Борис Романовский - Авраам родил Исаака

Романовский Борис

Авраам родил Исаака

Борис Романовский

"...Авраам родил Исаака..."

Сколько анализов проделал, сколько справок собрал, по всем врачам неделю, битую неделю шатался и на тебе! "Это все, голубчик, нужно, нужно, но мы начнем сызнова!"- вспомнил Борис Алексеевич слова врача космодрома. "Сызнова", - повторил он и фыркнул. И все, действительно, завертелось, правда, в более ускоренном темпе - два часа, и огромная предполетная диагностическая машина подтвердила заключение районной поликлиники: "Практически здоров. Д/косм. рей. годен с ограничениями по п.п. 7, 13, 14 и 24". Это означало, что он имеет право путешествовать в космических рейсах на кораблях со стартовыми и финишными перегрузками не более двух "2g" (п. 7), в пределах солнечной системы (п. 13), высаживаться в пунктах, где атмосферное давление или его имитация не нище О,75 от нормального земного (п. 14) и имеются оборудованные пункты "скорой помощи" с медкомпьютерами класса не ниже "Д" (п. 24). Короче лететь на грузовой ракете, частично переоборудованной под перевозку пассажиров, до станции "Луна" и выйти на поверхность спутника Земли он мог. Он никогда раньше не летал в ракетах, или как сейчас стало модно их называть, на космических планетолетах. Ракета оказалась маленькой - четыре члена экипажа, четверо пассажиров. Посреди корабля располагался короткий общий проход; как и в самолете, впереди и сзади располагались таинственные службы обеспечения полета. Его каюта оказалась впереди справа. Каюта оказалась удобной, хотя и крохотной, с иллюминатором, стены обиты какой-то материей под шелк, стеганные, как в фильме из жизни замечательных людей. Цвет этого, с позволения сказать, шелка был сине-зеленый, его еще называют "цвет морской волны". Вообще, больше всего это место напоминало гнездышко для влюбленной пары, но ни кровати, ни стола, ни какой-либо другой мебели здесь не было. Только рядом с иллюминатором стояли два кресла с подлокотниками и подножием. Кресла были шикарные - обивка из бархата (может быть, и натурального). На подножии были смонтированы по два сапога, а на подлокотниках - по две перчатки с крагами. Выглядели они зловеще, как орудия пыток. Борис Алексеевич занял место у иллюминатора. Отворилась дверь в каюту, и вошел сосед, молодой и остроносый, с живыми серыми глазами и намечающейся над лбом лысиной. Впрочем, впечатление он производил не хилого, а пружинистого и жиловатого человека. "По-видимому, бегом занимается, - подумал Борис Алексеевич. - По утрам, небось, двухпудовку жмет!" Сосед поздоровался и сел. И почти сразу в воздухе, поверх шелковой обивки засветилась надпись: "Внимание! Сесть в кресло, разуться, пристегнуть ремни! Вложить оголенные руки в перчатки, ноги - в сапоги. Не курить! До старта 10 мин." И то же самое по-английски. Морозов разулся, сел, выполнил все предписания и затих. Раздалось приглушенное шипение, и подкладка перчаток, а затем и сапоги раздулись, плотно обтянув конечности. Он знал, что так к нему подключили датчики для медкомпьютера корабля "не ниже класса "Д". Потом он почувствовал, что все помещение, точнее, наверное, и весь корабль дрожит. - Двухминутиая готовность, - сказал кто-то утрированно четко, и Борис Алексеевич подумал, что время здесь летит быстро. Вибрации усилились, где-то внизу на одной ноте выл механический зверь. - Одноминутная готовность, - сказал тот же голос скучно. Звук становился все выше и выше, казалось, ему некуда было подниматься выше, а он все лез вверх, все лез... - Десятисекундная готовность. Вой перешел в металлический визг. Борис Алексеевич пальцами в плохо гнущихся перчатках вцепился в подлокотники. - Старт! Ему показалось, что махина планетолета, около которой он недавно стоял, подобно пробуждающемуся зверю поднимается на передние лапы шасси, и ему стало страшно. Затем неожиданная тяжесть стала вдавливать его в кресло, и он понял, что корабль набирает скорость. Он хотел увидеть Москву с такой высоты, скосил глаза на иллюминатор и не увидел ничего, какие-то клочья облаков, светлую полоску у горизонта и темно-синее небо. Перегрузка увеличилась. Так началось путешествие заведующего отделом строительно-монтажных машин и роботов Бориса Алексеевича Морозова к сыну. Когда была набрана необходимая скорость и кончилась свинцовая тяжесть ускорения, из стены выдвинулся поднос с горяченным завтраком. Потом второй. Позавтракали тоже молча. После завершающей чашки крепкого чая он сложил посуду опять на поднос и в соответствии с указующей надписью засунул его в лючок в стене, из которого завтрак и появился. - И