Крэг Клевенджер - Дермафория
В ту секунду провод, протянувшийся из пустыни до кровати, сделался бесконечным, и каждое мое слово, бывшее зыбью посреди океана, взметнулось сокрушительной волной в тысячах миль от меня. Я проговорил это слишком быстро, поспешно, словно желая отделаться поскорее, и тут же услышал, как мое недовольство рушится на тебя.
— Прости. Я скучаю, — сказала ты. — Увидимся, когда вернешься, ладно?
— А глаза у тебя зеленые.
— Почти угадал.
Провода донесли до меня твою улыбку.
— Голубовато-зеленые.
— Так говорят хироманты.
Перед тем как уйти от тебя, я снял с холодильника твою фотографию и положил в сумку. На ней ты смеешься, тепло и солнечно, и на столике перед тобой высокий стакан с зонтиком. Но фотография мне ни к чему. Как и тогда, когда я разговаривал с тобой по телефону, твое лицо встает столь же ясно и отчетливо, как если бы ты была сейчас в шаге от меня.
— В правом глазу, там, где голубого больше, чем зеленого, есть большое пятнышко. На переносице у тебя маленькая припухлость. На левый глаз постоянно падает локон, на правой щеке, в уголке улыбки, крохотная родинка.
— Вот это память.
— Память у меня ужасная. Но я легко представляю тебя, когда слышу твой голос.
— С памятью я тебе помогу.
— Заполнишь пропуски?
— Ага. У меня это хорошо получается.
— Пока я тебя вижу.
— Мысленно или наяву?
— И так, и так.
Ты вздохнула, и пробежавшие по проводу волны окатили меня покоем.
— Скучаю. — Ты первой нарушила молчание. — Пожалуйста, если сможешь, возвращайся сегодня.
— Постараюсь. Я тоже по тебе скучаю.
Мы попрощались. Прежде чем повесить трубку, я еще с минуту слушал монотонный электрический гул проводов. Потом открыл стеклянную дверцу, и в будку ворвались мили тишины.
* * *Дом был разорен, заброшен, заколочен, загажен, продан, снова заселен, снова разорен, снова заброшен и заколочен. Он стоял в четырех милях от мотеля-призрака, и мы с Отто расположились на крылечке. Небо здесь казалось огромным, растянувшимся во все стороны светящимся голубым полотном с такими громадными облаками, что оставалось только удивляться, как это они не падают на землю.
— Он еще крепок, — заметил Отто тоном ребенка, убеждающего себя, что ни под кроватью, ни в чулане никого нет. — Знаешь, если кто-то заявится, так просто они внутрь не попадут.
— Если явятся федералы, будет уже не важно, крепок он или нет.
— Я не о федералах. Я о тех, кто будет искать тебя. О тех, кто сильно на тебя зол. О противоправном вторжении и окупаемости.
— Отто, на кого мы собираемся работать?
Всем заправлял некто по имени Хойл. Поставки, снабжение, распределение — все было в его руках. Последнее слово оставалось всегда за Хойлом. Ему была нужна не кислота. Не кислота заставляет людей желать еще кислоты. Хойлу требовалось то, что пробуждает дремлющий инстинкт, тягу иметь Больше, и он пробуждал этот инстинкт, не жалея сил. Отто с Хойлом не встречался ни разу, но знал кого-то, кто его знал. Этого «кого-то» мы и ждали на крыльце заброшенного и заколоченного дома.
Сначала мы увидели клубы пыли, потом появился белый фургон. Фургон мне знаком, хотя никогда раньше я его не видел. Память застряла в петле, поскольку я вспоминаю то, что еще не случилось, порядок вчерашних и позавчерашних событий смешался с событиями, предшествующими пожару. Здесь и сейчас сталкиваются с там и тогда, и в какой-то миг я вижу Манхэттена Уайта и Могильщика стоящими в моем номере в «Огненной птице» среди всепоглощающего пламени, тогда как я, обнимая тебя, лежу посреди пустоты. Мгновение проходит, ноты памяти перенастраиваются с шума на симфонию.
Выйдя из машины, Манхэттен Уайт направился к домику. Отто внезапно исчез. Сынок Уайта в перепачканной мороженым и соплями рубашке остался на заднем сиденье, играет с кусачками.
— Меня зовут Уайт. Мы встречались.
— Меня Эрик.
— Знаю. Некоторые называют меня Манхэттеном, но достаточно и Уайта. Я так понимаю, Эрик, вы химик.
— Да.
— У меня к вам один вопрос: зачем?
— Вы не могли бы выражаться немного яснее?
— Зачем я проделал весь этот путь? Зачем мне знакомиться с вами? С какой стати нам поддерживать вас, когда у меня есть сотня парней, которые в состоянии сделать то же самое? Чем вы лучше их?
