Валерий Карышев - Москва тюремная
Рано утром в палату, где содержался Захаров, прибыли гориллоиды из РУОПа. Подхватив пациента под руки, они грубо поволокли его вниз, к машине. Когда сотрудники органов правопорядка ко всеобщей радости покинули этаж, запуганные врачи и медсестры, подавляя в себе естественный страх, осторожно подошли к окнам. Они видели, как правоохранители затолкали недавнего пациента в багажник и, усевшись в автомобиль, выехали с больничного двора.
Вместе с больным предусмотрительные руоповцы вывезли и его медицинскую карту.
Конечно, столичные авторитеты прекрасно понимали причину повышенного интереса руоповцев к старому жулику. Охота, организованная по всем правилам егерского искусства, имела причиной лишь одно обстоятельство: Цируль числился «смотрящим общероссийского общака», и эта информация, судя по всему, не вызывала на Шаболовке сомнений.
Захарову приходилось отрабатывать роль «громоотвода» на все сто, но самому ему от этого было ничуть не легче, чем тридцать четыре года назад, когда он повесил на себя чужое убийство.
Так начались скитания Паши Цируля по Москве тюремной. Сперва его поместили на «спец» в Бутырскую тюрьму, где он сидел вместе с другим известным законником Робинзоном Арабули по кличке Робинзон. Затем, после скандала с наркотиками, перевели на «спец» в Матросскую Тишину. И лишь после того, как уголовное дело № 110052 было передано в 4-й отдел Следственного комитета МВД РФ, патриарха уголовного мира России окончательно утвердили в следственном изоляторе ФСБ Лефортово.
Для арестанта, обвиняемого формально лишь в незаконном хранении оружия да распространении наркотиков, водворение в фээсбэшную тюрьму выглядело более чем странным.
* * *Есть такое понятие из курса сопромата: усталость металла.
Железнодорожный мост, простоявший не один десяток лет, внезапно, безо всяких видимых причин летит в реку. Ажурная башня телецентра, выдержавшая сотни ураганов, валится под несильным ветром, словно картонная. Грозный боевой истребитель, побеждавший в самых безнадежных боях, разваливается на куски при взлете.
Нечто подобное произошло в Лефортово и с Пашей Цирулем.
Чему удивляться?! Если устает даже металл, то что говорить о живом человеке, который двадцать один год провел за колючей проволокой!
А уж если такой человек несколько месяцев подряд подвергался жесточайшей руоповской прессовке?
Если под старость у него открылся целый букет болезней, от диабета до язвы двенадцатиперстной кишки?
Если сравнительно недавно он перенес инфаркт миокарда?
Если все чаще и чаще отказывают ноги, и даже по «хате» передвигаешься исключительно на костылях?
Если к тому же он по-прежнему несет свой крест порядочного жулика, ставшего для пользы дела «громоотводом», если он продолжает числиться «смотрящим общероссийского общака»?
Как бы то ни было, но еще в Бутырке Захаров почувствовал: что-то в нем сломалось. Нет, внешне все оставалось по-прежнему: рассудок привычно анализировал ситуацию, интонации не выдавали беспокойства, а манера себя держать — внутренней скованности. Пожилой жулик никогда не боялся тюрьмы — в СИЗО он чувствовал себя не менее уверенно, чем в своем жостовском особняке. Холодные перспективы лефортовских коридоров, устланных ковровыми дорожками, снежная белизна стен следственных кабинетов, геометрически правильные перекрестья решетчатых прутьев подчас даже радовали его продуманностью, упорядоченностью и завершенностью.
Но события последних месяцев сломали внутренний стержень бесповоротно и окончательно. Цируль больше не ощущал в себе воли к жизни — того, что блатные старой закалки называли «духом».
Старый жулик честно отрабатывал роль «громоотвода», он шел до конца и, заходя в своем прямолинейном движении слишком далеко, вновь и вновь оказывался в абсолютной пустоте. Из этой пустоты уже не было возврата, но он по-прежнему пытался вернуться к действительности привычными способами — наркотиками. «Синтетика» вроде метадона, бупренорфина, тремитилфентонила, не говоря уже о привычном опии, казались ему единственным спасением.
Наркотики он начал принимать еще в Бутырке. После того как «хату» тщательно прошмонали (кроме наркотиков, оперчасть изъяла мобильный телефон и радиостанцию ALINCO), против Захарова П. В. возбудили еще одно уголовное дело, и подследственного перевели в Матросскую Тишину, на «спец».