мой, пожалуйста! - попросил немногословный сосед. - Пожалуйста! Вы не курите? - Нет. Но вы курите! Я привык к курящим. Перед ними слабо засветился экран. - Не возражаете? - спросил сосед и, получив согласие, включил телевизор и затих. Морозов откинулся на спинку кресла и с удовольствием закурил. Покосившись на соседа, вынул одну ногу из опять похудевшего сапога и перебросил через колено. Незаметно пошевелил пальцами босой ступни. Как привидения из темных углов памяти в голову полезли мысли, закопошились воспоминания. Началось это пятнадцать лет назад. Давно уже. В те годы Борис Алексеевич был опустившимся человеком, нигде подолгу не работал, а периодами вообще "не числился", пил, вел замкнутый образ жизни. Милиция Петроградского района города Ленинграда, где он проживал, вела с ним и его товарищами борьбу, в которой за ней (милицией) числились отдельные достижения, но полной победы она отпраздновать не смогла. Компания, к которой принадлежал Морозов, кон- центрировалась вокруг торговой точки, официально именуемой "Водка", а неофициально "Гробы", так как торговая эта единица возникла на месте бывшего магазина гробов. Последнее обстоятельство иногда увязывалось с образом препровождения времени постоянных клиентов магазина. В те годы внешний вид Борис Алексеевич имел отнюдь не щеголеватый, как сейчас, а, напротив, несколько потертый, хотя и опрятный. Три сезона он ходил в бывшем драповом пальто, подаренном ему сердобольной заведующей пунктом сбора утильсырья и макулатуры, а летом - в костюме, когда- то, по-видимому, серого цвета, и неизменной коричневой с синим ковбойке, которую он регулярно стирал. Только ботинки, недорогие, но крепкие, были всегда хорошо начищены - сказывалась прошлая служба в армии. И лицо Морозова поражало в те годы невыразительностью и пустотой. Неопрятные волосы пшеничного цвета, мутноватые серые глаза, вечные мешочки под глазами, усы, совершенно скрывавшие верхнюю губу и залезающие в рот, и дурно выбритые щеки и подбородок для опытного наблюдателя полностью характеризовали этого человека. Борис Алексеевич был одинок, тогда одинок, но жил по недосмотру ЖЭКа в маленькой двухкомнатной квартире, пустоватой и не очень замусоренной откуда мусор у стойкого холостяка? Только по углам квартиры сменным караулом стояли полдесятка несданных винных бутылок, да валялись окурки и смятые пачки из-под сигарет. Посуда, почти всегда грязная, потому что мылась перед редкой готовкой и едой, обычно вся стояла в раковине, на кухне же приткнулся ветхий стол и два расшатанных стула, подобранные на помойке. Остальная мебель давно отсутствовала, люстру заменила старая газета, почерневшая в месте соприкосновения с лампочкой, буфет и шкаф тоже были проданы за полной ненадобностью. Убирали в квартире от случая к случаю сердобольные соседки по площадке в благодарность за мелкие услуги с его стороны. Он чинил им проводку и электроприборы, вешал карнизы, подклеивал мебель, вставлял стекла и замазывал рамы; руки у него были золотые. После выполнения работы его кормили, давали рюмочку водки и совали трешку или рубль, судя по работе. Впрочем, уборку его квартиры женщины затевали, когда возникала необходимость выдать замуж неизвестно откуда появившуюся "немолодую, хорошую женщину". По мнению соседок, таким образом можно было из двух несчастных людей создать одну счастливую семью. В тот памятный вечер квартиру убирала Варвара Николаевна, старуха суровая на вид, энергичная и бодрая. Воспитания она была старорежимного и к питью водки мужчинами относилась спокойно, да и сама была не прочь выпить рюмочку-другую. - Почему бы тебе не завести ребенка? - спросила в тот вечер Варвара Николаевна, с грохотом двигая немногочисленную морозовскую мебель. Может, и пить бы бросил, и на приличную работу устроился? Борис Алексеевич, предпринявший вчера свои меры против начинающегося гриппа, в ответ со стоном вздохнул. Меры свое действие оказали, но теперь он не мог оторваться от койки, мучимый похмельем. - Живешь, прости на грубом слове, как собака! - про- должала она, ведя одновременно бой с грязью и одиночеством. - Ни поговорить вечером, ни поделиться... И заботиться тебе не о ком... никаких забот... тоже плохо!.. Сопьешься здесь! - Что вы говорите, Варвара Николаевна? - жалобно сказал Борис Алексеевич. - Ну, кто даст ребенка мне в мою берлогу? Да что там говорить! - И он безнадежно махнул рукой. - Рюмочку бы сейчас! - Конечно, нормального ребенка тебе никто не даст, - соседка остановилась, оперлась на швабру. - Да только сейчас дают каких-то не то искусственных, не то дефективных, что ли. В РОНО на