. Одно дело – трахаться, и совсем другое – лежать в обнимку. Интимности с ним я не хочу. Чревато привязкой. Привязка к такому, как он (даже надежда на неё) угрожает психическим расстройством. Я беру телефон. Я звоню Паше. "Как раз собирался тебе набрать, – с одного гудка здоровается. – Звонил Андрюхе, он говорит, ты уехала. Откуда тебя забрать?" Не уточняя, ни когда, ни куда, ни с кем уехала. Называю район. Говорю, подойду к остановке. "Лида поедет?" – спрашивает он. – Она там по-любому нужна". "Да, – говорю, – с ней я договорилась. Она тоже не дома, у Майки". Майя – молодой врач, окулист, хрупкая девочка в пышных ресницах. С сестрой они познакомились в студенческие годы и как-то сразу сошлись характерами. Одно время даже жили вместе. Потом Майя завела парня. Лучше бы добермана завела. Парень не из приятных. Выхожу, говоря, на балкон, застёгиваю платье, щёлкаю зажигалкой. "Скажешь тогда, как проехать, – говорит Паша. – Смотри, у меня завтра ранним утром слушанье в Павловске, перенести никак, но там должно быть быстро. Потом я к тебе". Спина шипит. Ткань шипит. Во мне выжигают дырку. На улице свежо. "Насчёт завтра, – затягиваюсь, выдыхаю, – давай при встрече". Паша соглашается и даёт мне полчаса. Его полчаса – это минимум минут сорок. Нужно сообщить Лиде, что пора собираться. Кляла её на чём свет стоит, проебала, мол, всё святое, а теперь – сама туда же. Венца я буквально чувствую затылком. Он выходит на балкон. В джинсах. Верх прикрыть не соизволил. Закуривает. Садится, с пепельницей, прямо на пол. Я не знаю, куда деться. Я сажусь рядом с ним. Задница горит. Он смотрит так, будто хочет что-то сказать. "Лучше молчи", – прошу я беззвучно. Молчит. Венц, каким был, таким и остался. Только ещё хуже. Я больше не представляю, что на нём можно улететь. Я опытным путём это доказала. Искрит, но к искрам я привыкла. "Сейчас, – увещеваю себя, – главное выбрать правильную дистанцию". Выкинуть его из средней комнаты. Пусть ходит с верхней на нижнюю и обратно, без лифта. Ходить полезно. Жопа качается. О средней комнате не говорят. Телефон в руках. Набираю Лиде. Прижимаю к губам указательный палец: тише. "Ты встала? – спрашиваю её, без вступления. – Через час подъедем. Адрес скинь". "Ни как спалось, ни с добрым утром, – хриплый со сна голос сестры, – впрочем, ничего нового. Буду собираться. Скину. Всё? Конечно, всё. Пока", – бросает трубку. "Сука, – говорю вслед. – Нежности ей, видете ли хочется, – заявляю вслух, – тепла и ласки. А шевелиться кто будет, Пушкин?" Венц оставляет это без комментариев. Молчит он уже как-то подозрительно долго. Даже не подъёбывает. Вспоминаю себя в тонущей машине. Вспоминаю его мёртвым. Содрогаюсь. Лучше себя.

Он на того мальчишку похож. Кожа тёплая, глаза холодные, кости явные, мотивы скрытые. Первого мальчишку, из эскорта. Похож, только тот – прообраз, заготовка под этого. Этот – оригинал. "Я люблю тебя, Божена", – сказал он во сне. Нет, не пойдёт. Он же сказал другую фразу, куда более верную. "Все, кого ты любишь, умрут".

Смотрю на свои ноги. Правое бедро – попытка изобразить Анубиса. В профиль, с посохом, объёмного. Трансферила от себя, била дотворком, лет в пятнадцать. Сверху – Димино перекрытие в биомехе. Партака не видно. Левое бедро – подвязка и кольт, то и то – буквами. Отрывки из Достоевского. Перекрывать не дала, только доделать сзади. Ниже – целый холодильник из магнитиков, вкривь и вкось. Паучки, розы, черепа, надписи, профиль пресловутого Пушкина даже есть, так, по приколу, с выдержкой из поэмы "Цыганы". Единственное, икры забиты грамотно, японский вырвиглаз, работа Миши, моего приятеля и коллеги. Эскиз делали совместно, припивая ром, на яхте у его знакомого. До икр я сама не дотянулась.

Венц дотрагивается до Анубиса, легонько, пробует текстуру. Точки – шрамы, я, китайцем, насажала. Китаец – дрянная машинка. Дотрагивается и говорит: "Ты мне так ничего и не забила". Разговор этот был когда? Сколько судорог продрогано, океанов соли сплакано, как в кунсткамере, уродливых слов проглочено несказанных? "Извини, – откликаюсь ядовито, – мне было бы неудобно тебя катать. Нужна неподвижность. Лида была бы против". "Опять ты за своё, – усмехается. – Лида то, Лида сё. Почему бы тебе с ней просто ни помириться. С твоей фантазией, да такую сестрёнку… Я бы на твоём месте её давно выебал". А я и забыть успела, с кем разговариваю. Нечисть. "Ты и на своём месте её давно ебёшь неплохо так, – стараюсь держать ровный тон. – Хорошо устроился, а? Всю семейку, кроме матери…" Сжимает губы, кривит рот, смотрит в сторону, с поднятыми, в домик, бровями: "Ну…" Во мне закипает. Брови ползут вверх. Тушу сигарету и вскакиваю. "Ты? – вопрошаю. – Нет. Не может быть. Не верю". Расслабляет лицо. "Да не было у меня ничего с твоей матерью. Успокойся. Пошутил я так, Божена. Пошутил". Я выдыхаю. "За такие шутки, – ледяным тоном, – применяют биту". Молчание. Понимает ли он, что хватил через край? Есть ли у него хоть какие-то моральные рамки? Вряд ли. Очень вряд ли. "Давай жить дружно, – примирительно заявляет. – Вчера у тебя это вполне себе здорово получалось". Я не примиряюсь. "Вчера, – говорю, – это вчера. А сегодня я иду в душ и ухожу. Ничего не изменилось, – говорю больше себе, чем ему. – Как были никем, так никем и остались". Направляюсь в комнату. Он встаёт. "Божена”, – вслед. Я оборачиваюсь. Венц, опершись на дверь, спрашивает: “А кем бы ты хотела быть?" Действительно, хороший вопрос. Я сама по себе. Я хочу быть одна. Теперь, без мамы, других вариантов у меня нет. Забавная, однако, штука: я дрочила на возможность подобной ночи. Думала, а если. Если бы мы, познакомившись, поехали к нему или ко мне, а не глазели друг на друга в метро, разъезжаясь, посреди станции. Если бы Лиды не было на той вечеринке. Если бы… мама была жива, я бы Венца, с доставкой на ночь, не получила. Мечты сбываются, когда перестаёшь мечтать. Что дальше? А ничего. Ничего не изменится. Отвечаю: "Я бы хотела не знать тебя".