Там все повторилось по новой. «Дурь» передавали сокамерники, кроме того, в снабжении авторитетного вора героином был обвинен один из адвокатов.
Следствие продолжало наезжать, слово «общак» все чаще и чаще фигурировало при допросах, и тогда Цируль впервые не выдержал — на волю пошла «малява», адресованная известному уголовнику Молдавану, в которой пахан распорядился ликвидировать одного из наиболее ретивых членов следственной группы.
Следователи и оперативники отреагировали мгновенно: к коллеге была приставлена круглосуточная охрана из спецназа, а в центральной прессе тут же появилось любопытное заявление, якобы написанное именитым арестантом:
Прокурору города Москвы. От Захарова Павла Васильевича.
ЗАЯВЛЕНИЕ
Прошу больше не считать меня вором в законе. Поскольку в 1958 году был коронован неправильно. С нарушением воровских законов и традиций.
Сам Захаров горячо опровергал подлинность этого заявления. Но делал он это исключительно через адвокатов, а им, по вполне понятным причинам, не давали слова в газетах, объявивших Цируля «прошляком».
Кое-кто из братвы, может быть, и поверил — сила печатного слова в России известна всем и каждому. Но, конечно, поверили далеко не все.
ИЗ МАГНИТОФОННОЙ ЗАПИСИ ЧАСТНОЙ БЕСЕДЫ С Н., ОСОБО ОПАСНЫМ РЕЦИДИВИСТОМ, РАБОТАВШИМ В 70-Х ГОДАХ В БРИГАДЕ «ЛОМЩИКОВ», ПОДКОНТРОЛЬНОЙ П. ЗАХАРОВУ
(по просьбе собеседника авторы не называют его фамилию)
— Да ты чо, какой прокурор! Я как узнал, что Паша в прошляки записался, так чуть не ох... л! Да не мог он такого написать — и все, кто его знали, тебе то же самое скажут...
(... )
Как?
Да уж ясно, как...
Ломка началась, ему баян (ШПРИЦ. — Авт.) с веществом (НАРКОТИКОМ. — Авт.) показали и лист бумаги с карандашом сунули: пиши, мол.
А может быть, и мусора без его ведома нарисовали, чтобы перед братвой офоршмачить (ДИСКРЕДИТИРОВАТЬ. — Авт.), а потом типа как шантажировать.
Вон, чичики авизо или как их там пачками подделывали. Так что, калиграфисты из мусорни Пашин почерк не могли повторить?
(ПУБЛИКУЕТСЯ С СОБЛЮДЕНИЕМ РЕЧЕВЫХ ОСОБЕННОСТЕЙ СОБЕСЕДНИКА.)
Пребывание в лефортовской тюрьме стало в биографии Цируля самой черной страницей. И не только потому, что в фээсбэшном СИЗО не было «тусовки», общения пусть даже заочного: посредством «Фан Фаныча» (перестукивания по трубам), перекрикивания, бесед на самой «хате». Путь для наркотиков в этот следственный изолятор был полностью перекрыт, и Захаров, зашедший в своем прямолинейном движении слишком далеко, неожиданно ощутил себя словно парящим в пространстве — как человек, сорвавшийся в пропасть.
А ощутив себя таковым, понял: это конец.
Правда, он еще пытался что-то изменить, он еще думал о тех, кто остался на воле.
В доме, расположенном неподалеку от захаровского коттеджа, братва хранила целый склад оружия: огнемет «Шмель», один автомат Калашникова и два «кипариса», ящик ручных гранат. Сразу же после ареста пахана один из его приближенных вывез все это в неизвестном направлении. Захаров узнал об этом еще в Бутырке, а узнав, отправил на волю грозную «маляву»:
Какое имел право брать железки без спроса? Когда я тебе велел без спроса брать эти сурьезные вещи, а? А потом люди должны думать, что ты испачкал их вафлей?
(ЭТА И ВСЕ ПОСЛЕДУЮЩИЕ «МАЛЯВЫ» ПАВЛА ЗАХАРОВА ПУБЛИКУЮТСЯ С СОБЛЮДЕНИЕМ ОРФОГРАФИИ, ПУНКТУАЦИИ И СИНТАКСИСА ОРИГИНАЛА. — Авт.)