Большом проспекте, Не слыхал? - Нет, - голос Морозова не выражал никакого интереса. - Мне самой-то не надо. Как бы с внуками управиться, а некоторые, говорят, берут... Тут, на Большом проспекте, в РОНО, - повторила она - Мне Марья Николаевна сказала, дают каких-то... Марья Николаевна... да ты ее знаешь, с пятого этажа. Ты ей как-то свет чинил. Они, говорит, растут дома, потом в школу ходят, учатся. Послушные. Вот ты и взял бы. Дефективного мальчишку и тебе дать могут. А что? Мужик ты добрый, пьешь вот только... Спокойно могут дать! Прибрав и даже угостив Бориса Алексеевича рюмочкой, "чтобы поправиться", Варвара Николаевна напоследок спросила: - Где РОНО, знаешь? - Нет. Соседка объяснила и ушла. В тот день Морозов выпивки больше не искал, напротив - вымыл посуду, сварил себе суп из пакетика и починил умывальник. Три дня после разговора он не пил, работал в своем пункте в подвале и забил даже резервную тару бутылками. Курил, правда, больше нормы. Сделался он задумчив и сосредоточен. На четвертый день Борис Алексеевич пришел к Варваре Николаевне трезвый, долго топтался в прихожей, а потом, густо побагровев, попросил у нее мужнин пиджак. - Зачем? - спросила она. - Хочу пойти, как вы советовали, за ребенком, - пробормотал он. - А в таком виде... - он провел рукой по груди. И она принесла ему добротный черный пиджак. В большой комнате, отвоеванной у РОНО для Комиссии по Трудновоспитуемым Детям, сокращенно КТВД, стояли три канцелярских стола и десяток стульев, хотя впускали по одному и только один стол был занят. Морозова встретил молодой человек очень высокого роста, но складный и ловкий в движениях, с большим лбом и огромными глазами за стеклами очков. Значит, близорукий. - Морозов, Борис Алексеевич. - Очень приятно, -сказал молодой человек. - Сазонов, Виктор Васильевич. Вы по поводу ребенка? - Да. Хотелось бы узнать. Можно ли взять? - он волновался. - Один из первых вопросов, которые нас интересуют, - ваша специальность и уровень образования? - Физик-электромеханик. Высшее. Но сейчас временно работаю не по специальности. - Борис Алексеевич мучительно покраснел. - Кем работаете? - молодой человек был безжалостен. - Приемщиком стеклотары. - Та-ак! Дети есть? - Были... Двое. - Что значит были? Послушайте, Борис Алексеевич, если не ошибаюсь? Так, вот Борис Алексеевич, расскажите о себе поподробнее - почему вы, физик-электромеханик, принимаете бутылки от населения, когда развелись?.. Кстати, пьете? Морозов кивнул. - Н-да. Ну, все равно, рассказывайте! - Поверьте, Виктор Васильевич, - начал инженер, - я не всегда был таким... опустившимся.. и потерявшим облик... Три года назад, через четыре года после окончания института я уже был назначен руководителем группы в научно-исследовательском институте, вел проблемную работу, готовился к аспирантуре. Женился на четвертом курсе, имел двоих детей... Мишку и Леночку... Жизнь улыбалась... Потом жена от рака... в один месяц... Врачи ничего сделать не смогли. Потом друг в машине повез детей к теще на дачу... грузовик выскочил... и друг и дети... Остался один в пустой квартире, мысли лезли разные... кошмары. Выпил раз - вроде легче... стал пить по вечерам, сначала по вечерам. На работе жалеют, сочувствуют... Бросил институт, сменил профессию, потом другую. Сейчас вот на стеклотаре. Молодой человек все понял. - Да. Не повезло вам,-сказал он задумчиво и сочувственно. - Не повезло, - эхом откликнулся Морозов. - Борис Алексеевич, а вы знаете, каких детей мы даем на воспитание? - Мне сказали, каких-то отсталых в развитии. - А вас это не пугает? - Надо же о ком-то заботиться! Не котов же заводить! Да и подумал я, что не станете же вы отдавать в семьи абсолютно безнадежных. - Правда суровее, - сказал Сазонов. - Мы даем механических детей. Электронно-механических роботов. Согласны ли вы взять на воспитание робота? - Я как-то не готов...-растерянно пробормотал Морозов. Он помолчал и добавил: - Я надеялся, что какой-никакой, а он будет теплый... не могу объяснить вам точно, ну, беззащитный, которому я нужен..., чтобы воспитать, научить... вывести в люди, что ли... - Видите ли, Борис Алексеевич, он будет теплый, об этом мы побеспокоились, он вполне беззащитен и ничего не умеет, и вы его всему должны научить, и вывести в люди, как вы выразились. И на этом пути у вас будет прорва трудностей, аналогичных нормальным отцовским и отличающихся от нормальных. И с моей точки зрения, а я не один решаю - можно ли вам дать на воспитание ребенка или нет - очень важно, что у вас, простите, что касаюсь тяжелой для вас темы, были дети, - сердечно сказал он. - Приходят все бездетные, неопытные. И хорошо, что вы инженер, их надо дорабатывать в процессе роста и развития! - Что ж, - после некоторого молчания сказал предполагаемый отец, давайте, я попробую. Плохо одному, да и мозг соскучился по работе! - Вот и отлично, - обрадовался молодой человек.