— Я не знаю тех, о ком вы говорите, поэтому не могу судить, лучше я или хуже.
— Мне говорили, что вы открыли окно к Богу.
— Случайно. Это был эксперимент.
— Так вы этим хотите заниматься?
— Я хочу сделать нечто такое, чего не делал еще никто.
— Повторю свой вопрос. Зачем?
— Трудно сказать. Может быть, чтобы найти ответы на кое-какие вопросы о Боге. Я знаю только, что у меня есть требуемые для такой работы качества, концентрация и терпение. Я знаю также, что немногие другие занятия доставляют мне такое же удовольствие.
— Мы здесь не для того, чтобы потакать вашим увлечениям или помогать в поисках ответов о Боге. Наше дело — получать здесь прибыль, не привлекая к себе ненужного внимания. Ваша задача — организовать здесь для нас лабораторию, за что вам хорошо заплатят.
— Как скажете. Давайте посмотрим.
Уайт открыл три замка на передней двери. Внутри дом выглядел так, словно семья ставших жертвой коллективной агорафобии затворников провела здесь лет десять, держась на баночном пиве, замороженных обедах, сигаретах и телевизоре, и была в конце концов изгнана племенем пьяных обезьян, явившихся на роторных снегоочистителях.
— Что за шум? — спросил я. Определить источник удалось не сразу, звук был такой, словно кто-то царапал ногтем мокрое оконное стекло. Нет, не ногтем, а тысячью ногтей.
— Какой шум?
— Здесь есть чердак?
Уайт посмотрел на потолок.
— Конечно. Летучие мыши. Но беспокоиться не о чем. Совершенно безобидные создания.
— И грязные.
Уайт упирал на очевидные плюсы места: удаленность и немалое рабочее пространство. Я возражал, указывая на необходимость отключить газ, использовавшийся как для отопления, так и хозяйственных нужд, поскольку открытый огонь — большая опасность. Я хотел получить схему электропроводки, чтобы обесточить лишние розетки и работать только с теми, без которых действительно не обойтись.
— По-моему, ваши требования чрезмерны, — сказал Уайт.
— Сколько у вас было инцидентов, которые пришлось скрывать? — спросил я.
— Немного. Мошенничество и несчастные случаи — неизбежная составляющая риска.
— Есть бессмысленный риск. Это когда вы доверяете дело любителям или полагаетесь на случай. — Я указал на розетки, расположенные на уровне пола. — Видите?
— Вижу, розетки. И что?
— Они не заземлены и при большой нагрузке могут искрить. Вот откуда ожоговые пятна на гнездах. Можно допустить либо искры, либо пары, но не то и другое.
— Хотите проложить новую проводку и сделать заземление. Недешево.
— Для начала. Урок номер два: эфир. У нас его будет много. Эфир — это газ, бесцветный, без запаха, горючий.
— Так в чем проблема?
— Я сказал, горючий. Это означает, что его пары могут рано или поздно взорваться.
— Я понял, Эрик. Господи, сделаем так, чтобы не было искр.
— Дело не только в искрах. Эфир тяжелее воздуха, поэтому пары растекаются над полом, а потом начинают концентрироваться и подниматься. Большинство пожаров в лабораториях случаются тогда, когда пары достигают розетки и произвольно воспламеняются. Остальное вы знаете.
Для подготовки лаборатории требовалось время и исходные материалы, совершенно Уайту не знакомые, но вот список оборудования удивления не вызвал — его организация занималась этим бизнесом не первый день и обеспечивала тем же самым десятки любителей-пироманьяков.
— На нас работает много ребят, а на них работает еще больше ребят. Большинство из них простые посыльные, — начал Уайт.
Посыльные, или койоты, работая независимо друг от друга, накапливали запасы бумажных спичек, сигнальных ракет и продающихся свободно медикаментов, чтобы не привлекать ненужное внимание. Один из посыльных Хойла, занимавший столь низкое положение в цепи, что никто не знал его имени, воспользовался, делая определенные покупки, поддельными документами. Этими же документами он воспользовался еще раз, чтобы попасть в один ночной клуб, где хватил лишнего и стал приставать к женщине, приставать к которой не стоило. Урезонить его долго не удавалось, пока за дело не взялся вышибала с фонариком. Чуть позже копы задержали бузотера за вождение в нетрезвом виде. В багажнике машины обнаружилось два галлона медицинского йода. Протрезвел койот уже в окружной тюрьме, в компании восьми насильников, живописная коллекция татуировок которых могла бы заполнить потолок Сикстинской капеллы. Четыре дня бедняга обходился без душа в ожидании судебного решения, отказавшись даже от права сделать телефонный звонок.
