Владимир Сорокин - Первый субботник
Санька посидел, вздыхая и крутя головой.
Потом вдруг замер, улыбнулся и посмотрел на небо. Молодой месяц в окружении звездной россыпи висел над пасекой. Санька опять улыбнулся, будто вспомнив что-то, зябко передернул плечами и взялся за гармонь.
На этот раз она ответила стройной мелодией.
Санька сыграл вступление и пропел, медленно растягивая слова:
Я свою любимоюююИз могилы выроюююПоложу, помоооюПоебу, зарою.
Он сжал меха и прислушался. На деревне стояла полная тишина.
Вскоре запели первые петухи.
Разговор по душам
– Хозяин дома? – громко позвал Мокеев, входя в распахнутую калитку просторного палисадника.
В приоткрытом окне добротного деревенского дома показалась немолодая женщина в пестром платке, прищурясь глянула и скрылась. Мокеев взошел на крыльцо, миновал сени с недавно обновленным полом, потянул за кованую ручку двери и ступил в горницу.
Хозяйки в доме не было. Справа стояла большая русская печь, слева массивный дубовый стол. Жестяные ходики в виде кошачьей морды громко тикали. В дальнем углу разместился широкий, окованный железом сундук.
Женщина быстро вернулась:
– Он на дворе дрова рубит. Щас придет. Садитеся.
Мокеев опустился на лавку, поставил рядом сумку.
– А вы из правленья, что ль? – спросила женщина, наливая щи из котла в глубокую тарелку.
– Да нет, не из правления, – улыбнулся Мокеев. – Я из областной газеты.
– Это из какой же? – она испуганно посмотрела на него.
– Из «Зари».
– Правда?! – она широко улыбнулась. – Так мы ж ее и выписываем!
– Вот и хорошо.
Дверь отворилась.
Вошел широкоплечий седоволосый мужчина в голубой рубахе с засученными рукавами. На загорелом лбу его блестели капельки пота.
Мокеев приподнялся:
– Здравствуйте, Иван Сергеич.
– Здравия желаю, – Коврижин шагнул к нему, крепко пожал протянутую руку. – Вы с комбината?
– Нет. Я к вам послан редакцией газеты «Заря». Мы скоро будем печатать материал о вашем совхозе. Вот приехал интервью у вас брать.
Коврижин улыбнулся:
– Интервью… сразу не выговоришь… вас как зовут?
– Глеб Вадимыч. Мокеев.
– Вот что, Глеб Вадимыч, давайте-ка пообедаем. Вы с дороги намаялись, да и я намахался…
– Спасибо… но я завтракал недавно…
– Да знаю я, как вы в городе завтракаете. Хлеб с маслом, да кофий! Садитесь, садитесь…
Мокеев сел за стол.
Коврижин сполоснул руки, вытер полотенцем и сел напротив:
– Добрались на своих двоих?
– Нет. Повезло. Водовоз ваш подвернулся.
– Гришутка?
– Да. А что ж автобус не ходит?
Коврижин хмыкнул:
– А черт их знает. То приедет, то нет. Не автопарк, а шарашкина контора какая-то…
Он прижал краюху хлеба к груди и стал резать большим кухонным ножом.
– И что, часто подводит автобус? – спросил Мокеев.
– Да не то что б очень, но бывает.
– А вы в райком напишите.
– Да не то что писали – были там. С председателем.
– Ну и что?
– Техники мало и людей. Вот какая штука. Работать в автопарке некому.
– Что, текучка кадров?
– Молодежь разбегается. В город едет, в большой. В районе им, видишь ты, – скучно…
Он положил хлеб на деревянный кружок и кивнул жене:
– Маш, дай-ка там с полки…
Коврижина кивнула, отодвинула занавеску, сняла с полки бутылку перцовки.
Иван Сергеич открыл ее ножом, разлил в три стакана:
– Садись, Маш, хватит у печки толшиться…
Коврижина поставила перед Мокеевым тарелку щей и села рядом с мужем.
– Ну, давай, Глеб Вадимыч, с приездом, – поднял свой стакан Коврижин.
– Я чисто символически, – взялся за стакан Мокеев. – Мне еще в редакцию успеть надо…
– Одно другому не мешает, – пробормотал Коврижин и беззвучно опрокинул стакан.
Жена отпила половину, сморщилась:
– Господи…
Мокеев тоже немного отпил и закусил куском сала.
– Да, – громко выдохнул Коврижин, цепляя вилкой сало. – Вот ведь штука какая! Скучно! Поэтому и бегут. А кто, спрашивается, виноват? Мы с вами! Только мы… Я вон тоже, как завфермой выбрали, первый год понять не мог – почему девки молодые к нам не идут? Ферма чистая, новая, плотют хорошо, дом рядом. А им, оказывается, и кино нужно, и теятр, и магазин хороший. А мы, дураки старые, никак это понять не можем, все на них валим…
Он съел сало и принялся за щи.
– Но щас-то у вас, Иван Сергеич, на ферме все в норме?
– Ну, так это другое дело, – пробормотал Коврижин, дуя на полную ложку.