- Я буду вас отстаивать перед комиссией, а вы постарайтесь меня не подвести. Давайте, договоримся так -- принесите все необходимые справки, о прописке, о размерах жилплощади, копию диплома, характеристику с места работы, паспорт и военный билет. А также две фотографии девять на двенадцать, фас и профиль. ' - Карточки-то зачем? - Для фамильного сходства, - улыбнулся Сазонов.- Нет, серьезно! Вы бы хотели, наверное, чтобы ваш ребенок был похож на вас? - Да, - сказал Морозов. - Понятно. - У вас еще вопросы есть? - - Есть. Несколько. - Слушаю вас, Борис Алексеевич. - Зачем это делается? Правда ли, что дети растут и учатся? И что с ними происходит, когда они вырастают и выучиваются, если это так? Но главное зачем? - Ну, что же, вопросы по существу. Вы, наверное, знаете, Борис Алексеевич, что развитие технических дисциплин и даже отдельных направлений идет неравномерно. Например, при общем равномерном развитии кибернетики и робототехники вопрос обучения роботов речи и даже просто пониманию разговора растянулся на тридцать лет; при полной теоретической возможности обучения практические шаги наткнулись на огромные трудности механического характера, которые, в свою очередь, требовали новых принципиальных решений. - Но сейчас-то они говорят! Я сам видел по телевизору. Так при чем здесь речь? - Речь я привел для примера. Сейчас несколько научно-исследовательских институтов создали искусственный мозг огромной емкости. На основе этой разработки мы могли бы построить прекрасного технического исполнителя, обогащенного человеческими знаниями. Но! - Сазонов назидательно поднял вверх указательный палец. - Надо начинить эту емкость информацией! Причем основное количество новых роботов должны работать с человеком, а следовательно знать законы взаимосвязей между отдельными людьми в человеческом обществе, быть знакомыми с моральными устоями, принципами деятельности, оценками явлений и событий человеческим существом и многим другим. А свод этических и моральных правил человеческого общества не создан. И уж тем более нигде не сказано, чем может и должен пренебречь человек из этических, скажем, установлений ради пользы человека и общества. В общем, наши взаимоотношения с миром оказались столь сложны, что и не укладываются в учебник. Вам понятно? - Так и списали бы все это с мозга живого человека! - А вот этого-то мы и не можем. Пока что не можем! А в роботах для работы в экстремальных условиях уже остро нуждаемся. И в ближайшее время нужда эта вырастет. Понятно? Конечно, задача перезаписи человеческих знаний будет решена. Когда-нибудь. Но когда?.. И вот группа конструкторов решила, что пока единственным способом обучить робота всему, чему мы обучаемся за свою жизнь, это заставить его прожить эту жизнь! Весьма вероятно, что к тому времени, когда такой "ребенок" вырастет, будет найден способ перезаписи информации с живого мозга, но наша группа считает, что это может произойти где-то в пределах двадцати пяти лет. Нет, наш опыт не пропадет. И кроме того, мы столкнемся с большим количеством попутных задач, решение которых внесет свой вклад в науку о роботах, а может, даже в науку о человеке. Я ответил на ваши вопросы? - Да. Кроме роста и учебы. - Ну, с ростом несложно. Будете ходить к нам в сроки, которые мы вам установим, и мы будем заменять тело ребенка на новый размер. Главное-то ведь мозг. Учиться - сначала дома, а затем в школе, как все дети. Искусственный человек, по нашей мысли, должен быть существом общественным, так же как гомо сапиенс! Значительно позже Борис Алексеевич узнал, что Сазонову пришлось выдержать целую бурю со стороны остальных членов комиссии. В итоге решили пожертвовать одним роботом, выделить "этому алкоголику" и "люмпену", как назвал его один из членов комиссии, ребенка № 008 модель 11. Однако перед самой выдачей молодой инженер, проникшийся необъяснимой симпатией к Морозову, уговорил председателя комиссии дать ему модель 111. - В конце концов, - сказал Виктор Васильевич, - может быть, он пить бросит. Человека спасем! - Что же, - ехидно спросила его член комиссии, представитель РОНО, каждому алкоголику дать по ребенку для исправления? Да он его выучит за водкой в магазин бегать! - Но пить наш ребенок не начнет! - резонно ответил председатель и дал согласие. Так или иначе, но Бориса Алексеевича известили открыткой, чтобы он зашел по известному адресу за ребенком № 003 модель 111. К этому времени Морозов получил получку и, поскольку со времени первого посещения РОНО не прикоснулся к бутылке, несмотря на искушения со стороны товарищей по работе, у него образовалась приличная сумма денег, не обложенных алкогольным налогом. Деньги были с толком истрачены на недорогой костюм из ткани асфальтового цвета в скромную полоску. На новые ботинки денег уже не хватило, поэтому купил два носовых платка. В таком виде он с замиранием сердца и тридцатью рублями "на жизнь", данными ему в долг сердобольной Варварой Николаевной, отправился за ребенком. Из РОНО он вышел через час, обремененный знаниями в объеме часовой лекции и с белым пакетом характерного вида, прижатым к сердцу. У него был точно такой же вид, как у любого другого молодого отца, несущего ребенка из родильного отделения больницы. Разве что не сопровождали его простоволосая и ненакрашенная мама с тещей и другими родственниками. В голове его колом застряла фраза председателя комиссии: "Помните, что этот образец стоил государству полмиллиона рублей. Полмиллиона, даже больше!" Обычные дети родителям столько не стоили, что увеличило его страх и осторожность. Первое впечатление, когда он дома развернул белый пакет, было оглушающим. Ребенок оказался теплым, с внимательными черными глазами, ручки и ножки совершали энергичные нескоординированные движения. В сердце Морозова закрался страх - не подсунули ли ему живого ребенка, что он с ним теперь будет делать? Вызванная на экспертизу Варвара Николаевна критически осмотрела дитя и сказала: - Здоровенький! Ну, и слава тебе, господи! - И, помолчав, добавила: Месяцев шесть от роду. Потом началось паломничество. Зять Варвары Николаевны прикатил старую коляску и некоторое количество старого белья. Соседка справа - рожки для молока и три пары ползунков. Одна женщина с пятого этажа, которой он как-то чинил утюг, - ворох детской одежды и даже вполне приличную шубку, а два совершенно незнакомых мужика втащили еще крепкий обеденный стол и тумбочку с дверцами. Все ребенка хвалили и удивлялись, что он такой спокойный. Наибольшее удовлетворение вызывал почему-то мужской пол ребенка. Мальчишку положили в коляску, все поздравили новоявленного отца и ушли. Борис Алексеевич оглядел комнату, вычищенную и вымытую до непривычного блеска, и неожиданно подумал, что ему нужны занавески на окна. Занавески и люстра. Впервые чистота его смутила; он снял ботинки и, поскольку домашних туфель у него не было, ходил по квартире в носках. Курил он на кухне. Впервые за последние три года он ощутил, что ему не хватает предметов. Перед тем как ложиться спать, он разложил вещи на подоконнике. Потом постелил себе, даже несколько удивившись, как это он спал все последнее время без простыней и наволочек, и подошел к коляске. На него глянули умненькие черные глаза. - Спать надо! - сказал он ребенку воркующим голосом. - Спатеньки!.. Закрывай глазки! Ребенок никак не реагировал на эти призывы. Он молча смотрел на Бориса Алексеевича. Морозов выключил свет и вышел в соседнюю комнату. Было тихо, и он подумал, что вот остался кусок вечера, в который можно было что-то поделать или просто почитать. Следующей мыслью было, что ту комнату надо сделать детской, а эту - его комнатой. Перетащить сюда старенькую тахту и все. Собственно, это можно было бы выполнить и сегодня, но он не решился беспокоить ребенка. "Кстати, а как его зовут?" - подумал он и, тихо ступая, вошел в "детскую", чтобы взять пакет с документами и довольно толстую брошюру "инструкция-наставление". Не удержавшись, он заглянул в коляску - один черный глаз несинхронно со вторым следил за его перемещением. Борису Алексеевичу стало страшно, и он вышел. Из документов он узнал, что именуется теперь "отцом", что имени ребенок не имеет и для этого оставлена пустая графа. Для предъявления паспортистке была приложена метрика, где уже были проставлены фамилия младенца "Морозов" и отчество "Борисович". "Борисович"! Он опять зашел в детскую и заглянул в коляску. Теперь второй глаз настороженно следил за каждым его движением. Борис Алексеевич не выдержал, набросил пиджак на плечи и выскочил из квартиры. Знакомые бомжи, ночевавшие в котельной, дали ему выпить. Но, несмотря на хорошую порцию спиртного, спал в эту ночь Морозов-старший плохо. Наутро он ворвался в комнату комиссии с ребенком на руках, возбужденный и взъерошенный: - Уже в начале века умели делать кукол с закрывающимися глазами! И они говорили "мама" или плакали! А этот... - он протянул неумело завернутый пакет дежурному