– Почему же этим ребятам никуда бежать не хочется? – спросил Мокеев, включая стоящий в сумке магнитофон и кладя микрофон на стол.
– Тут, Глеб Вадимыч, дело-то непростое…
– Непростое?
– Да. К каждому человеку, понимаешь, подход свой нужен. Как бы сказать… тропиночка к сердцу. А ее найти надобно. А коли найдешь – тогда и никому никуда бежать не захочется. Человек, понимаешь, в работе должен радость обресть. А иначе это не работа, а батрачанье.
– И вы нашли эти тропинки? – спросил Мокеев, склоняясь над щами.
Коврижин засмеялся, откусил хлеба:
– Да нашел, нашел… Только мозгами покрутить пришлось…
– Намаялся он с ними, это точно, – вздохнула Коврижина.
– А как ты думала? – глянул на нее Иван Сергеич. – С людьми же работаем, не с кем-нибудь. Если б везде к ним так вот – тогда и текучки этой не было б в помине. Я вон чуть ли не с каждым говорил каждый день! Подойдешь, посмотришь, советом поможешь, пошутишь, вспомнишь прошлое. А если – ушел, пришел – тогда и им наскучит. А я им глаза раскрыл. Говорю – чего вы в город бежите? Чего там не видали? Газу? Выхлопа? Шума? Неуж в цеху грохочущем приятней работать, чем тут в тишине, да с коровками? Ведь на них-то глядеть одно загляденье! Живые ведь! А там что – железка, она и есть железка…
– Ну, на заводе тоже многие с радостью работают, Иван Сергеич.
– Да я ничего против завода не имею – пожалуйста! Там свой интерес – здесь свой. Только я-то сам в деревне родился и рос, и состарился, так что агитировать буду за деревню! Буду и точка!
Он стукнул кулаком по столу.
Все засмеялись.
Коврижина налила по второй.
– Давайте за хозяйку, – поднял стакан Мокеев.
– Да. За Машу-умелицу…
– Ох, спасибочко…
Коврижин поднес стакан к губам и вдруг удивленно поднял кустистые брови:
– А огурчики? Огурчики-то?!
– Ооох! Разява! Забыла! – запричитала, вскакивая, жена.
– А я думаю – чего не хватает? – засмеялся Иван Сергеич. – У нас же малосольные, один к одному.
Коврижина быстро подняла две половые доски, достала из-за печки лесенку, спустила в подпол и полезла сама.
– Да, самое главное и забыли, – смеялся Коврижин. – У нас ведь главная радость – огурчики. Маша просто на объеденье делает. Во рту тают.
– Ну что ж, сейчас попробуем, – улыбнулся Мокеев. – Иван Сергеич, а давно вы заведуете фермой?
– Погоди, – поднял руку Коврижин. – Щас огурчиками закусим – я тебе все расскажу.
Коврижина, кряхтя, вылезла, передала мужу полную миску отборных огурцов и, обтерев мокрые от рассола руки, стала вытягивать из подпола лестницу.
– Глубокий-то какой, – пробормотал Мокеев, выбираясь из-за стола и садясь на корточках над подполом. – Это ж когда вы его рыли?
– До войны еще. Трехметровый. Летом лед лежит и не тает. Лучше холодильника, – проговорил Иван Сергеич, тоже выходя из-за стола.
– Замечательный погреб, – покачал головой Мокеев.
– Замечательный? – вяло спросил Коврижин и вдруг ногой в спину толкнул Мокеева. – Пшшшел…
– Что! – выдохнул Мокеев и с грохотом упал на баки и бидоны, сильно стукнувшись головой о край невысокой бочки.
– Ну и как? – свесил голову вниз Коврижин.
Жена с интересом заглянула вниз через его плечо.
– Чего это вы… это… – бормотал Мокеев, сползая с бачков и морщась от боли. – Зачем… что так…
Коврижин захохотал. Жена тоже засмеялась.
– Больно же, чего смеетесь, – посмотрел на них Мокеев. – Дайте лестницу…
– Во! – глухо проговорил Иван Сергеич и над Мокеевым закачался увесистый кукиш.
– Как так…
– А вот так!
Коврижины положили доски на место и сели за стол.
Иван Сергеич выпил, захрустел огурцом. Жена отпила немного и стала хлебать щи.
– Что за шутки? Спустите лестницу, – слабо донеслось из подпола.
Коврижин засмеялся:
– Щас! Держи карман!
Жена, улыбаясь, хлебала щи.
– Спустите лестницу, сволочи… здесь мокро…
– Вот и хорошо, – серьезно проговорил Коврижин, наполняя стакан.
– Идиот… я голову разбил… открой…
– Бегу, бегу, – Коврижин выпил, крякнул, взял огурец.
– Гады… мудаки чертовы…
Коврижина оглянулась на подпол:
– Мудаки! Сам ты мудак, прости господи. Втюрился, так сиди, не гундось, пятух вахланогай…
Она взяла опустевшую тарелку мужа и пошла накладывать каши.
Возвращение
Шуршащие о борта лодки камыши кончились, впереди показался залив и узкая песчаная полоса.