инженеру, - этот всю ночь не закрыл глаз! И почему он молчит? - Вы правы! - вежливо ответил дежурный. - Идите на работу, мы все исправим. После закрытия "стекляшки" Морозов зашел в "ясли", так ему предложили именовать теперь помещение комиссии. В кроватках у стены лежали три младенца. - Какой ваш? - спросила его молодая, интеллигентного вида женщина, кокетливо округлив глаза. Он глянул на всех троих и уверенно сказал: - Вот этот. - Можете его забрать. Все, что нужно сделано. "А ведь похож на Леночку", - подумал Морозов, глядя на ребенка, и что-то теплое и щемящее зашевелилось в его груди. - Я специалист по детской психологии,-сказала женщина. - И все вопросы, связанные с воспитанием вашего сына, - она твердо и уверенно сказала "сына", - вы будете задавать мне. Первый совет: больше разговаривайте с ребенком - он запоминает слова, наиболее часто повторяющиеся. Второй совет: делайте все, что полошено делать родителям маленьких детей, купайте его через день, ну, хотя бы через два, держите дома молоко, стирайте пеленки - окружающие должны поверить, что ребенок настоящий! Чтобы не было искажения информации. Ребенок все запомнит, а вы будете освобождены от лишних вопросов. Ясно? - - Ясно. - Кстати, как вы его назвали? - Никак. Пока не придумал. - Поторопитесь, Морозов; по уровню развития ребенку через неделю будет шесть месяцев, а он не имеет имени. - Какие шесть месяцев? Ему еще нет и недели! - Считайте, что есть. До школы он будет расти у нас... у вас в полтора раза скорее. Получит огромный объем информации. А качество этой информации будет зависеть от вас, - объем информации был для них всех пунктиком. - Но никаких лекций, все как с обычными детьми... Ну, у меня все! Назвать ребенка Мишей он не мог, было слишком больно. После недолгих раздумий Борис Алексеевич назвал его Александром. Сашкой. Или Санькой. Санькой тоже неплохо. Первое слово ребенка, которого он так ожидал, оказалось почти что не словом, а каким-то междометием. А получилось так - он принес Сашке яркую разноцветную погремушку. Ребенок долго смотрел на игрушку, потом протянул к ней ручку и явственно произнес: "Ах-х!". Морозов сначала не придал этому звуку должного значения, пока не услышал его опять. "Ах-а!"-сказал Санька, когда он повесил наконец-то в детской комнате шикарную, хотя и небольшую люстру. Машинально Борис Алексеевич повторил за ним "Ах-х!", и тут его осенило - этот горловой, с протяжным "х" звук несомненно выражал удовольствие, одобрение, может быть даже восторг. Поразмыслив, он понял, что появление этого междометия вполне естественно - все визитеры начинали знакомство с младенцем с такого вот "Ах-х!". "Ах-х, какой симпатичный мальчик!", "Ах-х, какой у вас сын!" и так далее. На работе Морозов, как и все молодые отцы, время от времени должен был отвечать на вопросы сослуживцев о ребенке и однажды рассказал об этом странном способе выражения чувств. И долгие годы спустя его подчиненные, да и он сам, желая выразить свое одобрение, с улыбкой говорили: "Ах-х!". Это было коротко и выразительно. После первых успехов он ждал, что ребенок скажет "папа" или, может быть, "дай". Санька же на десятый день пребывания в доме, глядя ему в глаза, вдруг сказал: - Ну-ка, давай спатьки! Сначала он вздрогнул. Потом, когда пришел в себя, узнал свои ежевечерние интонации, подивился чистоте дикции, хотя, конечно же, она была далека от совершенства, и откликнулся: - Давай спатьки! Младенец сразу же закрыл глаза. Борис Алексеевич растроганным взглядом окинул ребенка, коляску, комнату, затем выключил свет и ушел к себе. "Ему нужна кроватка и игрушки. Как всем детям. Погремушки и попугай.. " Морозов представил себе целлулоидного цветастого попугая. "Завтра куплю игрушки"-он даже не подумал о том, что промышленность может уже не выпускать попугаев, а производить павлинов или фазанов. - Кроватку купи в комиссионке. Дешевле! - сказала напарница, отхлебнув здоровый глоток бормотухи. - Все равно обоссыт! - Нет, - заупрямился Морозов. - Хочу новую вещь! - Гордый ты стал последнее время! Вот и от винца отказался! -сказала она и ушла за ящики в сторону приемного окна. Открывать было еще рано. Из-за штабеля тары она крикнула : - Уходи отсюда, Борька! Ты теперь пить завязал, а трезвому тебе здесь делать нечего! Сгниешь, а у тебя диплом! - Забыл я уже все, - пробормотал Борис Алексеевич. - Чего? Не слышу, чего ты бормочешь! - Забыл я, Муза, все! - крикнул он. - Не могу я работать инженером! - Другие институт кончают заочно! - сказала она, опять появляясь из-за ящиков с начатой бутылкой в руке. - Че ты, глупее других или перестарок какой? - Хорошая ты женщина, Муза, - Борис Алексеевич обнял ее с непринужденностью, которая так нравится женщинам. - Выходи за меня замуж! - Стара я для тебя, - задумчиво сказала напарница. - А кроме того, у меня свой алкоголик есть! Ищи себе помоложе, Боря! - и она легко выскользнула из его объятий. Борис Алексеевич не собирался жениться и сделал свое предложение скорее в знак признательности за веру в него и просто за хорошее отношение. Его семейная жизнь, пока так трагически не оборвалась, была настолько светла, что он не мог себе представить другую женщину рядом, ежедневно - женой, хозяйкой, матерью его новых детей. И уж во всяком случае здесь нужны были чувства, доверие, страсть и многое еще чего... Монахом он не был, у него была парикмахерша Тоська, которая терпеть не могла, когда он появлялся у нее пьяный, хотя охотно пила вместе с ним. Самое приятное, хотя и немного обидное, заключалось в том, что Тоська, к удивлению, замуж за него не собиралась и даже ни- когда об этом не заговаривала. Вечером после работы, обежав магазины и набив портфель (он не носил сумок), Морозов заскочил в ясли. - Здравствуйте, - ответила на его приветствие вторая дежурная. - Жалобы, предложения есть? - Нет! - он подошел к кроватке. - Папа пришел, - неожиданно произнес ребенок. Уже месяц прожил младенец в его доме, с ним; его глаза перестали разбегаться в разные стороны, как в первые дни, а, четко и параллельно двигаясь, следили за перемещающимися предметами. Новоявленный отец считал, что следили с интересом. Александр уже знал свое короткое имя, слова "дай" и "на" и различал игрушки, причем предпочтение отдавал многоцветным и сложной формы, но "папой" он назвал Бориса Алексеевича впервые. Морозов был потрясен и растроган, хотя знал, что это должно произойти, что все дети говорят "папа", иногда и раньше, чем "мама", знал, что мальчишка механический, по сути дела, робот, сложный, очень сложный, но робот, и все равно почувствовал теплое человеческое чувство к этому почти человечку. Пожалуй, впервые он отнесся к нему как к ребенку. Борис Алексеевич и через пятнадцать лет помнил свое состояние, с которым он спешил домой, с тяжеленным портфелем в одной руке и Сашкой в другой. Первое время его не оставляло тревожное чувство, что вот кто-то позвонит в дверь и скажет: "Ага! Ребенок не настоящий, вы обманываете... вон он даже в пеленки не делает!" Хотя кому какое дело до его ребенка и до него? Если раньше денег хотя и не хватало, но на "маленькую" всегда можно было наскрести, то теперь он жил в хроническом финансовом дефиците. С первых получек он приобрел изящную люстру, портьеры и тюль на окна, а нужны были еще сотни вещей. Кастрюли, утюг, стиральные порошки, одежда, приличная мебель - он теперь мечтал о полированной "стенке" и мягком гарнитуре. Мечтал о "стенке", а необходимо было постельное белье - сколько же можно было спать на голубом трикотаже. Год, примерно, назад он купил рулон, скорее всего краденого, трикотажа (случайно оказался при деньгах), и вот теперь голубая тянущаяся материя, разрезанная на соответствующие куски, выполняла функции простыней, пододеяльников, полотенец и половых тряпок. А еще он мечтал о пушистом, ярком шерстяном одеяле; в прошлой жизни, до катастрофы, у них было два таких. Но зарплата была ограничена. Выручила опять напарница. - Боря, денег не хватает? - невинным голосом как-то спросила она. - Не хватает, Муза! - Слушай, Борька, у меня племяш, брата старшего сын, Альки, зашивается с чертежами какими-то. А ты институт кончил, это дело должен знать. А они заплатят неплохо. Брат-то в отставке, полковник. Мужик здоровый, на нем пахать можно... И им хорошо, и тебе живая копейка. А? - Забыл я, Муза, все! - неуверенно сказал он.-Хотя в институте чертил хорошо. На пять! - Вот и вспомни! - приказала она. И на следующий день принесла задание. Это был курсовой по теории механизмов и машин. Долгая жизнь за чертой закона, безнаказанная жизнь сделала его совесть сговорчивой. Теперь, принеся Сашку из "яселек" и фундаментально поужинав (он купил две поваренные книги: "Приготовление пищи" и "Румынская кухня" и научился отлично готовить, хотя стряпня его приобрела некий национальный колорит и была островата для среднерусского желудка), он мыл посуду, убирал и с огромным удовольствием садился за халтуру. После курсового проекта Музиного племянника на него посыпались просьбы. Понимая, что он подрывает педагогический процесс одного, а может и двух вузов, Морозов, однако, продолжал тренировать мозги, как спортсмен, который после травмы бегает трусцой, возвращая себе эластичность мышц и ритмичность дыхания. Новая кроватка стояла в такие вечера рядом с его рабочим столом, и по ходу продвижения работы он докладывал ребенку о следующих этапах. - А сейчас, - говорил он, - посмотрим, какое нужно взять передаточное число для этой пары шестерен, ежели по Малинину-Буренину. И хотя Борис Алексеевич и сам точно не знал, кто такой или кто такие эти Малинин и Буренин, его восторг не имел границ, когда через неделю, поблескивая черными глазками, сын закончил начатую им фразу словами "ежели по Малинину-Буренину". Кончилось это безобразие через полгода - Морозов пришел домой и задал риторический вопрос: - Ну, что? Сделаем балбесу дипломный проект? - Сделаем, - бодро донеслось из кроватки. - А ты растешь беспринципным парнем! - пробормотал Борис Алексеевич. Ведь это - уже уголовное дело! Все-таки он выполнил дипломный проект, хотя и не поинтересовался его защитой. Деньги он взял, правда не они здесь были главными, важнее было то, что он смог выполнить вполне инженерный труд и можно было бросать бутылочный бизнес. А деньги. У него наступило кажущееся насыщение вещами. Да и пить он практически бросил. Иногда это было нелегко - отказаться от стакана. Но жесткий режим работы, проекты, ребенок, быт затягивали его. Скоро он нашел интересную работу - проектный институт по разработке механизмов и машин с программным управлением для земляных и строительно-монтажных работ. Ему и нужно было сейчас что-то новое и необычное. Кроме того, у этого института было и еще одно преимущество его здесь никто не знал. Последний день, день прощания прошел в приемном пункте стеклотары шикарно и грустно. Он купил две бутылки водки, Муза принесла домашних пирогов с легким, банку консервированных помидоров и банку огурцов домашнего посола. Старенький письменный столик застелили свежими газетами, нарезали хлеб и останкинскую колбасу, выложили остальные припасы. Хозяйка повесила на дверь табличку "Пункт закрыт по техническим причинам", после чего все расселись вокруг стола на ящиках. - Ну, наливай, Алексеич! - сказала Муза уважительно. Он разлил по четырем стаканам. Помолчали, потом старший из грузчиков, дядя Паша сказал: - Счастливого тебе пути, Боря, и новой жизни! Тост был поддержан, и незаметно, за хорошим разговором прикончили две бутылочки и сбегали за третьей. На прощание Муза расплакалась, как обыкновенная слабая баба, будто это не она командовала и напарником, и грузчиками, и непосредственным своим начальством. Она плакала и материлась, и глядела в зеркало на свое кирпично-красное лицо. И Морозов понял, что она не совсем равнодушна к нему и что он теряет хорошего друга. Так оборвалась его непростая жизнь люмпена и бича, ни за что не отвечающего, ни о чем не жалеющего. Тем временем перед Борисом Алексеевичем во весь рост встали первые морально-этические проблемы. Александр был ребенком удивительно послушным и запоминал любое указание с трех раз. (Так и было задумано для отсеивания случайных установок. Любое распоряжение или аксиома должны были быть повторены не менее трех раз). Обучить мальчишку простейшей истине, например "Чужое брать без спроса нельзя" - было несложно. Это случилось гораздо позднее, когда они начали гулять "как все нормальные люди". - А у меня можно брать? - последовал на ближайшей прогулке недоуменный вопрос. - А у тебя можно! - не задумываясь ответил Морозов. Немедленно хапучие человеческие детеныши растаскали все игрушки у растерявшегося компьютерного младенца, еще не вооруженного психологией. После того как отец вернул все игрушки, поступило второе распоряжение: - Игрушки давай поиграть только в обмен! На следующей же прогулке все игрушки были обменены: у Саньки скопились самоходные автомобили с батарейками, роскошные автокраны и даже трехколесный велосипед. Все это было получено в цепи обменов, причем исходными игрушками были - лопатка, ведерко с нарисованным мишкой и небольшой резиновый мяч. Новый обладатель механических чудес не бегал, не играл, хотя правила игр и их необходимость были ему внушены и бегать он был обязан; он сидел около своих богатств и немедленно осуществлял любой выгодный для себя обмен. Борису Алексеевичу это не понравилось, и он отдал третье опрометчивое распоряжение: - Александр, ты должен обмениваться равноценными вещами! После этого возникло столько вопросов, что Морозову пришлось три вечера изобретать правовые нормы для младенцев от полутора до семи лет. Он улыбнулся, вспомнив, сколько времени ушло на формулирование простых законов человеческого общежития, которые никогда и никто не удосужился уложить в стройную систему и издать, что ли! Как же у нас выр